Хосе Рисаль - Не прикасайся ко мне
Отец Сибила удивленно взглянул на старика.
— Лучше для нашего святого ордена, хочу я сказать, — добавил тот, тяжело дыша. — Я предпочитаю нападки врагов похвалам глупцов и лести друзей… которым за это платят.
— Вы так полагаете, ваше преподобие?
Больной грустно взглянул на него и ответил, с трудом переводя дыхание:
— Запомни! Власть наша будет жить, пока в нее верят. Если на нас нападают, правительство говорит: на них нападают, ибо видят в них помеху своему вольнодумству, значит, надо оберегать их.
— А если наговорам поверят? Правительство иногда…
— Не поверят!
— И все же, если кто-нибудь, движимый корыстью, захочет присвоить себе наши доходы… если явится такой дерзкий смельчак…
— Тогда горе ему!
Оба умолкли.
— Кроме того, — продолжал больной, — нам полезно, чтобы на нас нападали, чтобы нас тревожили: это выявляет наши слабости, а значит, помогает укрепиться. Чрезмерные восхваления усыпляют нас, вводят в заблуждение, мы становимся смешными, и в тот день, когда над нами станут смеяться, наша власть падет здесь, как пала в Европе. Деньги больше не потекут в наши церкви, никто не станет покупать ни ладанок, ни четок, ничего; когда же мы лишимся богатства, мы утратим и влияние на народ.
— Э! У нас останутся еще наши поместья, наши угодья…
— Все будет потеряно, как в Европе! И хуже всего то, что мы сами роем себе яму. Возьмем, к примеру, это неуемное стремление ежегодно повышать — по собственному произволу — арендную плату на наши земли, это стремление, которое я тщетно старался пресечь во всех капитулах и которое нас губит! Индеец вынужден покупать землю у других собственников, чьи участки оказываются не хуже или даже лучше наших. Боюсь, что наш закат начался: Quos vult perdere Jupiter dementat prius[66]. Не следует увеличивать бремя, народ и так ропщет. Ты правильно решил: пусть другие сами сводят свои счеты, а мы постараемся сохранить наш престиж и, коль скоро все равно предстанем пред господом богом, не будем пачкать руки… Да простит нам милосердный бог наши прегрешения!
— Значит, вы, ваше преподобие, полагаете, что налоги или подати…
— Не будем больше говорить о деньгах! — прервал его больной с некоторым неудовольствием. — Ты сказал, что лейтенант угрожал отцу Дамасо?..
— Да, падре! — ответил отец Сибила, криво усмехаясь. — Но сегодня утром я его видел, и он сказал мне, что сожалеет о вчерашнем разговоре, ему, мол, в голову ударил херес, — и теперь он считает, что отец Дамасо был так же невменяем, как и он сам. «Ну, а как же ваша угроза?» — спросил я шутливо. «Святой отец, — ответил он мне, — я всегда держу слово, только не в ущерб своей чести: я не доносчик и никогда им не был, потому-то и имею всего две звездочки».
Поговорив затем о кое-каких незначительных делах, отец Сибила откланялся.
Лейтенант действительно не ходил в Малаканьян, однако генерал-губернатор узнал о случившемся.
Во время беседы об уловках манильских газет, которые, описывая движение комет и других небесных тел, позволяли себе делать разные намеки генерал-губернатору, один из адъютантов рассказал ему историю с отцом Дамасо, несколько сгустив краски, хотя и не преступив границ деликатности.
— От кого вы узнали? — спросил, улыбаясь, его превосходительство.
— От Ларухи, который болтал об этом сегодня утром в редакции.
Генерал-губернатор снова улыбнулся и прибавил:
— Монахи и женщины не могут оскорбить! Я надеюсь спокойно дожить в этой стране положенный срок и не хочу иметь неприятности с мужчинами, носящими юбки. Более того, я знаю также, что духовные власти провинции надсмеялись над моим распоряжением; я просил наказать этого монаха, а они перевели его в другой, гораздо лучший городок: «монашьи штучки», как говорят у нас в Испании!
Однако когда его превосходительство остался один, улыбка сбежала с его лица.
— Эх, если бы здешний народ не был так глуп, я бы показал им, этим преподобиям! — вздохнул он. — Но каждый народ достоин своей судьбы, будем поступать, как все.
Капитан Тьяго меж тем закончил свои переговоры с отцом Дамасо, или, вернее сказать, отец Дамасо закончил переговоры с ним.
— Итак, ты предупрежден! — сказал монах, прощаясь. — Всего этого можно было бы избежать, если бы ты посоветовался со мной раньше, если бы не лгал, когда я тебя спрашивал. Постарайся больше не делать глупостей! И впредь доверяй крестному отцу!
Капитан Тьяго два-три раза прошелся по залу, вздыхая и размышляя; вдруг, словно осененный блестящей мыслью, он бросился со всех ног в молельню и потушил свечи и лампадку, которые велел зажечь во спасение Ибарры от дорожных злоключений.
— Время еще есть, путь-то не близок! — пробормотал он.
X. Городок
Городок Сан-Диего[67] раскинулся почти у самого озера, среди лугов и рисовых полей. Его жители вывозят сахар, рис, кофе и фрукты или продают все это на месте китайцам, которые умело используют наивность и пороки крестьян.
Когда в ясный день мальчишки взбираются на самый верх церковной башенки, украшенной мхом и вьющимися растениями, они не могут удержаться от восторженных воплей при виде прекрасной панорамы. Среди нагромождения крыш из нипы, черепицы, цинка и пальмовых листьев, разделенных садами и огородами, каждый малыш находит свой домик, свое гнездышко. Примет много: деревья — тамариндовое ли с ажурной листвой или кокосовая пальма, отягощенная орехами, как богиня плодородия Астарта или Диана Эфесская — грудями; заросли гибкого бамбука, лодка или крест. А вон и река, огромная хрустальная змея, уснувшая на зеленом ковре; кое-где вода бурлит у каменных глыб, врывшихся в песчаное ложе; сверху видно, как русло сужается вдали, зажатое между крутыми берегами, за которые, извиваясь, цепляются корнями деревья; а ближе к городу берега более отлоги, и река разливается вширь, утихомиривается. Вдали, у самого обрыва, на высоких тонких сваях, прилепился домик, бросая вызов высоте, пропасти и ветрам; он похож на диковинную голенастую птицу, которая подстерегает добычу. Стволы пальм или других деревьев, с еще не ободранной корой, гибкие и шаткие, соединяют оба берега; как мост они не слишком удобны, зато это отличные гимнастические снаряды для упражнений в равновесии, чем вовсе не следует пренебрегать; мальчишки, купаясь в реке, от души потешаются над женщиной, балансирующей с корзиной на голове, или над стариком, дрожащим от страха и роняющим в воду палку.
Но особое внимание привлекает то, что мы назвали бы лесным полуостровом среди моря возделанных полей. В этом лесу есть столетние деревья с полыми стволами, умирающие только тогда, когда молния ударит в гордую крону и подожжет исполина; говорят, что в этом случае огонь не перекидывается дальше и умирает вместе с деревом; там высятся огромные скалы, которые время и природа одевают в бархат из мха; в их расщелинах слой за слоем накапливается пыль, дождь уплотняет ее, а птицы бросают туда семена.
Буйно разрастается здесь тропическая зелень; дикие заросли, непроходимые кустарники, лианы, которые тянутся от дерева к дереву, создавая своеобразный полог, свисают с ветвей, ползут по корням, по земле и, повинуясь владычице Флоре, крепко обвивают друг друга; лишайники и грибы селятся в дуплах, а орхидеи — грациозные воздушные гости — тонут в объятиях листвы гостеприимных деревьев.
Ходить в этот лес побаиваются: про него рассказывают странные легенды; самая правдоподобная из них — а потому наименее известная и популярная — следующая.
В те времена, когда городок был еще скопищем жалких хижин и на так называемых улицах всюду росла трава, в те времена, когда по ночам сюда забредали олени и кабаны, приехал однажды старый испанец с черными ввалившимися глазами, довольно хорошо говоривший по-тагальски. Объездив и тщательно осмотрев окрестности, он спросил, кто владеет этим лесом, где бьют теплые ключи. Тут же объявились люди, выдавшие себя за владельцев, и старик приобрел лес в обмен на одежду, безделушки и деньги. А потом — никто и не заметил, как это случилось, — испанец исчез. Его уже сочли было за нечистую силу, когда тлетворный запах, исходивший из соседнего леса, привлек внимание пастухов; пошарив в кустах, они обнаружили там полусгнивший труп старика, висевшего на ветви балити. Он и при жизни внушал страх своим глухим голосом, ввалившимися глазами и беззвучным смехом, а теперь самоубийца стал являться женщинам в страшных сновидениях. Иные даже побросали в реку полученные от него безделушки и сожгли одежду, и с той поры, как труп похоронили у подножья этого же балити, никто не отваживался наведываться в те места. Пастух, собиравший неподалеку стадо, рассказывал, будто видел там огоньки, а какие-то юноши утверждали, что даже слышали стенания. Один несчастный влюбленный, желая завоевать благосклонность своей дамы сердца, поклялся провести ночь у дерева и в подтверждение этого привязать к стволу тростинку, — и умер от лихорадки, внезапно скрутившей его на следующий день после исполнения обета. Об этом лесе существует много и других легенд.
