Кан Кикути - Портрет дамы с жемчугами
Но тщетно было надеяться на милость Сёды. Подобно кошке, которая бросается на свою жертву, лишь когда та выбьется из сил, поверенный Сёды, продержав весь день отца с дочерью в тревожном ожидании, неслышно подкатил к их дому в коляске на рессорах.
– Простите, что так поздно, – подчеркнуто вежливо сказал он Рурико со злой усмешкой. – Но я полагал, что чем позже я приеду, тем будет лучше. Позвольте вас спросить, дома ли отец?
Отвращение и ненависть охватили Рурико, стоило ей лишь увидеть этого субъекта с орлиным носом.
– Отец, пришел человек от Сёды.
Как ни старалась Рурико совладать с собой, голос ее слегка дрожал.
– Проведи его в гостиную, – ответил отец, спокойно открывая переносную кассу. И хотя в кабинете был полумрак, девушка ясно увидела несколько пачек светло-синих сотенных ассигнаций н едва не вскрикнула, только не от радости, а скорее от тревоги. С безотчетным страхом она молча следила за отцом, вынимавшим из кассы эти пачки.
Как только отец появился в гостиной, поверенный Сёды стал отвешивать ему поклон за поклоном, словно перед ним был сам император.
– Считаю величайшей для себя честью лицезреть господина барона. Я служащий Сёды. Фамилия моя Яно. Мой господин, совершенно не щадя моих чувств, послал меня к вам с весьма неприятным поручением. Дело в том, что в настоящее время он испытывает некоторую нужду в наличных деньгах и, как это ему ни прискорбно, никаких отсрочек сделать не может. Нам очень неловко, очень неловко перед господином бароном,
Отец не обратил ни малейшего внимания на его слова и резко сказал:
– Дайте векселя!
– Слушаю-с, слушаю-с, – растерялся Яно и достал из портфеля три векселя.
Внимательно просмотрев их, отец протянул поверенному пачки кредиток. Робея от грубого обхождения, поверенный стал тщательно пересчитывать ассигнации.
– Передайте вашему господину все, что я сейчас скажу вам, поняли? Хорошенько запомните каждое мое слово. Барон Карасава беден, его дом и земля заложены, но он еще не опустился до того, чтобы угодничать перед кем бы то ни было ради денег. Пусть восстанет против меня золото всей Японии. Я все равно буду отстаивать свои принципы. Слышите? И скажите вашему хозяину, что долг в пятьдесят или сто тысяч иен я всегда смогу оплатить в срок. – Отец говорил это таким тоном, словно бранил нашкодившую кошку.
Поверенный не возражал и, весьма довольный тем, что справился с таким неприятным поручением, стал еще любезнее.
– Слушаю-с, слушаю-с. Непременно передам ваши слова хозяину, хотя, пожалуй, и не следовало бы этого делать. Я совершенно с вами согласен, ваше превосходительство. У всех этих выскочек много денег, но уважения они, как правило, не заслуживают. Взять, к примеру, моего хозяина. Он способен на такие недостойные поступки, что даже нам, служащим, бывает стыдно за него. Да-да. Гнев господина барона вполне справедлив. Я непременно дам понять хозяину, что образ его действий заслуживает всяческого порицания. Примите мои извинения за доставленное беспокойство. До свидания, ваше превосходительство.
Подобно осьминогу, который извергает жидкость, спасаясь от опасного врага, поверенный произнес всю эту бессвязную тираду лишь для того, чтобы выйти из затруднительного положения. Итак, отец с честью выдержал первый натиск врага. Срок остальных векселей истекал только через полгода. К тому времени должен был вернуться из Европы барон Хонда, старый друг Карасавы. Но Рурико не только не успокоилась, но стала мучиться еще сильнее, чем прежде.
– Рури-сан, прости меня, что я причинил тебе столько горя. Теперь все позади, и ты можешь не волноваться, – сказал отец, положив руку на плечо дочери.
Но Рурико не испытывала радости. Она чуть было не спросила отца, откуда он взял столько денег.
Юдифь
Стояла середина июля. На клумбах распустились любимые Рурико розы. Желтые, как топаз, белые, пурпурные, они были единственным украшением запущенного сада. Образ Сёды, неизменно вызывавший в Рурико отвращение, все реже возникал перед ней. А о его поверенном с орлиным носом девушка вообще забыла. Еще немного, и мучительные воспоминания изгладятся из памяти, как кошмарный сон.
Но этой ее надежде не суждено было исполниться. Сёда выпустил последнюю ядовитую стрелу.
Случилось это в конце июля. Совершенно неожиданно префект полиции вызвал отца по какому-то срочному делу. Отец раза два встречался с префектом в учреждениях, но знаком с ним не был, власти вообще посматривали на отца косо.
«Что за дело у него ко мне?» – недоумевал отец. Уже одно слово «полиция» встревожило Рурико. Но отец был совершенно спокоен, с легким сердцем вышел из дому, и скоро коляска рикши, на которой он ехал, скрылась из виду. Рурико же долго не могла успокоиться.
Не прошло и часа, как отец вернулся. Рурико с веселым видом выбежала ему навстречу, но, взглянув на него, застыла на месте. Она поняла, что случилось непоправимое. Лицо отца покрывала смертельная бледность, глаза, как обычно, сверкали, но взгляд был неподвижный и страшный, как у безумного.
– Вы вернулись, отец… – через силу произнесла Рурико каким-то чужим, хриплым голосом.
Избегая смотреть дочери в глаза, барон, разгневанный и в то же время какой-то уничтоженный, стал подниматься к себе в кабинет. Желая узнать, что случилось, в утешить отца, Рурико робко последовала за ним. Но, войдя в кабинет, старик с мольбой обратился к дочери:
– Оставь меня, Рури-сан. Я хочу побыть один, – и из глаз у него покатились слезы.
За свои восемнадцать лет жизни Рурико всего раз видела отца плачущим. Это было, когда он прощался с матерью перед ее кончиной.
Рурико вернулась к себе, охваченная тоской и треногой.
Ужинать отец отказался, сказав, что не голоден. Целых шесть часов, с четырех до десяти, из его кабинета не доносилось ни звука. В десять отец обычно ложился спать, и Рурико, робко приоткрыв дверь, сказала:
– Вам пора ложиться, отец.
Но отец, сидевший неподвижно, скрестив на груди руки, даже не обернулся на слова Рурико, только сказал:
– Я посижу еще немного, а ты не жди меня.
Рурико спустилась до середины лестницы, но тут сердце ее тревожно забилось, а ноги, казалось, приросли к месту. Девушка тихонько вернулась к отцовскому кабинету, прислонилась к стене и решила дождаться здесь, в темном коридоре, пока отец ляжет спать.
Прошло с полчаса, но отец, видимо, не собирался идти в 'спальню. В кабинете было по-прежнему тихо. Затаив дыхание, Рурико продолжала стоять в коридоре среди обступившего ее мрака. Она простояла так больше часа, но не чувствовала ни малейшей усталости. Нервы ее были напряжены до предела. Тишину нарушали лишь легкие шорохи насекомых в саду. Часы пробили полночь, а отец все не выходил. Тогда Рурико решила любой ценой увести отца в спальню, если даже ей придется поссориться с ним, и взялась за дверную ручку, но ручка не подалась – дверь была заперта.
Рурико бросило в дрожь.
– Отец! – закричала она так, словно, умирая, звала на помощь. И в этот момент отец встал и принялся что-то делать. – Отец! Откройте, прошу вас, отец!
Отец не отвечал. Рурико в отчаянии стала колотить в дверь, разбив до крови руки и исступленно крича:
– Отец! Отец! Откройте! Зачем вы заперлись, что вы хотите делать? – Отец по-прежнему не подавал признаков жизни.
Тут Рурико вспомнила, что в кабинет можно проникнуть через окно, и опрометью кинулась на веранду. Однако оба окна были плотно закрыты ставнями. Она вернулась к двери, надавила на нее своими хрупкими девичьими плечиками, пытаясь открыть, кричала до хрипоты:
– Отец! Что вы хотите сделать с собой? Неужели вы оставите свою Рури одну? Тогда Рури тоже не надо жить, ведь, кроме вас, у нее в целом свете никого нет! Я вечно буду упрекать вас за то, что вы сделали! Откройте же, отец! Откройте! Пожалуйста! Прошу вас…
Она била и царапала дверь, потом прижалась к ней в изнеможении лицом, оглашая рыданиями ночную тишину, в которую был погружен дом барона Карасавы.
Через некоторое время Рурико вдруг выпрямилась. «Надо взять себя в руки!» – подумала она и, собрав последние силы, снова заколотила руками в дверь, после чего налегла на нее всем телом. Свершилось чудо. Дверь тихо отворилась, и Рурико чуть не упала. Но ее вовремя подхватили сильные руки отца.
– Отец! – одними губами беззвучно произнесла девушка и, теряя сознание, упала барону на грудь.
Придя в себя, Рурико увидела, что лицо отца мокро от слез, а на письменном столе лежит стопка писем, которые, как показалось Рурико, носили характер завещания.
– Пожалей отца, Рури-сан. Я не смог лишить себя жизни, струсил, когда услыхал, что ты вечно будешь меня упрекать!
– Ах, отец, что вы говорите! Как могли вы подумать о смерти!
– Прошу тебя, ни о чем меня не спрашивай. Мне стыдно смотреть тебе в глаза! Этот негодяй без всякого труда заманил меня в ловушку. Я презираю себя!
