Эльза Триоле - Луна-парк
Сцена, когда с криком вбегает Литтль Билли: «Трильби, где она, что с ней?… Она исчезла… о!» – эту сцену Жюстен Мерлэн разыграл в лицах, чуть ли не громко прокричал последнюю реплику… Литтль Билли теряет сознание, у него что-то вроде эпилептического припадка, он в бреду…
Всегда случается только то, чего не ждешь. Pazienza! [11]
Надо будет показать, как любовь сметает все, целую жизнь, сведенную к условностям, приличиям… Показать, как возникает любовь и как там, где гаснет ее пламя, все высыхает, умирает, иссякает, даже трава больше не растет… Подумайте о том, как мало значат события в жизни человека, если за ними не стоят сердце и разум… Кажется, Жюстен цитирует Раймона, одного из корреспондентов Бланш! Ну, а дальше что? Pazienza! Pazienza!… Теперь надо привести в порядок первую часть сценария.
Жюстен писал, делал пометки, проверял жизненный путь каждого действующего лица, выбирал своих персонажей из множества прочих, любезно предоставленных в его распоряжение автором «Трильби», намечал кульминационные пункты, отдельные сцены… Он мог позволить себе все что угодно: Жюстен Мерлэн был сам своим собственным продюсером, он мог позволить себе все что угодно и когда угодно.
И все время, пока он работал, облик Трильби сливался с обликом Бланш… Да, отныне это было так: именно Трильби походила на Бланш… Pazienza! Рано или поздно она повернет к нему свое лицо.
Дни и ночи… Жюстен Мерлэн жил жизнью своих героев.
Проходит пять лет, Литтль Билли у себя на родине медленно поправляется от пережитого, окруженный заботами матери и сестры, и к этому времени он уже прославился. Пейзажи Девоншира, думал Жюстен, который в детстве бывал там с матерью, – пейзажи Девоншира, просторные, зеленые, пустынные, передадут состояние души Литтль Билли, его внутреннюю опустошенность. Кому, – спрашивал себя Жюстен Мерлэн, – кому откроет душу этот одинокий, скрытный англичанин, рядовой англичанин, корректный и гениальный? Псу хорошенькой соседки? Да, именно псу, пес – самый подходящий собеседник для Литтль Билли. Жюстен даже написал монолог: «Я думаю о Трильби, – скажет, к примеру, Литтль Билли, – думаю о ней постоянно и без волнения. У меня такое чувство, будто ради опыта мне удалили часть головного мозга и я не ощущаю ничего, кроме беспокойства по поводу одного любопытного явления – полного моего равнодушия ко всему на свете…» Но в этом он не признается никому ни во время самых скучных увеселительных прогулок, ни во время музыкальных вечеров, на которых присутствует их хорошенькая соседка, молодая леди, подруга его сестры… Перед ним всепоглощающая пустота, окутанная неизменными тусклыми сумерками. А потом в один прекрасный день Уильям Баго, он же Литтль Билли, расправляет крылья и летит в Лондон, где его ждет слава. Жюстен Мерлэн представлял себе картину прощания, ожидающих у крыльца лошадей, слуг…
Лондон, успех, большой свет и по-прежнему глубокое равнодушие. Жюстену Мерлэну все это было слишком хорошо известно по собственному опыту, он знал, как показать на экране такой вот салон, где болтают обо всем понемногу и ухаживают за знаменитостями. Вот здесь-то два избалованных успехом человека – Литтль Билли и еще один, не менее известный художник – молча играют в бильбоке… Но прежде чем уйти и как бы продолжая оживленную беседу, Литтль Билли скажет, к примеру, следующее: «Сегодня я завтракал с двумя старыми и самыми закадычными моими друзьями… Если бы я заметил под столом зажженный шнур от бомбы, я бы пальцем не пошевелил, чтобы спасти друзей, спасти самого себя…» – «Но ведь существует живопись», – возразит его собеседник. «Живопись существовала», – скажет Литтль Билли. И они разойдутся. Сцена, пожалуй, может получиться.
А потом – музыкальный вечер в одном из самых знатных домов Лондона… Жюстен до сих пор еще помнил приемы, которые устраивали в Англии в честь его отца. Меломаны толкуют о необыкновенной женщине, которая два или три года назад появилась на музыкальном горизонте, о некоей певице, перед которой склоняются в экстазе самые великие артисты и коронованные особы, к ногам которой бросают цветы, драгоценности и сердца, о певице, равной которой никогда не было и никогда не будет… Имя ее – Свенгали! И так как музыка еще может – только она одна и может – пробиться сквозь равнодушие Литтль Билли, он с интересом прислушивается к рассказам о певице, и при мысли, что когда-нибудь ему доведется услышать этот неземной голос, он решает обождать с самоубийством.
Жюстен Мерлэн жил «Трильби». Он знал о ней буквально все и в большом и в мельчайших деталях.
Что из всего этого он введет в фильм? Он начал отбирать. Как же был он признателен дю Морье за то, что тот показал ему Трильби, ставшую позже госпожой Свенгали, в тот самый момент, когда она подымается на сцену; ведь во всем доме Бланш не было ни одной фотографии, и даже зеркала, когда Жюстен проходил мимо, казалось, опускали веки, чтобы скрыть от него отражение Бланш…
… Высокая, статная женщина, задрапированная в греческую тунику из золотой парчи, расшитую алыми крыльями птиц; обнаженные плечи и руки снежной белизны, голову ее венчала небольшая корона из бриллиантовых звездочек; роскошные каштановые волосы, поддерживаемые на затылке гребнем, падали до колен; такую шевелюру можно видеть лишь на витрине парикмахерских у сидящих спиной к публике манекенов в качестве рекламы какого-нибудь средства для ращения волос.
Лицо у нее было изможденное, и выражало оно скорее смятение, противоречащее искусственной свежести красок; по очертания его были так божественно прекрасны и выражение его столь кротко, столь скромно, столь трогательно в своей простоте и нежности, что при виде ее человек умилялся душой. Никогда ни до этого, ни после этого, ни на сцене, ни на эстраде не появлялась женщина столь великолепная и обольстительная.
Немножко сбивали Жюстена с толку эти длинные каштановые волосы… Бланш была блондинка, она была вся золото и серебро, и волосы у нее были короткие. Печально, но ничего не поделаешь, она, несомненно, стрижет волосы. Во всем же остальном, это она, она Свенгали, она Трильби. Рано или поздно Бланш повернет голову в его сторону! Он ее увидит…
Но Жюстен понял, что пора прекратить работу: начались сердцебиения, в голове стоял туман. Не надо забывать, что подобная работа – это та же спортивная тренировка перед соревнованиями, изнурительная, как «шестидневная велосипедная гонка». Прежде чем приступить к финальным сценам, ему необходимо сделать передышку, набраться сил, а затем взять препятствие.
Когда Жюстен вышел в сад, он заметил в свете догорающего дня первые розы! Уже? Сколько же дней и ночей он провел с Трильби, с Бланш? Ноги у него подкашивались, он чувствовал себя разбитым… Самое разумное прокатиться, переменить обстановку. Вдруг ему захотелось видеть людей, услышать шум, гул голосов, людские шаги… Жюстен вернулся в дом – надо было побриться, переодеться. Он надел свою самую любимую сорочку, удобный синий кашемировый пиджак… Он был доволен, ему казалось, что дело идет на лад, он находился в состоянии радостного возбуждения. Гладко выбритый, с аккуратно расчесанным сиянием над головой и даже со складкой на брюках – что случалось с ним не часто, – Жюстен, перекинув плащ через руку, направился к гаражу. Пообедает он в ресторане «Дохлая лошадь».
Народу, народу! Как раз то, что ему требовалось. Элегантные женщины, мужчины, собаки… Тихая музыка, казалось, исходила от стен неуловимыми струйками, смесью духов и папиросного дыма. Какая же прелесть – женщины! Здесь одни только парижанки, все с непокрытой головой, тоненькие талии и высоко поднятая грудь – по моде нынешнего года, – нитки жемчуга, сбегающие по уже тронутой загаром коже, узкие длинноносые туфельки, короткие жакетки болеро и тугие шарообразные прически, так что головка получается крупная, круглая, словно шишка омелы… Но так ли они одеты и причесаны, эдак ли, они неизменно очаровательны, на это они мастерицы… Красивая белокурая девушка скосила на Жюстена внимательный блестящий глаз. Узнала ли она в нем режиссера Жюстена Мерлэна или взглянула просто так, бескорыстно? Впрочем, не всели равно, обращен ли этот маневр к нему лично или к Жюстену Мерлэну? Ведь Жюстен Мерлэн сам себя создал, самолично. Что это значит – быть любимым ради самого себя? Жюстен Мерлэн был еще больше самим собой, чем его губы и весь его внешний облик. Свое имя он получил не по наследству, он сам его себе создал. Сиречь… Сквозь дымок, вьющийся над трубкой, он улыбнулся этому прелестному ребенку, и кавалер блондинки ничуть не обиделся. Он был горд, что сопровождает такое очаровательное существо, он был молод и ничем, следовательно, не рисковал: пожилой человек, какой же это соперник! Девушка была бесспорно хороша, но Жюстену Мерлэну требовалась не Мерилайн Монро, а Венера Милосская. Он уже начал приглядываться к женщинам с этой точки зрения. Ел Жюстен за четверых, Антуан непременно хотел прислуживать ему сам, выбрал лучший шатонеф-де-пап, он отлично знал погреб ресторана, а мсье Мерлэн был из тех, кому подают не самые дорогие, но самые лучшие вина. Пить кофе Жюстен решил в баре и перебрался туда, бросив прощальный взгляд на несколько разочарованную красотку.
