Габриэле Д’Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Наслаждение. Джованни Эпископо. Девственная земля
— До свидания, Франческа, — сказала Елена, прощаясь с Донной Д’Аталета. — До завтра.
— Так рано?
— Меня ждут у Гуффель. Я обещала заехать.
— Какая досада! Сейчас будет петь Мэри Дайс.
— Прощай. До завтра.
— Возьми. И прощай. Милый Андреа, проводите ее.
Маркиза передала Елене букет из фиалок и грациозным движением повернулась навстречу принцессе Иссэ. Мэри Дайс, в красном платье, высокая и подвижная, как пламя, начала петь…
— Я так устала! — прошептала Елена, опираясь на руку Андреа. — Спросите, пожалуйста, мою шубку.
Она взяла у слуги меховой плащ. Помогая даме надеть его, он коснулся пальцами ее плеча и почувствовал, как она вздрогнула. Вся передняя была полна слуг в различных ливреях, они кланялись. Мэри Дайс пела романс Роберта Шумана: Ich капп es nicht fassen, nicht glauben…[6]
Они спускались молча. Слуга ушел вперед позвать карету к подъезду. Под гулкими сводами слышен был топот лошадей. На каждой ступени Андреа чувствовал легкое давление руки Елены, которая слегка прижалась к нему, подняв голову, даже слегка откинув ее назад и полузакрыв глаза.
— Когда вы поднимались, вас провожало мое неведомое восхищение. Когда вы спускаетесь, вас провожает моя любовь, — сказал Андреа, покорно, почти со смирением, сделав между последними словами нерешительную паузу.
Она не отвечала, но поднесла к лицу букет фиалок и вдыхала запах. При этом широкий рукав ее плаща скользнул вдоль руки, обнажив локоть. Вид этого живого тела, выступившего из плаща, как куст белых роз из снега, еще сильнее зажег желание в сердце молодого человека, — с той странной силой возбуждения, которую приобретает плохо скрытая тяжелой и пышной тканью женская нагота. Его уста задрожали, и он с трудом сдерживал страстные слова.
Но карета была уже у подъезда, и слуга стоял у дверцы.
— Дом ван Гуффель, — приказала герцогиня, усаживаясь в карету. Слуга поклонился, оставив дверцу незакрытой, и сел на свое место. Лошади громко стучали копытами.
— Осторожно! — крикнула Елена, протягивая руку юноше, а ее глаза и ее бриллианты сверкали в полутьме.
«Быть с ней там, в тени, и искать устами ее шею под душистым мехом!» Он готов был сказать:
— Возьмите меня с собой!
Лошади били копытами.
— Осторожно! — повторила Елена.
Он поцеловал ее руку, прижимаясь к ней, как бы желая оставить на ее коже отпечаток страсти. Затем захлопнул дверцу. И карета быстро покатилась, с громким стуком въезжая на Форум.
IIIТак началось знакомство Андреа Сперелли с Донной Еленой Мути. На следующий день аукционный зал на Сикстинской улице был заполнен избранным обществом, явившимся посмотреть на объявленные торги.
Шел сильный дождь. В эти сырые и низкие комнаты проникал лишь тусклый свет, вдоль стен стояла в ряд кое-какая деревянная мебель и несколько больших триптихов и диптихов тосканской школы XIV века, четыре фламандских гобелена, изображавших «Историю Нарцисса», свисали до земли, на двух длинных полках стояла метаврская майолика, материи, большей частью церковные, были то разостланы на стульях, то свалены в кучу на столах, редчайшие медали и монеты, слоновая кость, эмаль, хрусталь, резьба, молитвенники, фолианты с миниатюрами, чеканное серебро — стояли в стеклянном шкафу, позади скамьи экспертов, воздух был пропитан особенным запахом, распространяемым сыростью помещения и этими старинными вещами.
Войдя с княгиней Ди Ферентино, Андреа Сперелли почувствовал тайную дрожь. Подумал: «Она уже здесь?» И его глаза жадно искали ее.
Она, действительно, была уже здесь. Сидела у прилавка между кавалером Давила и Доном Филиппо дель Монте. Положила на край прилавка перчатки и меховую муфту, из которой торчал букетик фиалок. Она держала в руке серебряную вещичку, приписываемую Карадоссо Фоппе, и с большим вниманием рассматривала ее. Вещи ходили по рукам вдоль прилавка, и продавец, громким голосом, расхваливал их, чтобы рассмотреть их, стоявшие позади стульев наклонялись. Затем начались торги. Цены быстро повышались. Продавец то и дело выкрикивал:
— Кто больше? Кто больше?
На этот крик кто-нибудь из любителей бросал самую большую цифру, озираясь на противников. Подняв молоток, продавец кричал:
— Раз! Два! Три!
И стучал по столу. Вещь оставалась за предложившим высшую цену. Кругом поднимался говор, затем торг закипал снова. Кавалер Давила, знатный неаполитанец исполинского роста и почти с женственными манерами, известный знаток и собиратель майолики, высказывал свое мнение о каждой значительной вещи. И, действительно, на этой распродаже кардинальского имущества, были три «несравненных» вещи: «История Нарцисса», чаша из горного хрусталя и серебряный шлем, работы Антонио Поллайюоло, дар Флорентийской синьоры Урбинскому графу в 1472 году, в благодарность за услуги, оказанные им при взятии Вольтерры.
— Вот и княгиня, — сказал Дон Филипо дель Монте Елене Мути.
Мути встала, чтобы поздороваться с подругой.
— Уже на поле сражения! — воскликнула Ферентино. — Уже.
— А Франческа?
— Еще не приезжала.
Подошло четверо или пятеро кавалеров, герцог Ди Гримити, Роберто Кастельдиери, Людовико Барбаризи, Джанетто Рутоло. Появились и другие. Шум дождя заглушал слова.
Донна Елена протянула Сперелли руку так же просто, как и другим. Он почувствовал, что это пожатие руки отдаляло его. Елена показалась ему холодной и важной. В одно мгновение, все его сны застыли и разрушились, воспоминания предыдущего вечера спутались, надежды исчезли. Что с ней? Она была уже не та. Была одета в меховую тунику, а на голове у нее была такая же меховая шапочка. В выражении ее лица было что-то жестокое и почти презрительное.
— До вазы дело еще не дошло, — сказала она княгине и снова уселась.
Каждая вещь проходила через ее руки. Ее соблазнял изваянный из сардоникса Кентавр, очень тонкой работы, может быть из расхищенного музея Лоренцо Великолепного. И она приняла участие в торгах. Сообщала свою цену продавцу, тихим голосом, не поднимая на него глаз. В известное мгновение соперники остановились: камень достался ей, за недорогую цену.
— Великолепная покупка, — сказал Андреа, стоявший за ее стулом.
Елена не могла не вздрогнуть. Взяла оникс и передала его Андреа, поднимая руку до высоты плеча, и не оборачиваясь. Это была действительно очень красивая вещь.
— Может быть, это Кентавр, с которого делал копию Донателло, — прибавил Андреа.
И наряду с восхищением красивой вещью, в его душе возникло восхищение благородным вкусом женщины, теперь владевшей ею. «Стало быть, она во всем — избранница, — подумал он. — Какие восторги она может дать утонченному любовнику!» Последнее возрастало в его воображении, но, возрастая, ускользало от него. Глубокая уверенность предыдущего вечера сменялась каким-то унынием, и начали всплывать первоначальные сомнения. Он слишком много грезил ночью с открытыми глазами, утопая в бесконечном блаженстве, тогда как воспоминание о каком-нибудь движении, о какой-нибудь улыбке, о каком-нибудь повороте головы, о какой-нибудь складке платья захватывало его и окутывало его, как сеть. И теперь весь этот призрачный мир жалким образом рухнул от прикосновения действительности. Он не прочел в глазах Елены того особенного приветствия, о котором он столько думал, она не отличила его, среди остальных, никаким знаком. «Почему?» Он чувствовал себя униженным. Все эти глупые люди кругом раздражали его, раздражали и эти, привлекавшие ее внимание, вещи, раздражал его и Дон Филиппо дель Монте, который то и дело наклонялся к ней и шептал, может быть, что-нибудь дурное. Явилась и Аталета. Она была, как всегда, весела. Среди уже успевших окружить ее мужчин, ее смех быстро заставил повернуться Дона Филиппо.
— Троица совершенна, — сказал он и встал.
Андреа тотчас же занял место рядом с Мути. Почувствовав нежный запах фиалок, он прошептал:
— Это не вчерашние.
— Нет, — холодно ответила Елена.
В ее зыбкой и ласкающей, как волна, подвижности, всегда была угроза неожиданного холода. Она была подвержена вспышкам внезапной суровости. Андреа не понимал и замолчал.
— Кто больше? Кто больше? — кричал продавец.
Цены возрастали. Торги разгорелись из-за шлема Антонио Полайюоло. В дело вмешался даже кавалер Давила. Воздух, казалось, постепенно накалялся и желание владеть этими красивыми и редкими вещами овладело всеми. Мания распространялась, как зараза. Увлечение старинными вещами дошло в Риме в этом году до крайности. Все салоны аристократии и буржуазии были переполнены «диковинками». Каждая дама кроила подушки для своего дивана из риз, и ставила свои розы в умбрские вазы или в чаши из халцедона. Аукционные залы стали излюбленным местом встреч, и распродажи бывали чрезвычайно часто. Являясь к вечернему чаю, блеска ради, дамы говорили: «Я с распродажи картин художника Кампоса. Большое оживление. Великолепны мавританские блюда! Купила вещицу Марии Лещинской. Вот она!»
