Франц Кафка - Замок. Процесс. Америка. Три романа в одном томе
— Ах да! — спохватилась Брунельда и принялась искать, но с такой неуклюжей суетливостью, что это и впрямь выглядело подозрительно.
— Сударыня документ не найдет, — с нескрываемой иронией произнес полицейский.
— Ну что вы, — как можно спокойнее возразил Карл. — Документ при ней, просто она его куда-то засунула.
Пришлось Карлу искать самому, и вскоре он действительно извлек бумагу у Брунельды из-под спины. Полицейский пробежал ее глазами.
— Вот оно что, — протянул он с ухмылкой. — Вот, значит, сударыня, какая вы сударыня! А вы, малыш, выходит, обеспечиваете клиентов и доставку? Что, получше занятия не нашлось?
На это Карл только передернул плечами, полиции вечно надо во все соваться.
— Ну, тогда счастливого пути, — так и не дождавшись ответа, сказал полицейский.
В его тоне, вполне возможно, звучало презрение, зато и Карл поехал дальше, не попрощавшись, а презрение полиции куда лучше, чем ее пристальный интерес.
Немного погодя их поджидала еще более неприятная встреча. На сей раз к ним привязался какой-то мужик, он толкал перед собой тачку с молочными бидонами, и ему до смерти захотелось узнать, что это такое Карл везет. Навряд ли им было по пути, однако мужик пристроился рядом и не отставал, в какие бы глухие переулки Карл ни сворачивал. Сперва он ограничивался общими замечаниями вроде: «Тяжеленько тебе приходится, верно?» или: «Плоховато нагрузил, верх вон заваливается». Но потом, обнаглев, спросил напрямик:
— Что у тебя там?
— Тебе-то какое дело? — огрызнулся Карл, но, поскольку такой ответ мужика только пуще раззадорил, в конце концов сказал: — Яблоки это.
— Столько яблок! — удивился мужик и, не переставая удивляться, время от времени на все лады повторял свое восклицание. — Это же целый урожай, — заключил он наконец.
— Ну да, — нехотя отозвался Карл.
Но то ли мужик ему не поверил, то ли хотел позлить — во всяком случае, он пошел в своих домогательствах еще дальше: сперва — и все это на ходу — как бы в шутку тянул к платку руку, а под конец уже просто внаглую стал его щупать. Каково было Брунельде все это вынести! Из страха за нее Карл не хотел ввязываться в ссору, а потому просто свернул в первые же открытые ворота, будто ему туда и надо.
Мужик, опешив, остался у ворот и смотрел вслед Карлу, который невозмутимо двигался дальше, готовый хоть весь двор пройти насквозь и, если надо, углубиться в следующий. Поняв, что Карл не врет, и желая напоследок хоть как-то выместить досаду, мужик бросил свою тачку, мелкой вороватой побежкой нагнал Карла и с такой силой дернул за платок, что чуть было не сорвал его с головы у Брунельды.
— Это чтоб твои яблоки малость подышали! — злобно крикнул он и кинулся обратно.
Карл, так и быть, стерпел и это, лишь бы избавиться от мужика окончательно. Он завел коляску поглубже во двор, в самый угол, где кучей громоздились сваленные пустые ящики, чтобы там, в укромном месте, шепнуть Брунельде несколько утешительных слов. Но ему пришлось долго ее успокаивать — вся в слезах, она совершенно всерьез умоляла его пробыть весь день здесь, за ящиками, а уж ночью двигаться дальше. Карлу, возможно, так и не удалось бы отговорить ее от этой безумной идеи, но, как только по другую сторону кучи ухнул и с жутким грохотом покатился по брусчатке сброшенный кем-то пустой ящик, она так перепугалась, что, не издав больше ни звука, мгновенно накрылась платком и, должно быть, себя не помнила от счастья, когда Карл не долго думая снова тронулся в путь.
Между тем на улицах становилось все оживленней, но коляска, вопреки опасениям Карла, отнюдь не привлекала к себе чрезмерного внимания. По здравому размышлению, может, вообще стоило выбрать для перевозки Брунельды другое время. Если понадобится повторить поездку, Карл, пожалуй, рискнет предпринять ее в середине дня. Наконец, проделав остаток пути без сколько-нибудь серьезных злоключений, он свернул в узкий сумрачный переулок, где и располагалось заведение № 25. У дверей, видимо, давно их поджидая, стоял управляющий с часами в руках.
— Ты всегда так опаздываешь? — напустился он на Карла
— Были затруднения, — ответил Карл.
— Затруднения, как известно, имеются всегда, — изрек управляющий. — Но для нас это не оправдание, запомни.
Однако Карл давно уже пропускал подобные речи мимо ушей: на слабом всякий норовит отыграться, власть свою хочет показать, да еще и обругает в придачу. Привыкнув, обращаешь на это не больше внимания, чем на исправный бой часов. Гораздо больше испугала его грязь в помещении, куда он вкатил коляску, хоть он и не ждал, что здесь будет образцовая чистота. Но эта грязь, если присмотреться, была какая-то особенная, неосязаемая. И каменный пол вестибюля вроде бы выметен, покраска стен тоже как будто не старая, искусственные пальмы в кадках лишь слегка запылились — и все же на всем лежал какой-то липкий, мерзкий налет, словно все нарочно осквернили и теперь, сколько ни наводи чистоту, от этой пакости уже не избавиться. Во всяком новом месте Карл, осмотревшись, первым делом любил прикинуть, что тут можно улучшить, испытывая радость при мысли об этой работе и желание немедленно за нее взяться, каких бы, пусть даже бесконечных, трудов она ни потребовала. Но сейчас он не знал, что и как тут можно поправить. Медленно снял он с Брунельды платок.
— Добро пожаловать, сударыня, — заворковал управляющий.
Несомненно, Брунельда произвела на него самое наилучшее впечатление. Едва заметив столь благоприятный эффект, она, к вящему удовольствию Карла, весьма умело им воспользовалась. Все ее недавние страхи как рукой сняло. Она…
Фрагмент второй
На углу улицы Карл увидел большое объявление с броской надписью, которая гласила:
На ипподроме в Клейтоне сегодня с шести утра до полуночи производится набор в летний театр Оклахомы! Великий театр Оклахомы приглашает вас! Приглашает только сегодня, сегодня или никогда! Кто упустит свой шанс сегодня, упустит его безвозвратно! Если тебе небезразлично собственное будущее — приходи к нам! Мы всякому говорим: добро пожаловать! Если ты хочешь посвятить себя искусству — отзовись! В нашем театре каждому найдется дело — каждому на своем месте! Если ты остановил свой выбор на нас, — поздравляем. Но поторопись, чтобы успеть до полуночи! В двенадцать прием заканчивается и больше не возобновится! Кто не верит — пусть пеняет на себя! Все в Клейтон!
Перед объявлением хоть и толпились люди, но особого восторга оно не вызывало. Объявлений всяких много, да только кто им верит? А в этом, похоже, правды еще меньше, чем в остальных. Главное же упущение — ни слова об оплате. Будь оплата хоть сколько-нибудь приличной, о ней наверняка бы упомянули, такую приманку не забывают. Просто «посвятить себя искусству» охотников нету, а вот от работы за деньги какой же дурак откажется?
И все же одно место в объявлении звучало для Карла необыкновенно заманчиво. Ведь написано же: «Мы всякому говорим: добро пожаловать!» Всякому — значит, и Карлу тоже. Обо всем, чем он занимался прежде, можно забыть, и никто не попрекнет его этим неприглядным прошлым. Ему предлагают работу, которая не считается зазорной, напротив, — на нее даже приглашают во всеуслышанье. И так же, во всеуслышанье, обязуются принять! Большего ему и не надо, он давно мечтает отыскать достойную дорогу в жизни, может, именно сейчас она ему и открылась! Пусть даже все зазывные слова в объявлении — сплошное вранье, пусть это не великий театр Оклахомы, а всего лишь маленький бродячий цирк, — там требуются люди, этого довольно. Карл не стал перечитывать объявление еще раз, только выхватил глазами запомнившееся место: «Мы всякому говорим: добро пожаловать!»
Сперва он хотел пойти в Клейтон пешком, но это часа три напряженной ходьбы, и не исключено, что придет он, как говорится, к шапочному разбору. Правда, судя по объявлению, число мест не ограничено, но это только так пишут. В общем, рассудил Карл, надо либо распроститься с надеждами на место, либо ехать. Он пересчитал деньги — если не ехать, хватило бы еще на восемь дней, — и погрузился в задумчивость, перебирая на ладони эти свои последние гроши. Какой-то мужчина, понаблюдав за Карлом, хлопнул его по плечу и сказал:
— Счастливо съездить в Клейтон!
Карл молча кивнул и продолжал считать. Но вскоре решился, приготовил деньги на билет и побежал к подземке.
В Клейтоне, едва сойдя с поезда, он сразу услышал голоса множества труб. Шум стоял невообразимый, ибо трубы играли не в унисон, а каждая сама по себе, зато тем громче. Но Карла это не смутило, скорее даже обрадовало: значит, оклахомский театр и вправду солидное предприятие. Но то, что он увидел, выйдя из вестибюля станции, превзошло все его ожидания — такого размаха он и вообразить не мог и просто не понимал, что же это за предприятие, способное только ради вербовки персонала пойти на такие несусветные расходы. Перед воротами ипподрома был выстроен длинный невысокий помост, на котором, переодетые ангелами, в белых хитонах и с крыльями за спиной, сотни женщин дули в длинные, золотистые трубы. Но стояли они не прямо на помосте, а каждая на своем пьедестале, причем самих пьедесталов видно не было — длинные, ниспадающие одеяния ангелов скрывали их целиком. Поскольку пьедесталы были высокие, иные до двух метров, фигуры женщин выглядели гигантскими, только их маленькие головы несколько нарушали это впечатление величия, да и распущенные волосы казались коротковатыми, даже смешными, куце свисая между огромными крыльями или просто падая на плечи. Во избежание однообразия пьедесталы сделали разной высоты, поэтому и среди женщин одни были низкие, немногим выше нормального человеческого роста, но рядом с ними другие взмывали в такую высь, что при малейшем дуновении ветерка за них становилось боязно. И все они дули в трубы.
