Василий Быков - Его батальон
– Еще не вернулся?
– Нет.
– Немедленно десять человек через болото на выручку. Немедленно!
– Есть! – бросил командир роты. – Гамзюк! Гамзюк, бери первый взвод и вниз!
Подсвеченный ракетными отблесками, Гамзюк выскочил из траншейки, пригнувшись, побежал вдоль цепи, и близкая огненная очередь, едва не сбив с него голову, толстым сверкающим жгутом пронеслась над бойцом. Когда она затухла, стало видно, как несколько человек нерешительно выбрались из своих окопчиков и упали в темени, наверно не решаясь куда-то бежать без команды.
Они медлили, два пулемета с высоты слепо строчили по кустарнику на болоте, трассирующие светляки рикошетов со шмелиным гудом разлетались в разные стороны. Наконец Гамзюк собрал всех и только сбежал к болоту, как рядом, в траншейке, кто-то обрадованно воскликнул:
– А вон, гляньте! Это не Нагорный?
Все повернули головы в сторону, куда указывал боец, действительно, в кустарнике ощущалось какое-то движение. Наверно, это заметили уже и бойцы Гамзюка, кто-то там, пригнувшись, взял резко в сторону. Минуту спустя несколько бойцов уже повернули обратно на взмежек, одна тесная группка их свернула к траншейке.
– Что такое, Гамзюк? – не стерпев, окликнул бойца Самохин.
– Да вот, ранило.
– Кого ранило?
Они подошли к брустверу и осторожно положили наземь неподвижное тело, кто-то принялся расстегивать на нем шинель, а на бруствер тяжело опустился Нагорный.
– Нагорный? Что у вас случилось? – встревоженно спросил Самохин.
– Счас, счас, товарищ лейтенант...
Только тут все заметили, что Нагорный совершенно выбился из сил, трудно дыша, он распахнул на себе шинель, скинул шапку и долго еще не мог вымолвить слова.
– Счас... Значит, так... Ранили вот его... Дрозда...
– Где ранили? – спросил комбат.
– Там, возле траншеи. Мы доползли... А как побежали... Сперва ползли, а там эта... Спираль...
– Какая спираль? – удивился командир роты.
– Ну эта... Бруно...
– Никакой там спирали не было. Вчера я весь день смотрел...
– Вчера не было. Натянули... Ну мы и вперлись. Ни туда, ни сюда. Я взял, потянул...
– Зачем? Зачем ты тянул, голова и два уха! – взъярился лейтенант.
– Так а Дрозда как же?.. Его ж там ранило, – кивнул он в сторону лежавшего на земле бойца, и комбат, поморщившись в темноте, заметил, что там уже появилась маленькая фигурка Веры. – Туда как ползли, не было. А потом натянули...
– А, они вас там загородили? Вот сволочи! – выругался командир роты.
Комбат не перебивал и не переспрашивал, он ждал, давая Нагорному выговориться о том, что занимало больше всего. Факт появления там спирали Бруно не облегчал положения, скорее наоборот. Но важнее все-таки было узнать о минах.
– Мы, значит, до самой траншеи доползли, слышим, они гергечут... Вдруг и сзади как зашурудят что-то, да так сильно...
– Как то есть зашурудят? – не понял комбат.
– Ну спираль на кольях растягивают. И запутали нас, как карасей в пруду. Ну а тут его и ранило...
– А мины? – нетерпеливо спросил Самохин.
– Что? Так мин нету. Мы не нашли. Да и те, с проволокой, ходили так, смело.
Волошин внутренне вздохнул с облегчением, тревожное напряжение, охватившее его с самого начала этого переполоха, понемногу спало. Самое худшее из его опасений, кажется, не оправдалось, мин не было, и разведчики, хотя и с одним раненым, вернулись в роту. Было бы хуже, если бы они, живые или мертвые, остались за проволокой. Но эта спираль Бруно! Еще ее им не хватало, как бы в ней не застрять поутру.
– Что, сильно ранен? – тихо спросил он бойцов, возившихся с раненым.
– Не поймешь, все в крови, – ответил кто-то из них.
Вера молчала.
– Гранатой его, – уже немного отдышавшись, сказал Нагорный. – Этот гад, фриц, услыхал и – гранатой. Как раз возле его разорвалась. Осколками.
– Молодец, не бросил, – сказал капитан и впервые с неприязнью подумал о Кабакове, вместо которого на бруствере лежал этот Дрозд. Получилось куда как негоже – тот своей неприкрытой трусостью выгадал себе жизнь. А этот? Неизвестно еще, выживет ли.
– Такой тарарам устроили, – сказал Самохин о немцах.
– Как ошалели просто. Думал, тоже спекусь, но... Едва вытащил.
– Быстро перевязывайте и в тыл. Старшина Грак!
– Я, товарищ комбат!
– Лично займитесь. Раненого быстро в санроту!
– Есть!
Стрельба все-таки постепенно утихала, постреливали лишь два пулемета с флангов, остальные вроде замолкли. Только ракеты с короткими промежутками все светили над склоном, наверное, немцы опасались новой вылазки разведчиков и старательно освещали склон. Теперь становилось понятно, почему они избегали светить в первой половине ночи – устанавливали препятствие, обносились этой проклятой спиралью Бруно. Да, конечно, если промедлить еще пару дней, то на склонах высоты появится не одна спираль, будет и минное поле, и проволочное заграждение в три кола, а может, и кое-что другое.
Действительно, генерал прав: надо спешить.
Все бы ничего, если бы была своя минрота, а у Иванова было побольше снарядов, и он бы мог как следует поддержать пехоту. Во время атаки да и потом, на высоте. Теперь стало ясно, что немцы устраивались прочно и надолго, что так просто высоту они не отдадут, будут драться за нее упорно. Видно, чем-то она им приглянулась, эта высотка.
В траншейку прибежал младший лейтенант Ярощук, разглядев здесь комбата, боком протиснулся к нему в своем драном, обшарпанном полушубочке.
– Куда это вы запропастились, Ярощук? – с укором сказал комбат. – Все поле облазил, так и не нашел.
– А я тут. Вон, четыреста метров каких. Хотел рубануть давеча... А что? Они вон как лупят, а нам молчать, что ли?
– Не стоит, – сказал комбат. – Поберегите прыть. Понадобится.
– Прыти-то хватит.
– И боеприпасы тоже. Вы вот что, Ярощук: к утру подтащите пулеметы поближе. Начнется атака, будете поддерживать. Огнем через болото. Вот тогда и покажете прыть.
– Есть. Я сейчас. Я уже тут и позицию присмотрел.
– Вот давайте, – закончил с ним разговор комбат, и Ярощук побежал в темноту, к своему взводу ДШК.
– Ах гады, испортили отдых, – поежился на ветру Самохин.
В траншею возле блиндажа как-то украдкой от комбата соскочила и исчезла Вера. Раненого уже перевязали, и старшина Грак с двумя бойцами понесли его в тыл.
– Хороший боец был, – с сожалением сказал Самохин и погрозил в темноту. – Ну а тому хрену я покажу. Покажу, как за чужие спины прятаться. Сачок чертов!
Комбат знал, кого он имел в виду, но промолчал. Трудно в таких вещах разобраться, еще труднее предусмотреть все их тонкости. В душе он тоже был зол на Кабакова, но все-таки показывать ему что-либо не стал бы. Еще неизвестно, что в самом скором времени ждет самого Кабакова. Как бы его удел не оказался похуже.
– Ну что ж, – сказал комбат. – Скоро завтрак. Кормите бойцов и... Ваша, Самохин, полоса отсюда и прямо по склону. Восьмая чуть примет вправо. Направляющим пустите взвод Нагорного, ему дорога знакома. Впрочем, приказ еще отдам.
– Ясно, товарищ капитан. Как там, артиллерии не подкинули?
– Нет, не подкинули, Самохин. Снарядов немного дали. По двадцать штук на орудие.
– Только по двадцать? Маловато.
– Что делать. Вся надежда на взвод ДШК. Если Ярощук не подведет.
– Не должен. Он боевой младшой.
– Он-то боевой, да...
Волошин не стал уточнять своих еще во многом ему самому неясных сомнений – перед боем всего не учтешь, что-то все равно вылезет, неожиданное и чаще всего неприятное, вынуждающее быть настороже и решительно ко всему готовым.
Оглядываясь на высоту, он пошел в роту Кизевича. Главная забота ночи наконец свалилась с его плеч, без мин управиться будет легче во всех отношениях. Но по-прежнему неясно было с высотой «Малой» – кто там? Или действительно наши и он напрасно сомневается, гоняет людей и порет горячку?
Как и подобает дисциплинированному ординарцу, Гутман все время держался сзади, но вдруг несколько шагов подбежал и поравнялся с комбатом:
– Теперь Самохин покажет кузькину мать этому Кабакову. Через него ж Дрозд пострадал?
– Через него, да, – подтвердил комбат.
– Я б его, эту гниду!.. Ух, ненавижу трусов!
– Да? Сам никогда не боялся?
– Я? Боялся, почему? Но чтоб за других прятаться!.. Этого за мной не было.
– Видишь ли, Гутман, все дело в том, что люди в жизни все разные, разными приходят на фронт. А тут вдруг ко всем одни требования, и, конечно, не все им соответствуют. Надобно время притереться, а времени-то и нет. Вот и получаются... несоответствия.
– Ага! Кому-то как раз. А другим страдать? Нет, так я не согласен.
– Конечно, за других страдать – непорядок. Но приходится. На войне все приходится.
– Нет, я так не хочу. Мне так неинтересно. Так даже страшно.
– А как же ты хочешь?
– Я? Чтоб с музыкой! Чтоб помнили, гады! У меня больно к ним счет большой. Одной родни было в Киеве человек тридцать. Мне их много надо угробить. Может, отпустите меня в роту, а, товарищ капитан?
