Ванда Василевская - Звезды в озере
Когда Карвовский узнал о смерти Сикоры, он совсем растерялся.
— Ничего не понимаю, ничего не понимаю, — повторял он жене. — Подумай, ведь я же был у него как раз в тот вечер… Мне и в голову не пришло. Болтал разное, ну — как всегда, когда пьян. Но чтобы такое… Что только творится, что творится! Страшное дело…
Он пошел в местечко разузнать что-нибудь. Но никто ничего не говорил; люди затаились. Инженер убедился, что он остался один. Немногочисленные служащие уже давно уехали, а с тех пор как опустела паленчицкая комендатура, не с кем было слово сказать.
— Иди к Сюлиму, евреи всегда все знают, — посоветовала жена, и инженер послушался.
Сюлим даже привскочил, когда скрипнула дверь лавки.
— Ну, как дела, Сюлим?
— Да как? Ни то ни се…
Карвовский присел на табуретку и осмотрелся. В прохладной лавчонке пахло цикорием и пылью, но полки стояли пустые. Пусты были и банки из-под ландрина, только на дне осталось немного цветных крошек.
— Как торговля?
Старый еврей пожал плечами.
— Торговля? Какая может быть торговля? Разве можно где-нибудь купить товар? Что было — продали, ну и конец.
— Так что же будет?
— А я знаю, что будет? Это уж вам скорей, господин инженер, знать. А мне откуда?
— Все-таки вы много народу видите, встречаете людей…
— Людей? Каких людей? — испугался еврей. — Разве теперь кто-нибудь знает что? Никто ничего не знает.
— Армии не видать, ничего не известно…
— Какая армия? Уже нет никакой армии, капут! Тут солдаты проходили, я им папиросы последние отдал… Нет никакой армии…
— А… те, немцы?
Еврей испуганно оглянулся.
— Те — боже упаси…
Он на цыпочках подошел к двери на улицу, приоткрыл ее, выглянул, потом опять старательно закрыл. Карвовский тревожно следил за его движениями. Еврей на цыпочках подошел к инженеру и наклонился бородатым лицом к его уху.
— Не может быть! — вскочил Карвовский.
Сюлим пожал плечами.
— А я знаю? Ничего я не знаю. Вы спрашиваете, что говорят, вот я вам сказал, что говорят…
— Кто говорит?
— Я знаю?.. Мужики говорят. Разные люди говорят. В деревне говорят.
— Этого не может быть! Это неправда! — лихорадочно повторял инженер.
— Я ничего не знаю… Разве я что говорю? Я ничего не говорю! Слышал, и все… А вы там как хотите… Может так, а может не так…
Карвовский, выходя, как пьяный, споткнулся на пороге. Сюлим двинулся за ним и с порога лавки посмотрел вслед инженеру с едва заметной, тонувшей в седой бороде усмешкой.
Инженер шел, как оглушенный, махнул рукой. «Нет, это невозможно! Мало ли слухов было за это время? Самых диких, невероятных слухов?»
У него мелькнула мысль, что эти дикие, невероятные слухи, в общем, потом подтверждались, — но он отогнал ее.
Дома его с нетерпением ждала жена.
— Ну, что?
— Э, ничего, — презрительно махнул он рукой. — Разные слухи, больше ничего.
Несмотря на ее расспросы, он не сказал ей, что это за слухи. Но целый день ходил встревоженный, а после обеда сел на велосипед и поехал в Синицы. Вернулся он оттуда бледный и полный решимости.
— Марыся, укладывай вещи.
Она не поняла.
— Какие вещи?
— Не слышишь разве? Наши вещи! Только не слишком много. Самое необходимое.
Она стояла, опустив руки и разинув рот.
— Что случилось?
Он отчаянно рванул себя за волосы.
— Большевики перешли границу. Вот что случилось.
— Боль-ше-ви-ки?
— Именно. Только этого нам и не хватало. Надо выезжать, немедленно выезжать! И так неизвестно, успеем ли. Укладывай вещи. Я пойду искать лошадей.
Он оставил ее растерянно стоящей посреди комнаты. Переговоры по поводу лошадей были долгие и мучительные. Прежде всего никто не хотел брать денег. Ни под каким видом.
— Что вы даете? — ожесточенно ругался кудрявый Борух, владелец всех извозчичьих лошадей в местечке. — Это же никому не нужно.
— А что вам еще давать? Деньги даю, не торгуюсь, а вы…
— Это деньги? — презрительно поморщился Борух. — Это, может, и были деньги. А теперь это бумажки и больше ничего. Это никакие не деньги. Есть у вас доллары — тогда другой разговор. А без долларов ничего не выйдет.
Карвовский затрясся от бешенства.
— Дьяволы! Долларов им захотелось!
Борух развел руками.
— Что будешь делать? Такое время. Вы вот на меня сердитесь, господин инженер, а чем я виноват? На эти бумажки никто и смотреть не захочет. Доллары — другое дело. И что вы хотите? Вы хотите иметь хорошую бричку, и коней как следует, и кучера… Товар вы хотите иметь первый сорт?
— Конечно, если вы мне подсунете клячу, которая и километра не пробежит…
— Кто тут говорит о кляче? — обиделся Борух. — Я клиентов десять лет обслуживаю и, слава богу, хорошо обслуживаю. Вы-таки будете довольны, господин инженер. Но только и вы должны дать, что имеет цену, а не бумажки. Картинки на этих бумажках красивые, но кто даст за них бричку с лошадьми?
— А, черт бы вас побрал! Ладно, пусть будут доллары!
Борух обрадовался.
— Я знал, я так и знал, что господин инженер умный человек, только немножко горячий… Теперь другой разговор…
Этот другой разговор продолжался добрых два часа. Торговались с ожесточением. С Карвовского лился пот.
— Вы меня разорить хотите!
— Господин инженер шутит. Зачем разорять? Теперь такое время, что если человеку не заплатишь, так он с места не двинется, да и зачем ему? Время опасное… А у господина инженера есть чем заплатить…
— Вы, Борух, в моем кошельке не считайте.
— А я разве считаю? Боже меня упаси считать, я ничего не считаю. А только, я думаю, это окупится. Сейчас вам кажется, что дорого, а все равно окупится… Потому, что в случае чего… Тогда все заберут, разве не так?
Карвовский махнул рукой и уступил. У него уже не осталось сил продолжать этот разговор. И ему все чудилось, что время летит с невероятной быстротой, несется, как безумное, мчится вперед. Первый раз в жизни он ощущал этот бег времени, словно стоял среди быстрого потока, который стремительно рвался вперед, а он, инженер Карвовский, торчал на месте, вместо того чтобы мчаться, нестись, лететь вместе с уходящим временем, быстрее этих уходящих часов…
— Если бы еще два-три дня назад, тогда, господин инженер, сами понимаете, совсем другой разговор. Но теперь, когда уже все знают…
Он галопом летел домой. Заплаканная инженерша сидела у окна.
— Ты что? Вещи уложены?
Она снова разразилась слезами.
— Я не знаю… Ничего не знаю… Ты сказал, чтобы поменьше вещей… Все так нужно…
Посреди комнаты стояли два больших чемодана. Пинком ноги он откинул крышку. На дне лежало несколько пестрых тряпок, углом вверх торчала рамка от акварели, лежал пузатый полесский кувшин из черной глины.
— Ты что, с ума сошла? Самое необходимое, я тебе сказал!
Он схватил акварель и с размаху швырнул на пол. Зазвенело стекло. Карвовская быстро подняла руки и закрыла ими раскрывшийся в крике рот.
— Сапоги давай! Шубу! Мои новые спортивные брюки! Прочь это! — заорал он, когда она подала ему диванную вышитую подушку. Она в испуге попятилась и стала дрожащими руками вынимать из шкафа требуемые вещи.
— Скорей, вон ту коробку! Переодевайся! В этих тряпках ты не поедешь. Свитер, вон те башмаки, мою куртку! Да пошевеливайся. У нас земля под ногами горит. Надевай спортивную блузу… Так!
Он торопливо укладывался, торопливо захлопнул крышку чемодана. Карвовская растерянно металась по комнате.
— Чего ты мечешься? Где мои высокие сапоги? О, черт, высокие, говорю, высокие! Вот он уже подъехал, а мы…
Действительно, за окном затарахтели колеса старой, видавшей виды брички. Карвовский вылетел с чемоданами.
— Это и есть ваша замечательная бричка?
— А что вы хотите от этой брички? — возмутился словно выросший из-под земли Борух. — Бричка крепкая.
— Мусор возить… — проворчал инженер, запихивая чемоданы под сиденье.
— Хорошая бричка! И ей не обязательно надо быть красивой… Теперь не такое время, чтобы о красоте думать.
Карвовский пожал плечами. Он бросил в бричку плед, нащупал в кармане револьвер и помог усесться тихонько всхлипывающей жене.
— А ты не реви! Пока еще нечего. Может, все еще уладится.
Бричка затарахтела по единственной паленчицкой улице, замощенной булыжником. Карвовская судорожно вцепилась пальцами в сиденье, испуганно глядя в пространство.
— А ты поезжай, поезжай скорей, лошадей жалеть нечего.
— Но-о! — бодро крикнул с козел подросток-еврей, и лошади двинулись крупной рысью; клубы пыли поднялись с мягкой дороги.
— Какой дорогой поедешь?
— Через Ольшины, Влуки — так будет лучше всего, — весело крикнул через плечо возница.
