Жюль Ромэн - Приятели
В аудитории он уже различал области. Он чувствовал, что в разных местах у нее неодинаковый состав и неодинаковое сопротивление.
Прямо напротив мягкая, вялая часть, поглощавшая слова по мере того, как они произносились, хотя, по-видимому, равнодушная к ним, но важная по своему положению и требовавшая особого усилия.
Ближе и словно ниже, вокруг кафедры, до странности неблагодарная и строптивая зона. Мысль, падая на нее, издавала сухой звук.
Дальше, налево, в сторону входа, немного неясная, довольно покорная масса, способная к брожению, но пока что, по-видимому, испытывавшая чувство зависимости и подчиненности.
Направо, в сторону хора, небольшая по объему, но связная часть, издававшая полный звук, приятная на ощупь.
Бенэн продолжал:
— Таким образом, возлюбленные братья, особенно в новые времена и после прискорбных смут Реформации, христианская мысль и христианское дело в нашей стране оказались словно загипнотизированными некоторыми нравственными проблемами, я бы сказал даже — некоторыми вопросами обычая, несомненно заслуживающими внимания, но едва ли настолько важными, чтобы привлекать, поглощать, приковывать все наши силы. Эти вопросы столь частного порядка стали чуть ли не стержнем всей религиозной жизни. Ради них пренебрегли более важными заботами, оставили невозделанной гораздо более обширную духовную область.
При этом, поступая так, христиане, которых я имею в виду, ни секунды не сомневались, что они верны учению Христа. Даже сознавая, что они противятся глубокому голосу природы, они утешались мыслью, что соблюдают прямую волю создателя.
Выразим точнее нашу мысль. Никто не станет спорить, что в противность большинству других религий — язычеству, исламу, брахманизму… современный католицизм рассматривает нечистоту или то, что называют этим именем, как основной грех, а чистоту — как самую, быть может, драгоценную, самую небесную добродетель, благоухание которой всех угоднее богу. Хоть и не отнесенная к числу богословских добродетелей, она ставится не ниже их, и мой опыт духовника позволяет мне утверждать, что многие девицы зрелого возраста легко прощают себе почти полное отсутствие милосердия ради непорочности своего тела. Бенэн снова оглянул аудиторию; он увидел ее во всех подробностях.
Напротив, на скамьях приходского совета, два ряда мужчин, сорокалетних, пятидесятилетних и шестидесятилетних, богатых, пузатых и толстозадых, круглолицых и круглоглазых, пухлоруких и толстогубых, дюжина старых откормленных самцов, словно присяжные заседатели, которые, позавтракав, явились слушать дело при закрытых дверях.
Ближе, вокруг кафедры, заполняя боковые проходы, слой старых дев, черных, жестких и невзрачных, словно груда угля, поистине куча отбросов, свалка ящиков для золы, как бывает возле железнодорожных станций.
Направо, в сторону хора, нарядные семейства, чинно усевшиеся, не слишком тесно, и готовые верить отцу Латюилю на слово.
Налево более пестрая мелюзга; много одиноких женщин, матери с дочерьми, несколько престарелых майоров, теребящих четки узловатыми, артритическими пальцами; несколько бледных, целомудренных молодых людей, замороженных в попечительствах; в самом конце нищие и нищенки господина кюре.
А главное, почти напротив, в двух шагах от приходского совета, возле столба:
Юшон, в прямо сидящих больших очках, с неподвижными, блестящими, словно дорогие камни, глазами;
Омер, с лицом, цветом своим вызывающим беспокойство, и красным носом, наводящим на мысль о чем-то непристойном;
Брудье, с видом ханжеским и внимательным.
Бенэн, набравшись отваги, продолжал:
— К чему только ни пришли, братья мои, ступив на этот путь? Уже не довольствовались тем, чтобы осуждать самые наивные, самые невинные излияния, в которых выражается влечение одного пола к другому. Самый брак показался подозрительным. На это богоустановленное таинство стали смотреть как на крайнюю меру; на налагаемые им обязанности — как на отдушину для человеческой похотливости. Не в меру усердные руководители совести стали требовать от слишком покорных исповедниц, чтобы они отвращали от себя своих мужей каждодневным нежеланием; и этим несчастным казалось, что они освящают свое ложе, изгоняя с него тот самый обряд, для которого предназначил его создатель.
Ибо, возлюбленные братья, фанатики чистоты впадают в странное заблуждение, приписывая свои взгляды богу. Ничто ни в ветхом, ни в новом завете не дает им на это права. Эти враги жизни, любви и плодородия ссылаются на бога патриархов, на бога, который явно благоволил сильным мужьям и многоплодным отцам; на бога, который внушил «Песнь Песней» — самую пламенную, самую сладострастную песнь, которая когда-либо оглашала восточную ночь и которая, если бы я повторил ее с высоты этой кафедры, сразила бы их гугенотскую стыдливость; они ссылаются на Христа, который любовь во всех ее видах сделал высшей из добродетелей, на Христа, который явился снисходительным другом грешнице Магдалине, на Христа, который защитил блудницу, на Христа, который свое учение выразил в двух заповедях: «Любите друг друга!» — «Плодитесь и множьтесь!»
Бенэн перевел дух. Упитанные мужчины на скамьях приходского совета улыбались сочувственно. Семейства справа были удивлены, но ловили каждое слово этой парадной проповеди. Налево отставные майоры ощущали какое-то щекотание в своих засоренных суставах, какой-то жар в своих узловатых руках. Юноши, замороженные в попечительствах, быстро отогревались и мутным оком взирали на барышень, пришедших в сопровождении дам, еще более мутным оком — на иных дам, сопровождавших барышень. А старых дев корчило; они оборачивались, переглядывались, наклонялись друг к другу, шептали что-то друг другу на ухо, вздыхали, покашливали, глотали слюну или запевали Ave Maria, чтобы отогнать видения.
Между тем глаза Юшона стали какими-то жуткими; они блестели все больше и больше, не как камни.
Нос Омера требовал передника или, по меньшей мере, фигового листка.
Брудье разительно напоминал сатира Булонского леса.
— О, братья мои! Я словно сейчас слышу его святейшество Пия Десятого, я словно сейчас слышу, как этот крепкий венецианец в задушевной беседе, которой он почтил меня столько раз, с жаром ополчается на маньяков воздержания:
«Per Bacco! — восклицал он. — Son fuor di me dalla stizza quando vedo costoro castrati…[12] Я вне себя, — восклицал он, — когда вижу, куда их заводит их неразумное рвение. Они отшатнут от нас всех тех, кто получил в дар от неба сильное тело и горячую кровь; всех тех, которые достойны называться людьми. В рядах воинствующей церкви останутся одни только старухи, карлики, больные и негодные. Нечего сказать, хороша армия! Я буду гордиться, что командую ею!»
Да, братья мои, пора обличить эту ересь; пора восстать против этой ложной морали, в которой словно возрождается неистовство Кальвина и в которой я чувствую дух сатаны. Ибо fecit cui prodest[13]. Кому, как не сатане, всего выгоднее противиться божьим замыслам и губить дело божье? Бог сотворил мужчину и женщину. Он снабдил их органами, необходимыми для осуществления его намерений в отношении человечества. Если он присоединил к этому инстинктивную потребность пользоваться ими, естественную способность извлекать из них все возможное благо, живое наслаждение, возникающее из их употребления и не только не притупляющееся, но наоборот, возрастающее от повторения, то это поэтому, что он соразмерил средства с важностью цели и не пожалел ничего для достижения успеха.
Будем споспешествовать ему, братья мои! Наша нерадивость в следовании по путям господним была бы тем менее извинительна, что здесь долг совпадает с удовольствием.
Восстановим прежде всего общение полов в его достоинстве и в его значении! Скажем себе, что всякое небрежение, всякое равнодушие в отправлении брачного обряда — такой же грех, как непосещение церковных служб или уклонение от исповеди. Слишком сдержанный супруг, уклоняющаяся или неохотно соглашающаяся супруга не должны рассчитывать на благоволение божье. Но те четы, которые вполне сознают свое назначение, те, которым кажется, что им никогда еще не удавалось в должной мере закрепить связующие их узы; те, которые, не довольствуясь тратой своих сил, не боятся превысить их меру и частотой, длительностью, пылом своих упражнений свидетельствуют, что бренное тело они приносят в жертву вечным целям; те, которые в святой невинности, подобно аскетам, разнообразящим обстановку, способы и ход молитвы, поощряют свое рвение, прибегая каждый день к какому-нибудь новому приему, дотоле еще неиспытанному — тех я называю любезными чадами господними.
Пусть не говорит мне супруга: «Отец мой, я лично полна готовности; но мой муж не обнаруживает ни малейшего желания; он как будто совершенно забыл о своих обязанностях». Я ей отвечу то же, что отвечаю женщинам, которые жалуются мне на религиозное равнодушие своих мужей: «А чья вина? Разве лекарство не в ваших руках?» Я ей отвечу: «А ваши обязанности вы исполнили? Я охотно допускаю, что не изнуряющий режим, не слишком скудная или слишком пресная пища вызывают у вашего супруга эту вялость, которая вас огорчает. Но использовали ли вы все те средства, которые имеются в вашем распоряжении? Пользовались ли вы каждым случаем, чтобы вызвать в его душе мысль об его обязанностях и даже самый их образ? Достаточно ли ясно вы ему обнаружили вашу готовность, ваши похвальные желания? Иной взгляд, иное выражение лица, иная поза могут иметь самое благотворное влияние. Менее строгий костюм, не так ревниво скрывающий тело, может возбудить и воспламенить воображение. А когда ночь сближает вас в тесной интимности ложа, когда ваша красота ограждена лишь легким покровом, когда она подвержена всем случайностям соприкосновения, всем вольностям осязания, разве некоторые полунепроизвольные движения, некоторые почти бессознательные жесты не пробудят плодотворной непринужденности? Или вы устыдитесь взять в свои руки почин, который, правда, не является вашим природным уделом, но который вам было бы грешно оставлять так долго в бездействии?»
