Фредерик Стендаль - Федер
Не успел он закончить свою речь, как гости вскочили из-за стола и ринулись к книгам; переплеты были так хороши, что вскоре не осталось ни одного тома, а на следующий день Федер узнал, что ни один из гостей не получил полного собрания сочинений: в пылу разграбления каждый отослал в свой экипаж первые попавшиеся ему под руку тома.
Эта сцена, целиком принадлежащая изобретательности Буассо, очень возвысила его в глазах Федера. «Право, — подумал он, — необузданное желание стать пэром Франции делает этого человека несколько умнее. Как жаль, что оно не может хоть сколько-нибудь улучшить его манеры!»
Федеру помогал случай, что, пожалуй, доказывает, что в затруднительных положениях всегда надо действовать. Делангль сам пригласил в Париж своего зятя Буассо, познакомил его со своими друзьями, сделал участником нескольких значительных сделок, но, разумеется, все это при условии, что Буассо всегда будет оставаться на втором плане. Неожиданная слава, окружившая обеды в Вирофле, внесла в отношения обоих родственников глубокое охлаждение. Прежде Делангль охотно отдавал должное способности Буассо устраивать выгодные сделки в таких местах и при таких ценах, которые, казалось бы, не могли принести никакой прибыли. Страстно любя деньги, Буассо обладал талантом извлекать их из таких спекуляций, которые на первый взгляд не сулили ничего хорошего.
Но Делангль был убежден, что в салоне он должен бесконечно превосходить своего зятя, который был на редкость неуклюж и безобразен. В довершение беды Буассо, во всем остальном очень скрытный, не мог удержаться от комических проявлений радости при малейшем успехе, выпадавшем на долю его тщеславия. Делангль считал, что может положиться на все эти изъяны своего друга, становившегося теперь его соперником. Вначале великолепие обедов в Вирофле нимало не беспокоило его; ничто не могло сравниться с красной физиономией и дрожащим от счастья голосом Буассо, когда он восхвалял какое-нибудь блюдо из ранней зелени, стоившее дороже обычного. Однако, когда Федер решился привести на превосходные обеды в Вирофле нескольких великосветских тунеядцев, когда слава этих обедов внезапно прогремела, Делангль был задет за живое. Вместе с соседями по столу он теперь нередко высмеивал нелепую привычку Буассо превозносить свои яства, и Федеру удалось обратить внимание Буассо на предательство его дражайшего шурина. Однажды эти два вспыльчивых субъекта почти поссорились посреди обеда. Началось с того, что Делангль заявил, будто одно из главных блюд никуда не годится. Буассо с горячностью выступил на защиту своего блюда, и под предлогом тесной дружбы спорившие наговорили друг другу немало обидного. Один из приглашенных, земляк двух соперников, приехавший в Париж всего несколько дней назад, наивно вскричал, причем голос его раздался на всю столовую:
— Милейший Делангль завидует обедам, которые дает его любезный зять!
Это простодушное замечание пришлось так кстати, что все гости дружно расхохотались.
— Да, черт побери, завидую! — вскричал Делангль, дрожа от гнева и еле сдерживаясь. — У меня нет такой квартирки, как у Буассо, нет и доброго приятеля, который давал бы мне советы, но я приглашаю всех вас отобедать в «Роше де Канкаль» на следующий вторник, если этот день вам подходит, и мой обед будет не чета этому.
Обед состоялся, и все нашли, что он, бесспорно, уступает обедам в Вирофле. Устроить действительно хороший обед нелегкая вещь, даже в Париже. Готовности сорить деньгами еще недостаточно, и обед может не удаться даже в лучших кулинарных заведениях. Так, например, во время обеда Делангля, в зале, где происходило пиршество, после второй перемены распространился неприятный запах горелого масла, и, несмотря на всю свою доброжелательность, г-жа Буассо была вынуждена извиниться и на минутку выйти, чтобы подышать свежим воздухом. После этого многие из гостей, хотя и привыкшие к всевозможным запахам кабачков, заявили, что запах горелого сильно их беспокоит, и конец обеда походил на поражение. Делангль был в бешенстве, и Буассо сам, без всяких посторонних советов, догадался сделать вид, что сочувствует его несчастью.
Когда все вставали из-за стола, Буассо объявил сотрапезникам, что «домишко», снятый им в Вирофле, угрожает обрушиться на голову тех, кто делает ему честь своим посещением, а потому вследствие ремонта обед, назначенный на ближайший четверг, откладывается, но он состоится в следующий четверг ровно в шесть часов вечера.
Буассо воспользовался этими немногими днями для спешного сооружения второй столовой. Ему удалось скрыть ее существование, и велико было изумление приглашенных, когда, перед тем как должны были подать фрукты, Буассо вскричал:
— Господа, давайте перейдем в другую столовую, точно такую же, как эта, и пусть каждый займет место, соответствующее тому, какое он занимает здесь! Я для того построил эту столовую, господа, чтобы вас не беспокоил запах жаркого.
Эта фраза явилась для Делангля ударом кинжала. Постройка столовой создала между родственниками глубокую неприязнь, которая дала Федеру повод думать, что, если Делангль когда-нибудь скажет Буассо: «Знаешь ли ты, чему следует приписать все знаки внимания Федера? Он ухаживает за твоей женой», — бордоский коммерсант не придаст этим словам никакой веры и припишет их намерению поссорить его с человеком, которому он был обязан своими успехами в Париже.
VII
Однажды, во время пышного обеда в Вирофле, в конце трапезы, один из приглашенных, который явился в дом Буассо лишь во второй раз и был мало знаком с его обитателями, начал рассказывать парижские новости — он только что прибыл из Парижа — и между прочим сказал:
— Сегодня утром состоялась дуэль. Убит молодой человек, завсегдатай Оперы. Слов нет, красивый юноша, но всегда грустный: как видно, он предчувствовал свою судьбу. Это некий господин Федер.
Сосед говорившего с живостью схватил его за руку и, наклонившись, шепнул ему на ухо несколько слов. Ни Буассо, ни Делангль не слышали этой новости, но г-жа Буассо не пропустила ни одного слова. Ей показалось, что она умирает. Она схватилась за стол, чтобы не упасть, затем оглянулась, беспокоясь о том, не заметил ли кто-нибудь ее движения. «Здесь двадцать пять или тридцать человек! — подумала она. — Я подам повод к ужасной сцене. Что будут говорит обо мне завтра?» Боязнь сплетен придала ей мужество. Приложив к лицу носовой платок, она знаком показала мужу, что у нее пошла кровь из носа, — это нередко с ней случалось. Г-н Буассо в нескольких словах объяснил гостям уход хозяйки дома, и никто не обратил на ее отсутствие особого внимания.
Она прошла в свою спальню; здесь она разразилась рыданиями. «Если я сяду, — думала она, — мне ни за что не подняться. Этот дом так мал, а эти люди так грубы! Они способны после обеда прийти даже сюда... Ах, надо сегодня же вечером уехать в Париж, а завтра в Бордо, — это единственное средство спасти мою репутацию».
Бедная женщина заливалась слезами; она была не в состоянии держаться на ногах; ей понадобилось больше получаса, чтобы, опираясь на мебель, добраться до оранжереи, находившейся рядом со спальней. Опираясь на кадки апельсинных деревьев, погибших прошлой зимой от холода и еще не замененных новыми, она прошла в глубь оранжереи и спряталась за высоким, в шесть футов, американским тростником с целой сотней стеблей. Здесь она в первый раз решилась сказать себе: «Он умер! Мои глаза никогда больше не увидят его!» Она хотела было прислониться к кадке с американским тростником, но не смогла удержаться на ногах и, как подкошенная, упала на землю. Должно быть, именно потому, что она лежала распростертая на земле, ее и не заметил муж, который вскоре после ухода жены из столовой пошел искать ее, обеспокоенный ее отсутствием.
Придя в себя, она не помнила о том, что ей только что сообщили, и очень удивилась, заметив, что лежит в пыли. Затем ужасная истина внезапно пришла ей на память. Она представила себе мужа, который сейчас придет к ней с расспросами, пятерых или шестерых человек из числа обедавших — самых близких ее знакомых, которые придут вслед за ним. «Что делать, что предпринять? — вскричала несчастная женщина, заливаясь слезами. — Сейчас уже все знают роковую весть. Как смогу я объяснить сколько-нибудь правдоподобно мое состояние? Через десять минут я буду не только несчастна, но и обесчещена. Кто поверит, что между нами не было ничего, кроме обыкновенной дружбы? Еще неделю назад я и сама думала, что питаю к Федеру только дружеское чувство». Произнеся вслух это имя, она зарыдала еще сильнее; ее рыдания были теперь так громки и часты, что она почти задыхалась. «Ах, не все ли равно, что обо мне скажут? Я навсегда обречена на несчастье. Мне жаль только бедного мужа: виноват ли он в том, что не сумел внушить мне то чувство божественного счастья, то ощущение электрического тока, которое пронизывало меня с головы до ног, как только в комнату входил Федер?»
