Сибирская роза - Анатолий Никифорович Санжаровский
— Бреху-ушка! — гаркнула от входа Маша-татарочка, из демонстрационных. — На твоя язык шайтан плюнул!
С видимой безучастностью Кребс окинул зал и, заметив внизу, сразу за сценой, медленно опускавшую руки Таисию Викторовну, лениво, с сытым благодушием посоветовал:
— А вы не стойте. Присаживайтесь.
— Да нет! Я уж постою послушаю, что вы ещё такое объявите! — ответила, коротко и нервно, рывком, поклонившись.
— А объявлю я, разлюбезная Таисия Викторовна, то, что эти десятеро ни-ког-да не болели раком. Да! — сухо, гулко ударил костьми пальцев по фанерной трибунёшке. — Аmicus Socrates, sed magis amica veritas! Сократ мне друг, но истина ещё бóльший друг!
Зал замер.
— Бреху-ушка! — снова крикнула Маша. — Зломучитель! Сор ложить не топором рубить!.. Я покажу-у!
Маша кинулась по проходу к сцене, на бегу развязав тяжёлый серый платок и столкнув его с головы на пол.
Двое дюжих молодцев, особо не чинясь, — при враче ничто не вредно! — остановили её, вывели за дверь.
Зал оцепенело уставился на Таисию Викторовну. Ждал, что же скажет она. Но она лишь парализованно таращилась снизу вверх, на Кребса, и не могла ни слова вымолвить.
Кребс подивился её молчанию — видите, вам даже нечего сказать в своё оправдание! — и продолжал легко, раскрепощённо, даже несколько с профессиональной, с обкатанной покаянностью в голосе, всегда так выручавшей его в круточасье:
— Проницательная уважаемая аудитория может вполне резонно спросить: помилуйте, как же так, препарат совершенно безнадёжный, на нуле, а вы, профессора, подсовываете его больным? Увы… Мы с самого начала не верили в борец, однако взялись за испытание. А вдруг! А вдруг! В науке всякое открытие — лотерея. Никакой определёнки! Тебя засасывает в этот вихрь, но как пойдёт что дальше, ясного ничего не скажешь. Лотерейка! То ли с делом, то ли с пшиком будет конец… Мы с особым удовольствием взвалили на себя ответственную задачу, учитывая важность проблемы эффективного лечения рака и поощрения всяких начинаний в этой области. По злой иронии судьбы, мы включились в работу с борцом с первого апреля сего года… К сожалению, natura non facit saltus… Природа не делает скачков. Чего не было с утра, не появится и под вечер… И всё же надо искать.
Кребс посмотрел вопрошающе в даль зала, как бы ища несогласных с ним, и, не найдя таковых, повторил вдохновенней, с нажимом:
— Да! Искать! Из полутора тысяч лекарственных средств, имеющихся в фармакопее, многие ли изучены на рак? А из литературы известно, что польский учёный применяет против рака иприт. Мы долго мучились с диабетом и только когда узнали, в чём суть обмена веществ при диабете, только тогда проблема диабета стала стоять на научной основе. Нужен объективный научный контроль, в существовании чего лично я не убедился из доклада. Нельзя думать, что коллектив онкодиспансера относится субъективно к этому вопросу, настроен против нового изобретения не из личной несимпатии, а основываясь на каких-то объективных данных.
— Конкретно. Каких? — выскочил нетерпячий басок из передних рядов.
Кребс хладнокровно подумал, хмыкнул:
— Объективных.
Где-то в центре зала лопнул тугой смешок.
— Да, объективных! — резко повторил Кребс. — В работе товарища Закавырцевой исчезла научная платформа. А, откровенно говоря, она и не появлялась. Ещё две с половиной тысячи лет назад был известен борец. В казахской литературе, например, имеются указания на его применение в так называемой народной медицине при всех заболеваниях. При всех! — Кребс торжественно вскинул палец и позволил себе вежливую, сановитую улыбку. — И, наверное, он помогал всем, кому не пришёл час умирать… И вот товарищ Закавырцева целиком и полностью поворачивает нас в сторону так называемой народной медицины. А нам нельзя к ней повернуться целиком и полностью, ибо борец — яд! Только дремучей безграмотностью можно объяснить возможность излечения им рака. Кроме того, борец — древнее знахарское средство для напущения порчи. Чувствуете, товарищи, куда тащит нас товарищ Закавырцева?
Кребс посмотрел на президиум, потом вниз перед собой и вбок. На Таисию Викторовну. Всё так же она стояла с какими-то напуганными, остановившимися, как пуговички, глазами.
Взгляды их столкнулись.
— Таисия Викторовна, — уступчиво, простительно-кокетливо заговорил Кребс, встав на цыпочки, чтоб из-за высокой трибуны хорошо видеть её, — ну зачем копать колодец там, где нет воды? Вы понимаете… Это «божий промысел» ваше знахарство… Извините, это шаманство какое-то, это мамонство, наконец, это просто шарлатанство… Тоже наука, мармазонская…
Таисия Викторовна почувствовала, что её отпустило.
Неверяще, что может говорить, перебила Кребса:
— Какое мармазонство? Какое шарлатанство? Разве не с вами я училась в одной группе в этом же мединституте, где мы сейчас? Разве не из одних рук получали мы с вами дипломы? Разве у меня не такой же диплом, как и у вас? Такой же! Такой же, только с отличием и порядковый номер на единичку впереди. В алфавите вы всё-таки стоите за мной! После меня! После! — твердила она, набирая в голос силы, гнева. — После! Вы слышите? После! Зэ. И. Ка!
— Верно, — умильно согласился Кребс. — Я после. Истинный джентльмен всегда пропускает даму вперёд. Но между нами соединительный союз. Это что-то да значит…
— То-то и значит, что ничего не значит! — обрезала она.
Грицианов страдальчески сморщился.
Потенькал красным карандашом по графину.
— Товарищ Закавырцева! Не мешайте выступать докладчику. Вам дадут заключительное ещё слово. Тогда и выплёскивайте на здоровье свои эмоции.
Не во нрав легла Кребсу такая обкрутка.
Он считал, что Закавырцева уже разгромлена, как горюн швед под Полтавушкой, принишкла, принародно сдалась. Дело сработано, можно и сбросить горячие обороты, можно показать почтенной аудитории, что не такие уж мы в натуре и жестокие, можем с вами и по-доброму, доброта у нас-де не заёмная, не покупная. Да! Самый момент вымахнуть великодушный жест. Отечески попенять шаловливой проказнице, уже примерно отшлёпанной, и с нежностями раскланяться, да… Я-то, господин дуб развесистый, с реверансиками перед ней, а она — когти выпускать! Упё-ёртая… С корнем обдирать эти когти! С корнем!
Кребс поджёг себя до тех крайностей, когда уже, выронив высокочтимое им самим самообладание, безо всякой связи с тем, как только что благодушничал, вскозырился, закричал во весь рот с петушьим апломбом:
— Но от врача мы требуем! Первое. Объективности! Второе. Обеспечения безопасности больного! Третье. Спокойного восприятия критики! Четвёртое. Недопустимости самокрикламы!
Кребс скосил кипящие глаза на Грицианова.
Грицианов согласно покивал.
Было в его согласии что-то и осуждающее, зовущее: невозмутимей, маэстро, не пережимай.
Кребс сделал паузу.
Продолжал уже выдержанней, ровней:
— Разъясняю по пунктам. Первое. В самом начале применения борца в онкодиспансере Закавырцевой был дан совет, чтобы она не была кустарём-одиночкой, привлекла к
