Арчибалд Кронин - Цитадель
Не вставая с колен, Эндрью смотрел на ребенка, свирепо хмурясь. Мертвенная белизна могла означать только одно: здесь налицо Asphyxia pallida. И, сверхъестественно напрягая память, Эндрью стал лихорадочно припоминать случай, который ему пришлось наблюдать когда-то в Самаритянской больнице, и те средства, которые тогда были применены. В одну секунду он вскочил на ноги.
- Принесите горячей воды и холодной и два таза, - бросил он повитухе. - Живей, живей!
- Но, доктор... - пролепетала она, запинаясь, устремив глаза на мертвенно-белое тельце.
- Скорее! - заорал он.
Схватив одеяло, он положил на него ребенка и начал специальным способом делать ему искусственное дыхание. Принесли тазы, кувшин, большой жестяной чайник. С бешеной быстротой Эндрью налил в один таз холодной воды, в другом смешал холодную с горячей до такой температуры, какую едва могла выдержать его рука. Затем, подобно какому-нибудь сумасшедшему фокуснику, принялся жонглировать ребенком между обоими тазами, окуная его то в ледяную воду, то в горячую, от которой поднимался пар.
Так прошло пятнадцать минут. Пот стекал Эндрью в глаза, мешая ему видеть, один рукав промок и повис, с него текла вода. Дыхание с шумом вылетало из его груди. А в вялом тельце ребенка по-прежнему не замечалось и следа жизни. Отчаяние поражения душило Эндрью, ярость безнадежности. Он чувствовал, что повитуха точно в столбняке наблюдает за ним, а там, в глубине, прижавшись к стене (где она оставалась все время), держась рукой за горло, не издавая ни единого звука и только вперив в него горящие глаза, стояла старая мать Сюзен. Он вспомнил, что она жаждала внука так же горячо, как дочь ее жаждала этого ребенка. И все пропало, все напрасно, ничто не поможет.
На полу был невероятный беспорядок. Наступив на полотенце, Эндрью чуть не уронил ребенка, который скользил у него в руках, словно какая-то белая, мокрая рыба.
- Господь с вами, доктор, - простонала повитуха. - Ведь он родился мертвый!
Эндрью не слушал, не замечал ее. Убитый, теряя надежду после напрасной получасовой возни, он сделал еще одну последнюю попытку - начал растирать ребенка жестким полотенцем, то сдавливая маленькую грудку обеими руками, то отпуская ее, стараясь вызвать дыхание в вялом тельце.
И вдруг - о, чудо! - крохотная грудь под его руками судорожно, коротко дрогнула, поднялась. Потом опять. В третий раз. У Эндрью закружилась голова. Это биение жизни, внезапно возникшее под его пальцами после стольких тщетных усилий, было так чудесно, что от волнения ему чуть не стало дурно. Он лихорадочно удвоил усилия. Ребенок задышал все глубже и глубже. Пузырек пены выступил из одной крохотной ноздри, красивый, радужный пузырек. Тело не казалось больше бескостным. Головка не валилась назад. Бледная кожа медленно розовела. И вот - о, радость! - раздался крик ребенка.
- Отец небесный! - истерически прорыдала повитуха. - Он... он ожил!
Эндрью отдал ей ребенка. Он был ошеломлен, сразу почувствовал слабость. Вокруг него в комнате царил ужасающий беспорядок: одеяла, полотенца, тазы, испачканные инструменты, шприц, воткнувшийся острием в линолеум, опрокинутый кувшин, чайник, лежавший на боку в луже воды. На разрытой постели мать все еще спокойно спала после наркоза. Старуха все так же стояла у стены. Но руки ее были сложены, губы беззвучно шевелились: она молилась.
Эндрью машинально отжал промокший рукав, надел пиджак.
- Я зайду за своей сумкой попозже, - сказал он повитухе.
И сошел вниз, через кухню в посудную. Во рту у него пересохло. Он жадно напился. Взял свою шляпу и пальто.
Выйдя из дома, он наткнулся на Джо, стоявшего на мостовой с напряженно выжидательным видом.
- Все в порядке, Джо, - сказал он охрипшим голосом. - Оба живы.
Было около пяти часов утра и совсем светло. На улицах попадались уже шахтеры: это шла домой первая смена. Измученный, едва передвигая ноги, Эндрью шел рядом с ними, и шаги его звучали в такт их шагам под утренним небом. Забыв обо всей своей прежней работе в Блэнелли, слепой ко всему вокруг, он твердил про себя: "Господи, наконец-то! Наконец-то я сделал что-то настоящее!"
XI
После ванны и бритья (благодаря Энни в его распоряжении имелось всегда достаточное количество горячей воды) он почувствовал себя менее усталым. Но миссис Пейдж, найдя его постель несмятой, саркастически подшучивала над ним за завтраком, подзадоренная молчанием, которым он встречал ее колкости.
- Ха-ха! У вас, доктор, сегодня вид совершенно разбитого человека. Под глазами синяки. Это вы только утром воротились из Суонси, а? И забыли привезти мне пирожные от Перри! Кутнули, небось, мой милый! Та-та-та! Меня не проведете! Я так и думала, что не такой уж вы тихоня, каким кажетесь. Все вы, помощники, на один покрой. Какой ни явится - либо пьяница, либо за ним водятся другие грешки!
После утреннего приема в амбулатории и визитов на дому Эндрью зашел навестить жену Моргана. Было половина первого, когда он свернул на Блэйна-террас. У открытых дверей домиков там и сям стояли, болтая, группы женщин, и, когда он проходил, они, прерывая разговор, улыбались ему и дружески здоровались. Когда он подходил к дому № 12, ему показалось, что кто-то смотрит в окно. Так оно и было. Его ожидали. Не успел он ступить на недавно натертую до блеска ступеньку крыльца, как дверь распахнулась, и старая бабка, сияя ему навстречу всем своим морщинистым лицом, пригласила его войти.
Ей так хотелось принять его получше, что она с трудом находила слова. Сначала предложила ему войти в гостиную и подкрепиться. Когда же Эндрью отказался, она засуетилась:
- Ну, хорошо, хорошо, доктор, пусть будет по-вашему. Но, может быть, у вас перед уходом найдется время выпить капельку бузинной наливки и съесть кусочек пирога. - И она трясущимися старыми руками ласково подтолкнула его к лестнице, которая вела в спальню.
Он вошел. Маленькая комната, вчера походившая на бойню, была теперь прибрана и вычищена так, что все блестело. Его инструменты, разложенные в полном порядке, сверкали на покрытом лаком деревянном комоде. Кожаная сумка была заботливо вытерта гусиным жиром, застежки начищены порошком так, что казались серебряными. Постель преобразилась, застланная чистым бельем, и на ней лежала мать, склонив некрасивое, немолодое лицо, в котором светилось немое счастье, над ребенком, спокойно сосавшим ее полную грудь.
- А, доктор! - Толстая повитуха поднялась со своего места у кровати, вся расплываясь в улыбку. - У них обоих теперь отличный вид, не правда ли? Они и не знают, сколько хлопот доставили нам с вами. И знать ничего не хотят, ей-Богу!
Кроткие глаза Сюзен Морган говорили что-то горячо и невразумительно. Облизав губы, она пыталась пролепетать слова благодарности.
- Да, да, есть за что благодарить, - закивала головой повитуха. - И не забывайте, голубушка моя, что вам, в ваши годы, уже никогда не родить второй раз. Если бы этого не спасли, вам бы никогда не видать другого.
- Мы это знаем, миссис Джонс, - перебила ее внушительно старая бабка, появляясь на пороге. - Мы знаем, что всем обязаны доктору.
- Был у вас уже мой Джо? - робко осведомилась Сюзен у Эндрью. - Нет? Ну, значит, еще придет, будьте уверены. Он не помнит себя от радости. Он жалеет только, что в Южной Африке не будет вас, чтобы лечить нас, если понадобится.
Надлежащим образом угостившись пирогом и домашней наливкой из бузины (для старухи было бы тяжкой обидой, если бы он отказался выпить за здоровье ее внука), Эндрью ушел продолжать обход больных. У него было удивительно тепло на душе. "Они меня приняли, словно английского короля", - подумал он самодовольно. Этот эпизод послужил как бы противоядием против впечатления, оставленного встречей на кардиффском вокзале. В пользу брака и семенной жизни говорило то счастье, которым полно было все в доме Моргана.
Недели через две, когда Эндрью закончил визиты в дом № 12, Джо Морган пришел к нему домой. У Джо был необычайно торжественный вид. Он долго и мучительно подыскивал слова, затем выпалил:
- Черт возьми, доктор, я не мастер говорить. Никакими деньгами не заплатишь за то, что вы для нас сделали. Но все-таки мы с хозяйкой хотим отблагодарить вас этим маленьким подарком.
И он стремительно протянул Эндрью бумажку. Это был чек на пять гиней.
Эндрью смотрел на чек. Морганы были люди зажиточные, но далеко не богатые. Этот дар, особенно теперь, когда им предстояли значительные расходы на переезд, был, должно быть, большой жертвой с их стороны, доказательством благородной щедрости. Эндрью сказал, тронутый:
- Я не могу его принять, Джо, дружище.
- Вы должны принять, - возразил Джо серьезно и настойчиво, положив руку на руку Эндрью. - Иначе моя хозяйка и я будем смертельно обижены. Эти деньги для вас, а не для доктора Пейджа. Он много лет получал то, что с меня вычитали, и ни разу мы до сих пор его не беспокоили. Он достаточно получил. И это наш подарок вам, доктор, понимаете?
