Фредерик Стендаль - Арманс

— У моего кузена совсем особенный характер. Ради его счастья, а может быть, и ради моего, — добавила она, заливаясь румянцем, — моя дорогая маменька не должна ни словом намекать ему на замысел, внушенный ей слишком добрым отношением ко мне.

Г-жа де Маливер согласилась исполнить эту просьбу очень неохотно.

— Я могу неожиданно умереть, — уговаривала она Арманс, — и тогда моему сыну не удастся жениться на единственной женщине, которая способна смягчить его трудный нрав. — Помолчав немного, она снова заговорила: — Это решение ты приняла, конечно, только потому, что у тебя нет состояния. Октаву ежеминутно нужно что-нибудь тебе рассказать, и не настолько же он глуп, чтобы ни разу не признаться в том, что ясно даже мне: в своей любви, такой горячей, на какую он только способен, а это, дитя мое, не так уж мало. Хотя приступы ярости, — правда, они становятся все реже, — и дают основание возражать против человека, которого я прочу тебе в мужья, зато ты будешь любима так, как в наши дни любимы лишь немногие женщины. Нас, может быть, ждут грозные времена, и только мужчина с твердым характером может обеспечить счастье своей семье. Ты отлично знаешь, милая Арманс, что Октав шутя справляется с житейскими трудностями, непосильными для заурядных людей. Если душа его спокойна, пусть весь мир ополчается на него, — он и четверти часа не будет предаваться унынию, а я знаю, что душевный покой Октава зависит от твоего согласия. Суди сама, как страстно я должна этого желать: ведь в твоих руках счастье моего сына. Четыре года днем и ночью я ломала голову над тем, как устроить это счастье, и ничего не могла придумать. Наконец он полюбил тебя. Помни, что жертвой твоей излишней щепетильности окажусь я. Ты боишься только того, что тебя осудят за брак с человеком, который гораздо богаче тебя, а я сойду в могилу, так и не успокоившись за судьбу сына, так и не увидев его соединившимся с той, которую я уважаю больше, чем всех других женщин на свете.

Сердце Арманс обливалось кровью от этих заверений в том, что Октав ее любит. Г-жа де Маливер улавливала в ответах своей юной родственницы скрытое раздражение и горечь уязвленного самолюбия. Вечером у г-жи де Бонниве она отметила, что присутствие Октава ничуть не смягчило для м-ль Зоиловой тех терзаний, которые обычно бывают вызваны гордостью, боящейся уронить себя в глазах любимого человека и потерять его уважение. «Разве бедная и одинокая девушка смеет забываться?» — думала Арманс.

Г-жа де Маливер сильно встревожилась. После многих бессонных ночей она пришла к выводу, что Октав, должно быть, действительно не объяснился Арманс в любви. Это было очень странно, однако вполне вязалось с причудливым характером ее сына.

«Неужели Октав так робок? — думала она. — Он любит Арманс. Лишь она одна может избавить его от приступов тоски, которые меня так пугают».

Хорошенько все обдумав, г-жа де Маливер приняла решение; однажды она довольно равнодушным тоном сказала Арманс:

— Не знаю, что ты наговорила моему сыну, но у него не осталось ни капли надежды. Он признался мне, что питает к тебе самую горячую привязанность, самое глубокое уважение, что добиться твоей руки было бы для него величайшим счастьем, но при этом добавил, что ты ставишь непреодолимые преграды его сокровенным мечтам, а он не хочет давлением с нашей стороны принудить тебя к браку, который желателен только ему.

ГЛАВА XIII

Ay! que ya siento en mi cuidoso pecho

Labrarme poco a poco un vivo fuego

Y desde alli con movimiento blando

Ir por venas y huesos penetrando.

Безмерное счастье, блеснувшее в глазах Арманс, успокоило г-жу де Маливер, которую все же мучила совесть за то, что в столь важном деле она пошла на хитрость. «В конце концов так ли уж плохо, — думала она, — ускорить брак двух молодых людей, очень самолюбивых, но прелестных и любящих друг друга такой страстной любовью, какая редко встречается на свете? Разве не главный мой долг — оберегать рассудок сына?»

Необычайный поступок, на который решилась г-жа де Маливер, снял с души Арманс огромную тяжесть. Еще недавно она призывала смерть, между тем как теперь, узнав о словах, якобы сказанных Октавом, чувствовала себя на верху блаженства. Она твердо решила никогда не выходить замуж за кузена, но эти чудесные слова оживили в ней надежду на долгие годы счастья. «Целых шесть лет до его женитьбы я смогу втайне его любить, — говорила она себе, — и буду не менее, а может быть, даже и более счастлива, чем если бы вышла за него замуж. Ведь недаром же говорят, что брак — могила любви, что бывают браки удачные, но не бывает браков упоительных. Мне было бы страшно стать женой Октава. Если бы, женившись на мне, он не почувствовал себя счастливейшим из смертных, мне не захотелось бы жить на свете. А если мы сохраним нашу чистую, святую дружбу, никакие мелкие, будничные тревоги не посмеют посягнуть на нее и запятнать ее своим прикосновением».

С тем спокойствием, которое даруется только счастьем, Арманс начала перебирать в уме все доводы против брака с Октавом: «В свете меня будут считать компаньонкой, соблазнившей богатого наследника. Я наперед знаю все, что скажет герцогиня д'Анкр да и другие дамы, даже такие почтенные, как маркиза де Сейсен, которая видит в Октаве будущего мужа одной из своих дочерей. Моя репутация погибнет особенно быстро еще и потому, что несколько самых уважаемых женщин в Париже удостоили меня дружбой. Они будут говорить обо мне бог весть что и не постесняются в выборе выражений. В какую бездну позора они меня ввергнут! А потом и Октав решит, что я не заслуживаю уважения, так как опровергнуть эту клевету невозможно. В каком салоне позволят мне сказать хоть слово в свою защиту? Где мои друзья? Да и как я смогу оправдаться, если низость моего поведения покажется всем очевидной? Будь у меня родные — брат, отец, — даже они не поверили бы, что если бы Октав обеднел, а я разбогатела, то и тогда я была бы предана ему не меньше, чем сейчас!»

Арманс недаром так болезненно ощущала все нечистое, что обычно связано с деньгами. Незадолго до этого Октав сказал ей по поводу одного нашумевшего голосования в Палате: «Надеюсь, если когда-нибудь я стану деятельным участником жизни, меня нельзя будет купить, как этих господ. Я проживу и на пять франков в день, тем более, что смогу заработать вдвое больше, поступив под вымышленным именем химиком на фабрику в любой стране».

Так велико было счастье Арманс, что она не отказывала себе в удовольствии разбирать все приведенные доводы, хотя занятие это было довольно опасное. «Если Октав предпочитает меня богатству и связям, которые принесла бы ему семья жены, занимающей в обществе такое же положение, как он сам, то мы могли бы жить с ним совсем уединенно. Почему бы десять месяцев из двенадцати нам не проводить в Дофине, в прелестном поместье Маливеров, о котором он столько мне рассказывал? Свет быстро забыл бы нас... Да, но я-то не забыла бы, что есть на земле место, где меня презирают даже благородные люди. Видеть, как в сердце обожаемого супруга угасает любовь, — величайшее несчастье для молодой и богатой женщины. Но разве можно сравнить его с тем ужасом, который ожидает меня? Пусть чувство Октава останется неизменным, — все равно каждый день будет отравлен для меня страхом, как бы мой муж не подумал, что я избрала его по расчету. Я верю, что ему самому такая мысль не придет в голову, но ее подскажут ему анонимные письма, вроде тех, которые получает г-жа де Бонниве. Я буду трепетать при виде каждого письма на его имя. Нет, как бы там ни было, мне нельзя выходить замуж за Октава; ведь самый верный путь к счастью — это путь, который нам указывает честь».

Назавтра после этого столь счастливого для Арманс дня г-жа де Бонниве уехала в свой великолепный замок, расположенный на одном из лесистых холмов Андильи. Г-жа де Маливер была ее гостьей. Врачи прописали матери Октава верховые и пешие прогулки. Отдохнув с дороги, она наутро захотела испытать двух прелестных маленьких пони, выписанных ею из Шотландии для себя и для Арманс. Октав предложил сопровождать дам. Не проехали они и четверти мили, как молодой человек заметил, что его кузина ведет себя с ним чуть-чуть натянуто, а главное, что она необычайно весела.

Это открытие заставило его задуматься. Наблюдая за нею, он окончательно укрепился в своих подозрениях. Арманс держалась иначе, чем прежде. Было ясно, что она собирается выйти замуж, и он утратит своего единственного друга. Помогая ей сойти с лошади, он сказал так, чтобы не услышала г-жа де Маливер:

— Боюсь, что моя прелестная кузина скоро переменит фамилию. Когда это произойдет, я утрачу единственного человека, который удостаивал меня дружбой.

— Я никогда не перестану питать к вам самую преданную, самую верную дружбу, — быстро проговорила Арманс, и при этом глаза ее засветились радостью, в которой предубежденный Октав увидел подтверждение своим опасениям.