Гюстав Флобер - Госпожа Бовари. Воспитание чувств
Делорье, пожурив ее сперва, стал потом как-то необыкновенно весел, даже игрив; а когда оказалось, что уже очень поздно, попросил разрешения переночевать у нее в кресле. На другое утро он уехал в Ножан, предупредив Розанетту, что не знает, когда они снова увидятся; в ближайшем будущем в его жизни, может быть, произойдет большая перемена.
Через два часа после его приезда весь городок уже был в полном смятении. Толковали, что Фредерик женится на г-же Дамбрёз. Наконец три девицы Оже, не выдержав, отправились к г-же Моро, которая с гордостью подтвердила это известие. Дядюшка Рокк заболел. Луиза заперлась у себя в комнате. Прошел даже слух, что она сошла с ума.
Фредерик между тем не мог скрыть свою печаль. Г-жа Дамбрёз, стараясь, вероятно, развлечь его, стала еще внимательнее к нему. Каждый день пополудни она ездила с ним кататься в своем экипаже, а однажды, когда они проезжали по Биржевой площади, ей вздумалось зайти, забавы ради, в аукционный зал.
Было первое декабря, как раз тот день, на который назначили распродажу вещей г-жи Арну. Он вспомнил про это и сказал, что ему не хочется заходить, что в зале будет невыносимо, — столько там народу и так шумно. Ей хотелось только заглянуть одним глазком. Карета остановилась. Пришлось идти с г-жой Дамбрёз.
Во дворе стояли умывальники без тазов, кресла, с которых была содрана обивка, старые корзины, валялись фарфоровые черепки, пустые бутылки, матрацы; и какие-то люди в блузах и грязных сюртуках, серые от пыли, с отталкивающими лицами, некоторые — с холщовыми мешками за спиной, разговаривали отдельными кучками и громко друг друга окликали.
Фредерик заметил, что неудобно идти дальше.
— Глупости!
И они стали подниматься по лестнице.
В первой же комнате направо какие-то господа с каталогами в руках рассматривали картины, в другой продавалась коллекция китайского оружия; г-жа Дамбрёз повернула назад. Она всматривалась в номера над дверьми и привела его в самый конец коридора, в какое-то помещение, полное народа.
Он тотчас же узнал обе этажерки из магазина «Художественной промышленности», ее рабочий столик, всю ее мебель! Нагроможденная в глубине комнаты в несколько ярусов, один над другим, она образовала широкую гору от пола до потолка; а на других стенах были развешаны ковры и портьеры. Внизу на скамейках, спускавшихся амфитеатром, дремали какие-то старички. Налево возвышалось нечто вроде конторки, за которой находился оценщик в белом галстуке; он помахивал молоточком. Молодой человек, тут же рядом, записывал, а ниже стоял здоровенный детина, похожий и на коммивояжера и на театрального барышника, и выкрикивал названия вещей. Трое служащих приносили их и клали на стол, вокруг которого, расположившись в ряд, сидели старьевщики и перекупщицы. За их спинами двигалась толпа.
Когда Фредерик вошел, покупатели были заняты юбками, косынками, носовыми платками, и все это, вплоть до рубашек, передавалось из рук в руки, разглядывалось; иногда их издали перебрасывали, и в воздухе вдруг мелькало что-то белое. Потом были проданы ее платья, затем — одна из ее шляп, на которой перо было сломано и свисало, затем — меха, потом — три пары башмаков; дележ этих реликвий, в которых ему неясно виделись очертания ее тела, казался ему зверской жестокостью, как если бы вороны у него на глазах стали раздирать ее труп. Воздух, страшно спертый, вызывал в нем тошноту. Г-жа Дамбрёз предложила ему свой флакон с нюхательной солью, все это будто бы ее очень занимало.
Дошла очередь до обстановки спальни. Мэтр Бертельмо объявлял цену. Аукционист тотчас же повторял еще громче, а трое служителей спокойно ждали удара молотка и уносили вещь в соседнюю комнату. Так скрылись большой, усыпанный камелиями синий ковер, которого касались ее ножки, когда она шла Фредерику навстречу; вышитое креслице, в котором, когда они оставались вдвоем, он всегда сидел лицом к ней; оба экрана, что стояли перед камином и слоновая кость которых становилась еще нежнее от прикосновения ее рук, бархатная подушечка, в которую еще были воткнуты булавки. С этими вещами словно отрывались куски его сердца; однообразие голосов и движений утомляло его, погружая в смертельное оцепенение, вызывало чувство некоего распада.
Вдруг у самого его уха зашуршало шелковое платье. Рядом стояла Розанетта.
Об аукционе она узнала от самого же Фредерика. Утешившись, она вздумала воспользоваться распродажей. Она приехала в белом атласном жилете с перламутровыми пуговицами, в платье с оборками, в узких перчатках. Вид у нее был победоносный.
Он побледнел от гнева. Розанетта взглянула на женщину, с которой он был вместе.
Госпожа Дамбрёз узнала ее, и с минуту они пристально с головы до ног осматривали друг друга, стараясь подметить какой-нибудь недостаток, изъян, — одна, вероятно, завидовала молодости другой, а та была раздосадована исключительной изысканностью, аристократической простотой соперницы.
Наконец г-жа Дамбрёз отвернулась с невыразимо надменной улыбкой.
Аукционист открыл теперь рояль — ее рояль! Стоя, он правой рукой проиграл гамму и объявил цену инструмента: тысяча двести франков, потом спустил до тысячи, до восьмисот, до семисот.
Госпожа Дамбрёз игривым тоном издевалась над этой «посудиной».
Перед старьевщиками поставили шкатулочку с серебряными медальонами, уголками и застежками, ту самую, которую он увидел, когда в первый раз обедал на улице Шаузёль, и которая находилась затем у Розанетты и снова вернулась к г-же Арну; часто во время их бесед его глаза встречали эту шкатулку; она была связана для него с самыми дорогими воспоминаниями, и он умилялся душой, как вдруг г-жа Дамбрёз сказала:
— А! Это я куплю.
— Но вещь неинтересная, — возразил он.
Она же, напротив, находила ее премилой; аукционист превозносил ее изящество:
— Вещица во вкусе Возрождения! Восемьсот франков, господа! Почта вся серебряная! Потереть мелом — заблестит!
Она стала пробираться в толпе.
— Что за странная мысль! — сказал Фредерик.
— Вам неприятно?
— Нет. Но на что может вам понадобиться такая безделушка?
— Как знать? Пригодится, может быть, чтобы хранить любовные письма.
Взгляд, который она бросила, прояснил ее намек.
— Тем более не следует обнажать тайны умерших.
— Я не думала, что она окончательно умерла. — И она отчетливо произнесла: — Восемьсот восемьдесят франков!
— Как это нехорошо с вашей стороны, — прошептал Фредерик.
Она смеялась.
— Дорогая, это ведь первая милость, о которой я вас прошу.
— А знаете что? Ведь вы будете очень нелюбезным мужем.
Кто-то набавил цену; она подняла руку:
— Девятьсот!
— Девятьсот! — повторил мэтр Бертельмо.
— Девятьсот десять… пятнадцать… двадцать… тридцать, — взвизгивал аукционист, взглядом окидывая присутствующих и покачивая головой.
— Докажите, что у меня благоразумная жена, — сказал Фредерик.
Он медленно повел ее к выходу.
Оценщик продолжал:
— Ну что же, ну как же, господа? Девятьсот тридцать! Кто покупает за девятьсот тридцать?
Госпожа Дамбрёз, успевшая дойти до двери, остановилась и громко сказала:
— Тысяча франков!
Публика встрепенулась, наступило молчание.
— Тысяча франков, господа, тысяча франков! Больше нет желающих? Наверно? Тысяча франков! — За вами!
Молоточек из слоновой кости опустился.
Она передала свою карточку, ей принесли шкатулку.
Она сунула ее в муфту.
У Фредерика на сердце похолодело.
Госпожа Дамбрёз все время держала его под руку и решилась посмотреть ему в лицо только на улице, где ее ждала карета.
Она кинулась в экипаж, точно вор, спасающийся бегством, и, уже усевшись, обернулась к Фредерику, Он стоял со шляпой в руке.
— Вы не поедете?
— Нет, сударыня.
И, холодно поклонившись, он захлопнул дверцу; потом велел кучеру трогать.
В первый миг он ощутил радость, почувствовав себя снова свободным. Он был горд, что отомстил за г-жу Арну, ради нее пожертвовав богатством; потом он стал удивляться своему поступку, и им овладела безмерная усталость.
На другое утро слуга сообщил ему новости: было объявлено военное положение, Законодательное собрание распущено, часть народных представителей отправлена в тюрьму Мазас. К общественным делам Фредерик остался равнодушен, настолько он был поглощен своими собственными.
Он написал поставщикам, отменил заказы, сделанные ради предстоящей женитьбы, которая теперь представлялась ему не вполне благовидной сделкой; г-жа Дамбрёз внушала ему отвращение, ибо из-за нее он чуть было не совершил подлость. Он забыл о Капитанше, даже не беспокоился о г-же Арну и был занят мыслью только о себе, о себе одном, блуждая среди обломков своих мечтаний, больной, измученный, павший духом. И, возненавидев полную фальши среду, где он так много выстрадал, Фредерик стал мечтать о зеленой траве, о тишине провинции, о дремотной жизни под сенью родного крова, среди бесхитростных сердец. Наконец в среду вечером он вышел из дому.
