Луи Арагон - Избранное
— Ну и сел в лужу, — сказала Полина, — с тобой всегда так.
В два счета наш Борсалино собрал своих молодчиков. Они исчезли так же быстро, как и появились… Но при этом не забыли забрать с собой наше масло, счета за газ и протокол, не говоря уже о печеньях, которые они успели стащить в последнюю минуту. Худющий выходил первый, он оглянулся, сжал клешней омара ручку двери и присвистнул на прощание, это было последнее, что мы от них услышали.
Вот и все. Вид у квартиры был ужасный. Все перевернуто вверх дном. Особенно жалко выглядели распотрошенная подушка и сорванная занавеска. Я с грустью взглянул на опустошенную ими литровую бутылку (вино можно будет получить только во вторник) и на пустую суповую миску.
Полина все еще не могла успокоиться. Во всем, конечно, виноват я сам. Чего только я от нее не услышал. Самую большую оплошность я совершил, когда заговорил о так называемом возлюбленном корсетницы. Почему о так называемом, Полина? Она ответила, что это, конечно, был друг Пишерелей, но зачем мне надо было впутывать в эту историю Пишерелей, говорить о них в присутствии полицейских? А почему это я не должен был говорить о них, я ничего не понимал…
— Ты прекрасно знаешь, — сказала она, — не старайся казаться глупее, чем ты есть, их сын воюет у де Голля…
— Пусть так, но не могли же они это рассмотреть на старой фотографии. К тому же это просто их друг… который, насколько мне помнится, попал под машину, а может, умер от воспаления легких…
И вдруг — да что это с Полиной? Ни Пишерели, ни корсетница больше ее не интересовали. Я хотел было открыть окно, проветрить комнату, но она не дала мне этого сделать.
— Оставь в покое окно, иди скорее сюда! — крикнула она.
И бросилась на кухню, в дальний ее угол. Я посмотрел на часы. Бог мой, конечно же. И тогда мы уселись у газовой плиты и обратились в слух. В соседней квартире голос из приемника орал что есть мочи:
— Сегодня семьсот пятьдесят третий день борьбы французского народа за свое освобождение…
Полина яростно потрясла кулаком.
— Сволочи, — проговорила она, — мы могли из-за них пропустить последние известия.
© Перевод Р. Закарьян
РИМСКОГО ПРАВА БОЛЬШЕ НЕТ
Ах, до чего скучно такой девушке, как я, в этом французском городишке! Пойти некуда, купить нечего, мужчины здесь чернявые, плюгавые, а лавочники лебезят так… высечь бы их хорошенько! Послушать музыку и то негде. Наш гарнизон — что уж о нем и говорить!.. Силезские немцы неповоротливые, тупые… Ухаживают все на один манер. Пока не уехала Пупхен, было еще так-сяк: она довольно занятная, все читала вслух свои письма, умом не блещет, но язычок у нее острый, и о мужчинах рассуждает как надо; мы всюду ходили вместе, в этом был свой стиль.
Одно время в гостинице «Центральная» жили итальянцы. Глаза у них красивые. Только вот кончили они плохо… Перед отправкой колонну гнали по городу — господи, на что они были похожи!.. На каждую сотню итальянцев — наш конвоир! Жалкое зрелище…
Есть, правда, спортивный магазинчик, там еще бывают хорошие свитера. Но это не мой стиль. Я послала десять штук Клерхен. На ней они тоже плохо сидят. Хуже, чем на мне. Она написала, что я прелесть. Еще бы, какой потрясающий подарок! Местным жителям очень даже пригодились бы такие свитера, но им разрешают покупать только на боны, а может быть, только по карточкам, я в этом плохо разбираюсь. Одеты они бедно, вещи старые, в заплатках. Женщины совсем не элегантны, а уж чего только не наговорили про их тонкий вкус!.. И даже не красивые. Тощие, как драные кошки. Силезцам, конечно, нравится. Это в их стиле.
На площади, рядом с «Золотым колоколом», есть небольшое кафе под названием «Дофине», в стиле Трианона, преобладает белый цвет. За неимением лучшего выпиваю там свою чашечку кофе. И иду на работу. Кофе совсем не мокко. Кафе и вовсе не Трианон. Сюда бы оркестр, так хочется послушать вальсы… Все мрачно, убого: захудалый городишко, посетители знакомы друг с другом, два-три юнца — здешняя золотая молодежь — притворяются, что с интересом разглядывают дам — неумело подкрашенных, не первой молодости жен мелких чиновников. О господи, до чего же обыкновенно, просто ужас, какое у них на этот счет слово? Вспомнила — преснятина, вот именно преснятина. А Буби еще думает, что ему было бы здесь лучше, чем на русском фронте! Так прямо и пишет… Несет сам не знает что.
Хорошие манеры только у этого офицера из гестапо, обер-лейтенанта, и взгляд у него какой-то особенный. Он любитель литературы. Я взяла у него почитать один французский роман, не помню, как называется. Автор — знаменитость и наш большой друг. Я там ничего не поняла. Хотя и жила какое-то время в Швейцарии. Обер-лейтенант спросил: «Похабство, правда?» (Он вообще говорит по-французски как настоящий француз.) Мне так не показалось. На меня действует другое. Французы ничего прямо не говорят. А я люблю, чтобы со мной говорили и действовали напрямик. Это мой стиль. Не так, конечно, как силезцы. Те лезут напролом! Да, только обер-лейтенант… но скорее всего, я не в его стиле, и к тому же он очень занят; его специальность — евреи. Где он их только не выискивает!.. Можно подумать, сам разводит, сам потом и уничтожает.
Нас шестнадцать девушек в «Метрополе», маленькой смешной гостинице, вытянутой вверх наподобие башни. Живем как в школьном пансионе. По вечерам слушаем радио. Душ принимаем все вместе, трем друг дружку жесткими рукавицами. Я уже вышла из школьного возраста. И по-настоящему мне нравится только Пупхен. Теперь она в Париже, писем мне не шлет. Развлекается поди вовсю. Тоска берет, как подумаешь, что кто-то другой в это время развлекается!..
Одна радость — заседания трибунала. Они бывают три раза в неделю. Я на них присутствую с тех пор, как стала секретаршей майора фон Лютвиц-Рандау. Майор — военный судья. Жаль, он уже немолод. Я предпочитаю молодых. Сам майор не очень-то занятный, зато кого тут только не увидишь!.. Французов, коммунистов, убийц. И наших солдат, когда их судят за то, чего делать нельзя, и за дезертирство. Странно, я ненавижу дезертиров, но они меня интересуют. А один раз судили эсэсовца, он переспал с еврейкой. Да еще с такой, которая сама этого хотела. Жутко интересно! Пробирает похлеще, чем дезертирство.
Само собой, майор ко мне неравнодушен. Но он не любит действовать напрямик, и потом, он очень стеснительный: ему бы не хотелось, чтобы люди знали. А мне плевать, знают они или не знают… Вообще-то он мог бы вести себя понапористее, хотя и не обязательно лезть напролом, как силезцы. Да, жаль, что ему много лет. Он принадлежит к тому типу мужчин, у которых нет в лице ярких красок, волосы светлые, к сорока обычно темнеют и редеют, а у глаз появляются морщинки. Возможно, какие-нибудь тайные пороки у него и есть. Он не знает французского, как обер-лейтенант из гестапо. Поэтому иногда спрашивает у меня какое-нибудь слово. Каждый раз такое простое, ну такое простое… Страшно хочется подсказать ему похабное словцо!.. Итальянцы научили меня всяким таким словечкам. Он громко произнес бы то, что я подсказала. В присутствии обвиняемых. Вот уверена, произнес бы… Но я не имею на это права. Из-за моей партийности. Нельзя забывать, что я член национал-социалистской партии. Интересно, майор в наших рядах? Эти аристократы обычно не способны понять, что такое национал-социализм и кто такой наш фюрер. Не знаю, вправе ли я принимать ухаживания господина фон Лютвиц-Рандау… Напишу-ка своему Буби, пусть посоветует. Он как прочтет, так сразу полезет под большевистские пули… С него станется!.. Бедненький Буби… Дать себя убить — это уж слишком. Вот без одной ноги я могу его представить… Было бы даже стильно. С двумя он слишком симметричен. Здорово надоела его правильная красота! Зато он напористый, не отнимешь. Я получила от него из Одессы очень красивые вещи. Надо отдать ему должное, он человек со вкусом. Разве что воображения маловато. В сущности, мне нужен кто-то, кто был бы и не совсем Буби, и не совсем Пупхен. И вот — надо же! — я обзавелась теперь этим фон Лютвиц-Рандау… Смех, да и только… Но мне не смешно. Скучно до чертиков.
Не буду я советоваться с Буби. Пускай майор ухаживает. Придется только подучить его напористости. Женщина, в конце концов, имеет право на то, чтобы с ней поступали решительно. На что они вообще тогда сдались, эти мужчины? Мне так осточертели и эти силезцы, и эта Франция, а от Пупхен ни строчки. Ну что за жизнь!.. Хоть бы чуточку музыки!..
Не могу же я убивать свое свободное время только в парикмахерской, где они выливают мне на голову все мало-мальски дорогое, что у них осталось, делают вибромассаж лица, кладут всевозможные кремы, и молодой армянин пальцами втирает их в кожу. Так не хватает музыки, что хочется выть. Займемся майором. Все-таки в нем что-то есть. Да и возраст важен, только когда речь идет о женщине. На возраст мужчины… можно закрыть глаза.
