Хулио Кортасар - Счастливчики
— Любопытно, — сказала Клаудиа. — А приготовить каюты и всех удобно разместить успели.
Бармен ответил неопределенным жестом и застыл в ожидании заказа. Они попросили пиво, коньяк и сэндвичи.
— Да, любопытного много, — сказал Медрано. — Например, почему-то не видно шумной компании, в которой, судя по всему, верховодит рыжий молодой человек. Считается, что у такого рода людей аппетит куда лучше, чем у нас, худосочных, надеюсь, вы простите, что я причислил и вас к нашему стану.
— Их, бедолаг, видно, укачало, — сказала Клаудиа.
— Сын уже заснул?
— Да, съев полкило галет «Таррабуси». Я подумала, что лучше ему лечь пораньше.
— Мне нравится ваш мальчик, — сказал Медрано. — Прелестный парнишка, и по лицу видно, впечатлительный.
— Иногда слишком, но держится на природном чувстве юмора и на интересе к футболу и к затейливым конструкторам. Скажите, вы на самом деле считаете, что все это?..
Медрано посмотрел на нее.
— Расскажите мне лучше о своем сыне, — сказал он. — Что я могу ответить на ваш вопрос? Некоторое время назад я обнаружил, что нельзя выходить на корму. Нам не дали ужина, но каюты великолепны.
— Пока нечего желать большего, — сказала Клаудиа.
Медрано предложил ей сигареты, и она почувствовала, что ей нравится этот мужчина с худым лицом и серыми глазами, одетый с подчеркнутой небрежностью, что ему очень идет. Кресла были удобные, рокот машин помогал не думать, а просто отдыхать. Медрано прав: зачем спрашивать? Если все вдруг разом оборвется, жаль будет, что не воспользовалась должным образом выпавшими на ее долю нелепыми и счастливыми часами. И опять будет улица Хуана Баутисты Альберди, для Хорхе — школа, а ей — читать роман за романом под фырканье автобусов, опять эта нежизнь в Буэнос-Айресе безо всякого будущего для нее, однообразные, серые дни, новости по радиостанции «Эль Мундо».
Медрано, улыбаясь, вспоминал сцены в «Лондоне». Клаудии хотелось узнать о нем побольше, но, похоже, он не любил откровенничать. Бармен принес еще коньяк, издали донесся вой сирены.
— Страх — отец многих странностей, — сказал Медрано. — Думаю, что некоторые пассажиры уже начали ощущать определенное беспокойство. Мы тут не соскучимся, увидите.
— Можете посмеяться надо мной, — сказала Клаудиа, — но я давно уже не чувствовала себя так хорошо и так покойно. Мне гораздо больше нравится на этом «Малькольме», или как он там называется, чем, например, плыть на «Аугустусе».
— Новизна с романтическим налетом? — сказал Медрано, краем глаза наблюдая за ней.
— Просто новизна, одной ее достаточно в мире, где люди почти всегда предпочитают повторение, как малые дети. Вам не попадался на глаза рекламный проспект Аргентинских авиалиний?
— Может, и попадался, не знаю.
— Они рекомендуют свои самолеты, уверяя, что в их самолетах мы будем чувствовать себя как в собственном доме. «Вы — у себя дома», что-то в этом духе. Не представляю ничего ужаснее, чем и в самолете чувствовать себя так, будто ты дома.
— Наверное, будут и в самолете заваривать сладкий мате. Подавать жареную вырезку и спагетти под стоны аккордеонов.
— Все это годится в Буэнос-Айресе, да и то, если знаешь, что в любой момент можешь заменить чем-нибудь другим. Возможность выбора — вот что главное. И наше плавание вполне может оказаться своего рода тестом.
— Подозреваю, что для некоторых он может оказаться трудным. Кстати, о рекламном проспекте авиалиний: а я с отвращением вспоминаю проспект какой-то американской авиакомпании, который подчеркивал, что к пассажиру они будут относиться по-особенному, не так, как ко всем остальным. «Вы почувствуете себя важной персоной», что-то вроде этого… Мои коллеги, плывущие с нами, просто побелели бы при одной мысли о том, что кто-то назовет их «сеньор» вместо «доктор»… Да, у этой компании от клиентов не будет отбоя.
— Психология важной персоны, — сказала Клаудиа. — Эта теория уже кем-нибудь изложена?
— Боюсь, тут схлестнется слишком много интересов. Но вы начали мне рассказывать, чем вам нравится это плавание.
— Ну что ж, в конце концов, мы все или почти все со временем станем добрыми друзьями, так что не имеет смысла скрывать свой currículum vitae[23], — сказала Клаудиа. — Сказать по правде, я потерпела в жизни полное крушение, но все никак не могу смириться с судьбой.
— Что заставляет меня очень сомневаться насчет полного крушения.
— Может быть, коль скоро я еще способна купить лотерейный билет и выиграть. Жить стоит хотя бы ради Хорхе. Ради Хорхе и еще ради любимой музыки, некоторых книг, которые перечитываю… А все остальное — погребено под обломками.
Медрано внимательно смотрел на ее сигарету.
— Я не слишком много знаю о супружеской жизни, — сказал он, — но такое впечатление, что у вас она не очень удалась.
— Я развелась два года назад, — сказала Клаудиа. — По столь же многочисленным, сколь и малоосновательным причинам. Среди них нет ни супружеской измены, ни изощренной жестокости, ни алкоголизма. Моего бывшего мужа зовут Леон Леубаум, если это имя вам что-нибудь говорит.
— Кажется, онколог или невропатолог.
— Невропатолог. Я развелась с ним, прежде чем попасть в число его пациентов. Это человек необыкновенный, могу с полной уверенностью называть его так в моих, я бы сказала, посмертных рассуждениях. Я говорю «посмертных», имея в виду то, что от меня осталось — всего ничего.
— И тем не менее развелись с ним вы.
— Да, развелась с ним я, возможно, чтобы спасти то немногое, что еще осталось от меня как личности. Знаете, я вдруг стала замечать, что мне хочется выйти из дома как раз в то время, когда он домой приходит, хочется почитать Элиота, когда он надумал идти на концерт, хочется остаться и поиграть с Хорхе вместо того, чтобы…
— А, — сказал Медрано, глядя на нее, — и вы остались с Хорхе.
— Да, и все устроилось превосходно. Леон регулярно навещает нас, и Хорхе по-своему любит его. А я живу как мне нравится, и вот очутилась тут.
— Но вы как будто говорили о крушении жизни.
— О крушении? По сути, крушением был мой брак с Леоном. В этом смысле развод ничего не исправил, даже при том, что у меня такой сын, как Хорхе. Все случилось задолго до этого, нелепым был сам мой приход в эту жизнь.
— Почему, если вам не надоели мои вопросы?
— О, этот вопрос не нов, я сама задаю его себе постоянно, с тех пор как себя знаю. И у меня есть на него разные ответы: одни — для солнечных дней, другие — для дождливых… Целый набор масок, а за ними, боюсь, — черная дыра.
— А если еще по коньяку, — сказал Медрано, подзывая бармена. — Как интересно, у меня такое ощущение, что никто из присутствующих здесь не представляет должным образом институт брака. Мы с Лопесом — холостяки, Коста, по-моему, тоже, доктор Рестелли — вдовец, девушки — на выданье… Ах, еще дон Гало! Вас ведь зовут Клаудиа, не так ли? А я — Габриэль Медрано, и в моей биографии нет ничего интересного. За ваше здоровье и за здоровье Хорхе.
— Будьте здоровы, Медрано, и давайте поговорим о вас.
— Вам интересно или просто из вежливости? Вы меня извините, но порою некоторые вещи говорят просто в силу условностей. Но я вас разочарую: во-первых, я зубной врач, а во-вторых, жизнь моя проходит безо всякой пользы, несколько друзей, совсем немного женщин, которыми восхищаюсь, и из всего этого строю воздушные замки или карточные домики, которые то и дело рассыпаются. Раз! — и все на земле. А я начинаю все сначала, представляете, все сначала.
Он посмотрел на нее и рассмеялся.
— Мне нравится разговаривать с вами, мама мальчика Хорхе, маленького львенка.
— Мы оба несем какую-то чушь, — сказала Клаудиа и тоже рассмеялась. — Как всегда, прячемся за маски.
— Да, действительно, за маски. Обычно думают о лице, которое скрывается за маской, а на деле важна сама маска, почему она такая, а не иная. Скажи мне, за какие маски ты прячешься, и я скажу, какое у тебя лицо.
— Моя последняя маска называется «Малькольм», и я думаю, что за нею прячусь не я одна. Послушайте, я хочу, чтобы вы познакомились с Персио. Можем мы послать за ним кого-нибудь? Это совершенно замечательный человек, настоящий кудесник; иногда я его почти боюсь, но он — просто агнец, правда, нам хорошо известно, как много разных вещей может символизировать ягненок.
— Такой маленький лысоватый человек, который был с вами в «Лондоне»? Увидев его, я вспомнил фотографию Макса Хакоба, которая у меня дома. А вот и он, легок на помине…
— Для поднятия настроения хватит и лимонада, — сказал Персио. — Ну, может, еще сэндвич с сыром.
— Жуткая смесь, — сказала Клаудиа.
Ладонь Персио рыбой скользнула в руку Медрано. Персио был во всем белом, и туфли на нем были тоже белые. «Все куплено в последний момент и где попало», — подумал Медрано, с симпатией глядя на него.
