Евгений Чириков - Отчий дом. Семейная хроника

— Всех, со всем двором, министрами и всякой сволочью… высокопоставленной! Надо изобрести такое вещество, чтобы достаточно было полфунта, чтобы на месте дворца осталась огромная яма…

Гриша изумленно посмотрел в сторону некрасивого сутуловатого юноши с рыжими вихрами и калмыцкими глазками[91], изложившего свой страшный проект совершенно бесстрастным спокойным голосом, и сразу возненавидел его, начал избегать его близости даже в играх в лапту, чушки, в шахматы… Гриша почувствовал к нему брезгливость, которую, неизвестно почему, проявляли к нему совершенно далекие от политики девушки Сашенька и Зиночка.

— Противный!

— Почему?

— Так…

Маленькая Наташа, случайно услыхавшая секреты взрослых девушек, громко и весело сказала:

— У него всегда мокрые руки! А вчера он убил из ружья котенка. Ей-богу! Право! Потом схватил его за хвост и бросил через забор! Ей-богу! Право!

Иногда, когда надоедали целый день с хозяйством, Павел Николаевич шел на огонь во флигеле, откуда доносился бурливый говор молодежи. Любопытно, что делается в этом, как выражался Павел Николаевич, буйном отделении сумасшедшего дома… Однажды вошел вот так, неожиданно, и все смолкли… В чем дело? Почему вдруг присмирели? Может быть, его присутствие стесняет?

Всех больше смутился сидевший с тетрадкой под лампой Елевферий.

— Может быть, мне уйти, господа?

Елевферий покашлял в руку, погладил себя по голове и сконфуженно признался:

— Нет, зачем же? Даже совсем напротив… Будем признательны выслушать ваше мнение… Я сделал доклад о новых путях в Царствие Божие. Для всеобщего примирения народа и интеллигенции…

— Любопытно! — отозвался Павел Николаевич, искусно скрывая внутреннюю улыбку морщинами на лбу.

— Так вот в чем дело… Как я тут развил свою тему…

И, заикаясь и сильно жестикулируя, Елевферий начал объяснять свой проект.

— Мы тут все рассуждаем, как Царствие Божие на земле установить, рай земной…

Павел Николаевич поморщился: пуганая ворона и куста боится. А тут зрелый человек, готовящийся принять священство, с мальчишками откровенничает. Хотя и давно знал Павел Николаевич этого чудака и философа из духовного звания, страшного любителя звонить на колокольне в Пасхальные дни, а все-таки напрасно мальчишки с ним так откровенны. Сколько уж раз такие с виду простачки водили за нос ротозеев и, сами вылезая из воды сухими, если не предавали, то подводили других, спасая свою шкуру!

Павел Николаевич сделал серьезно-хмурую физиономию, с упреком обвел взором молодежь и сказал:

— У меня столько хлопот со своим никудышевским раем, что я давно уже перестал интересоваться раем для всего человечества. Вот что, будущий отец Елевферий, я вам посоветую: удовольствуйтесь-ка лучше, как приличествует избранной вами профессии, раем небесным, а земной оставьте в покое!

Последовало общее смущение, которое нарушил Дмитрий:

— Мы раем небесным мало интересуемся.

Тогда воспрянул и Елевферий:

— Помилуйте! Разве я не понимаю, в каком обществе я нахожусь? Мы все знаем друг друга достаточно…

— Почему же, когда я вошел, вы, Елевферий Митрофанович, прервали чтение?

Елевферий покраснел и пожал плечами:

— Так неужели же вы думаете, что от недоверия к Вам? Я с юности своей знал, что вы за человек… знал, что вы не только словом, но и делом доказали и продолжаете доказывать…

Тут Елевферий опять покраснел и тихо, с обидою проговорил:

— А вот я, как видно, вашего доверия не заслужил… Это для меня печально и обидно. Я не только не с недоверием… к Вам, а совсем напротив. Вы единственный человек в окружности, в ком я надеялся обрести истинного ценителя и критика…

В лице, в голосе, во всей фигуре Елевферия было столько наивной искренности, что Павлу Николаевичу сделалось вдруг перед ним неловко, почти стыдно, как бывает это иногда с человеком, который, имея в кармане много денег, пройдет мимо протянутой руки по лености остановиться и полезть в карман за мелочью, а потом спохватится…

— Вы меня не совсем поняли, Елевферий Митрофанович. Я с удовольствием поделюсь с вами своими знанием и опытом, советами относительно источников, своими книгами из библиотеки. Я только не считаю себя вправе давать советы и указания относительно революции. По-моему, если ты сам в ней не участвуешь, то и права никакого не имеешь толкать туда других…

— Мы тут никого не толкаем, а просто разговариваем, обсуждаем, — глухо прозвучал из полутемного угла голос Гриши, и Павел Николаевич вдруг вспомнил, как сам он обвинял общество, педагогов и церковь в том, что они замалчивают те вопросы жизни, которыми горит молодежь.

— Да я и пришел послушать, что у вас тут делается… и сейчас не отказываюсь побеседовать… Только в порядке простого разговора, а не революционных дел и предприятий…

— Вот именно! Именно! — подхватил Елевферий. — Я ни в каких партиях не участвую физически, но духовно я тоже ищу «Града Незримого, взыскуемого»[92]. Сам Господь говорил о сем Граде… И литература наша: и Белинский, и Гоголь, и Достоевский, и Лев Толстой…

Павел Николаевич успокоился: в рамках «Незримого Града» можно и о революции говорить…

— Я, например, положительно отметаю террор… — добавил Елевферий.

Это еще больше успокоило Павла Николаевича.

— Ну, так в чем же дело, Елевферий Митрофанович?

Елевферий кашлянул, поерошил волосы и немного приподнятым тоном заговорил…

— Так вот, господа, повторяю, что я терроризм этот начисто отвергаю… Я предлагаю идти в Царствие Божие другим путем, народным путем… Не красное знамя, а хоругви с нерукотворным Ликом Спасителя! И все христиане всех сословий должны перед сим знаменем преклониться… И преклонятся! Вся правда Божия в Евангелии Христовом нам дана и пути ко Граду Незримому указаны…

— Ну, так за чем дело стало? Идите в монастырь! — выкрикнул Дмитрий.

— Позвольте-с, не перебивайте!.. Так вот и говорю я: у нас революция должна быть Божественная… И будет когда-нибудь! Ни капли крови человеческой не должно быть пролито.

— А как же быть с атеистами? — снова задорно выкрикнул Дмитрий.

— А много ли их у нас? Горсточка! Отвести им особый край, остров какой-нибудь. Вроде чумных.

— Кормить, поить и прочее там. Живите без Бога и варитесь в своем соку! Всех черт раздерет. Друг дружку осатанеют! Напрасно смеетесь!

— Над собой смеетесь!..[93] — послышался тихий голос Гриши из угла.

— А не будет это поднятие хоругви вместо красного знамени тоже бунтом против существующего законопорядка? — искусил Павел Николаевич.

— Когда во имя правды Божией весь народ пойдет с хоругвями, с кем же идти царю, помазаннику Божьему? С народом пойдет. А если слуги царские не пойдут за царем, не они ли окажутся революционерами, восставшими против правды Божией!

— Ну, а если царь откажется идти?

— Значит, он откажется от власти Божией, коей правит народом. Убитый революционерами царь-освободитель не пошел ли против всех министров и помещиков, не желавших и мешавших ему раскрепостить народ?

— Ну, и что же дальше? Как вы будете строить свой рай?

— Один план: возлюби Господа и возлюби ближнего, как самого себя! Вон убитый царь начертал: «Правда и милость да царствует в судах»[94]. А надо сделать, чтобы правда и милость везде пребывала!

— Да, все это великолепно, но как это сделать?

— Вот этим именно вопросом я и занимаюсь теперь. Изучаю все революции, разные утопии, религии, секты.

Павел Николаевич улыбнулся:

— Ну, а как же с нами, помещиками?

— Помилуйте! Образованные и просвещенные люди с совестью сами поймут, что надо за народом пойти и во имя правды от излишка земли отказаться. Ну а которые не пожелают, пожалуйте к атеистам, на остров! Образованные люди и крестьянству нужны… Тут главный вопрос в земле…

— Вот то-то и есть!

— А вопрос этот легко разрешить, если по совести… Да если весь народ по десяти целковых с души внесет, так… Сколько это? (Елевферий быстро перемножил.) Один биллион двести миллионов рублей капиталу образуется. А сколько помещиков? По статистике 130 000, да из них больше половины в долгу казне, рады будут 50 процентов стоимости получить. Получай по полтине за рубль! На всех хватит, да еще и останется… Я в чем не согласен со Львом Толстым: конечно, Царствие Божие в нашей душе сперва должно водвориться, но этому делу помочь надо…[95] Надо по всей Руси, в один день и час знамена Христовы, хоругви поднять. Повинуйтеся и покоряйтеся, яко с нами Бог! Вот и выйдет Божия революция…

Павел Николаевич не без удивления и интереса слушал этого фантазера из духовного ведомства. Порою он задавал ему щекотливые вопросы, которые, казалось, должны были поставить в тупик фантазера. Но, к изумлению Павла Николаевича, тот на все такие вопросы находил самое неожиданное и простое разрешение, правда, тоже наивное, но вполне логичное.