Анри Мишо - Портрет А
Здесь в Пури (провинция Орисса) я испытал ощущение, немного похожее на то, что у меня было в Даржелинге: огромное облегчение, я встретился с какими-то другими людьми, кроме бенгальцев. Тем не менее я предпочел остаться именно в Бенгалии и постоянно твердил себе, что, когда вернусь во Францию, я буду сильно скучать по бенгальцам — я уже и здесь по ним скучаю. Всего два дня, как я уехал из Бенгалии, и уже жалею. Здесь есть симпатичные люди, которые вам улыбаются… а дальше-то что? Зато там это было блуждание в непроницаемом.
* * *У евреев Бог был далеко. Он явил себя на горе Синай, издалека, в раскатах грома единственному человеку, и все только ради того, чтобы передать ему десять заповедей, выбитых в камне.
Однажды его сын воплотился в человека. С этого момента в мире началась новая эпоха. Все изменилось неузнаваемо. Чувство воодушевления и безопасности охватило людей.
Но для индуса, в стране, где каждые двадцать лет какой-нибудь бог воплощается в человека, и сам Вишну воплощался уже двенадцать раз, это пустяки. Он относится к своим богам по-родственному, надеется, что они окажутся его сыновьями, а девушки мечтают выйти за них замуж. Поэтому и шакты (молитвы) не уступают в фамильярности самой приземленной прозе{72} и в них содержится немало брани.
* * *Если вы спросите у индуса на юге страны, что за боги изображены на гопурамах,{73} всегда найдется несколько богов, которых он не знает. «Их так много», — говорит он, и у него на лице появляется особая улыбка пресыщенного богача, которому не приходится себя ограничивать, — спрашиваешь себя, не испытывают ли индусы особой потребности в этом ощущении.
Когда видишь в храмах, в особенности на юге Индии, сотни богов, на лицах которых не читается ничего хорошего, кажется, что западную религиозную концепцию отделяет от индуистской просто пропасть.
Все ясно, — решаешь ты, — это демоническая религия.
С другой стороны, когда читаешь «Рамаяну», замечаешь, что три четверти книги описывают подлости и три четверти всей сверхъестественной силы принадлежит негодяям. Демоны, отшельники, нижестоящие боги — все основную часть времени творят зло, воюют, и за ними с грехом пополам приглядывают главные боги, которым, очевидно, не хватает на это ни времени, ни предусмотрительности. Но в чем тогда разница между богами и людьми?
Она сводится к одному. Боги обладают магической силой. Они бывают злыми так же часто, как сами индусы, или еще чаще, используют свою магическую силу во зло, ставят ее на службу своему корыстолюбию, похоти и прибегают к гнусным уловкам.
Любой другой народ бы возмутился. А индусы — нет. Имеет значение только сама магическая сила. Их идеалом еще несколько лет назад было научиться управлять своей психической энергией. Человек, который может наложить заклятие, умеет пользоваться магией как разрушительным оружием, всегда вызывал у них особое уважение.
Один из самых почитаемых и самых трогающих душу святых в мире — Миларепа[22] — тоже начинал с черной магии; в одиннадцать лет он в отместку уничтожал урожай на полях, насылая на них град, раскидывал повсюду жаб — нечистых созданий и уничтожил один дом вместе с обитателями.
Он начинал с этого. Потом он искупил свою вину. И рассказ об этом искуплении — воистину прекрасен.
Индусы обладают психической энергией и пользуются ею. Но доброта у них встречается реже, чем в других краях. Причинить зло, используя психические возможности, — первый соблазн, с которым они сталкиваются.
Делать добро — скорее исключение.
* * *В Европе городской аквариум обычно представляет собой огромное количество емкостей, бассейнов и стеклянных ящиков, где вы обнаружите тех же рыб, что встречались вам повсюду, в том числе и в вашей тарелке. И в самом деле, на табличках читаем: «форель», «окунь», «камбала», «карп трехмесячный», «карп годовалый», «карп-двухлетка» и т. д., иногда попадется карликовый сомик и, если кто-то уж очень постарался, — «мечехвост», «осьминог» да два-три морских конька.
В Мадрасе аквариум совсем крошечный. В нем не больше двадцати пяти отсеков. Но среди них, похоже, не найдется и пары неинтересных. Большинство из них изумляют.
Ну какая рыба может соперничать по необычности с Autennarius hipsidus? Огромная добродушная морда, гигантская голова философа, в которой подбородок нагружен знанием не меньше, чем лоб, — огромный подбородок-башмак, не слишком выпяченный, но очень высокий. Два плавника — настоящие передние лапы, на которые рыба опирается и делается похожей на жабу или кабана. Когда она двигает ими из стороны в сторону или прижимает их к стеклу, лапы превращаются в настоящие руки с предплечьями, в утомленные руки, которые опускаются.
На носу у этой рыбы гребешок, сама она размером с лягушку, желтая, как фланелевое бельишко, и фактура такая же, даже мелкие точечки проступают, и думаешь, как такое чудо в перьях до сих пор не слопали соседи?
Он опирается на плавники и сидит так часами, не шевелясь, с одуревшим видом, причем нисколько не притворяется. Потому что, пока добыча не приплывет к нему прямо под нос, он и с места не сдвинется. Вот если она прямо перед ним, это да, челюсти открываются, хватают и закрываются — щелк!
Когда у самки наступает время деторождения, она выпускает метра четыре желатина и икры.
При первом взгляде на тетрадонов трудно поверить, что они не искусственные, их будто сшили из кусочков: некоторых — из сафьяна, некоторых из пижамной ткани, а самых красивых — даже из шкуры оцелота или гепарда. Они такие упитанные, надутые, бесформенные, как бурдючки. Но бурдючки злющие (я имею в виду рыбок Tetrodon ollongus или Karam pilachai): стоит одной из них выбиться из сил или заболеть, как остальные сбиваются в стаю, хватают ее кто за хвост, кто за передние плавники и крепко держат, пока другие азартно рвут куски мяса из ее живота. Это у них главное развлечение.
Ни у одной из этих рыбок вы не увидите целого хвоста. Всегда найдется оголодавший сородич, который откусит кусочек, прежде чем хозяин хвоста успеет обернуться.
У рыбы Миндаканкакаси в глазу продолговатое пятно.
Прежде всего, у нее очень красивый черный зрачок, и поверх него — пятно, длиннющая полоска ярко-голубого цвета, темный канал, который тянется до самой макушки.
А когда эта рыба больна, она не может оставаться в горизонтальном положении. Она опускает голову вниз, а хвост касается поверхности воды.
Рыба-скорпион — это еще одна рыба, если считать, что десяток крохотных зонтиков, приделанных к маленькому тельцу, могут быть рыбой, сама же она мучается с ними в сто раз сильней, чем любая рыба из Китая.
Были там еще две необыкновенные рыбы, названий которых я не нашел. У одной были глубокие глазницы — как у неандертальца, а другая, чуть поменьше, ужасно человекоподобная, походила на жителя Кавказа (обычно у рыб глазницы неразвиты, и поэтому они, как правило, больше похожи на представителей монголоидной расы). И четко очерченный рот, тонкий, почти одухотворенный, а в нем виднеются зубы или, может, маленький загнутый язычок, придающий рыбе недовольный вид. Ее спинной плавник, пока она отдыхает, складывается в четыре-пять раз.
Кроме этих, там было еще два десятка совершенно новых, неведомых мне рыб.
* * *Некоторых удивляет, что я прожил в европейской стране больше тридцати лет и никогда мне не случалось о ней говорить. А приехав в Индию, открыл глаза и стал писать книгу.
Те, кого это удивляет, удивляют меня.
Как же можно не написать о стране, которая открывается вам вместе со множеством новых вещей и радостью начать жизнь заново.
И как станешь писать о стране, где ты прожил тридцать лет, в которых была и скука, и преграды, и непременные заботы, и проигрыши, и повседневная рутина, — о стране, в которой уже ничего не понимаешь.
Но был ли я точен в своих описаниях?
Отвечу одной аллегорией.
Когда лошадь в первый раз видит обезьяну, она за ней наблюдает. Она видит, как обезьяна обрывает цветы с кустарников, причем обрывает злобно (но не спеша), вот что видит лошадь. Еще она видит, как обезьяна иногда скалит зубы, пугая своих соплеменников, как она отнимает у них бананы, хотя у нее самой в лапах бананы ничуть не хуже, но она их бросает, наконец, лошадь видит, что обезьяна кусает слабых. Лошадь видит, как обезьяна резвится, играет. Так лошадь составляет для себя портрет обезьяны. Она составляет детальный портрет и видит, что сама она, лошадь, — совсем другое животное.
Обезьяна же еще скорее замечает все качества лошади, в силу которых та не может не только висеть на ветках деревьев и держать копытами банан, но и вообще не способна заниматься ни одним из тех увлекательных дел, которые доступны обезьянам.
