Жюльен Грин - Полночь

И сейчас Элизабет решила воспользоваться наступившим молчанием.

— Я озябла, — пробормотала она.

Господин Лера издал какое-то ворчанье и ответил не сразу.

— Озябла, — сказал он наконец. — Еще бы! А скажи-ка, почему ты бродишь по улицам в такой поздний час? Ступай домой.

Элизабет собралась было ответить, что у нее умерла мать, ибо знала, что слова эти обязательно подействуют на собеседника, но ее удержал стыд, ей противно было воспользоваться смертью матери, для того чтобы вызвать чье-то сострадание, и она промолчала.

— Ты слышишь, что я тебе говорю? — спросил господин Лера.

По тону голоса незнакомца Элизабет поняла, что он уже на нее не сердится, и опустила голову. Стоило ей подумать о том, что она осталась почитай что одна-одинешенька на белом свете, как слезы полились рекой, а из горла вырвались звуки, похожие на жалобное мяуканье.

— Ну-ну, — сказал господин Лера, при виде слез сразу превратившийся в доброго дедушку, — ну-ну!

И, подойдя к девочке, потрепал ее по плечу. Она тотчас взяла его под руку, но он невольно дернулся, как будто она потянулась к его потайному карману.

— Ступай домой, — повторил он, широким жестом указав тростью на выход из-под сводов рынка, словно предлагал ей весь городок.

Сказав это, господин Лера молодо повернулся, скрипнув резиновыми каблуками, и бодро зашагал к выходу.

— Доброй ночи! — крикнул он на ходу.

Элизабет какое-то мгновенье поколебалась, потом побежала за ним.

— Мне очень страшно одной, — жалобным тоном сказала она, поравнявшись с ним. — Разрешите мне пойти с вами.

Он не остановился.

— Ну, если тебе страшно, ступай домой.

— Не могу, я живу с теткой, а она… больная, по ночам не спит, ходит по дому.

Они пересекали прямоугольную площадь, на которой находился рынок, и господин Лера шагал так ретиво, что девочке приходилось бежать, чтобы не отстать от него. Задыхаясь, она прерывающимся голосом рассказала ему про кладовую, куда поместила ее тетка Роза, и о странной мании, заставлявшей старуху вставать ночью с постели и без конца мыть пол на кухне. По правде говоря, ей опять стало немножко стыдно, что она посвящает первого встречного в семейные тайны, тем более что господин Лера слушал ее рассказ довольно равнодушно, однако она не ошиблась, посчитав, что у него добрая душа. Элизабет снова заплакала, замяукала, как котенок, и заявила, что умрет от холода и от страха, если незнакомец не возьмет ее с собой, что лучше ей умереть, чем возвратиться к тетке.

После этих ее слов господин Лера замедлил шаг, потом остановился и постучал тростью в землю, что на этот раз выражало лишь слабодушие и смущение. Ибо он уже знал, что уступит мольбам девочки, и в глубине души по-глупому сам того желал. Но что скажет жена?

— Куда же ты хочешь, чтоб я тебя взял, черт побери?

— Куда угодно. Мне лишь бы уехать из этого города. Если понадобится, я согласна работать.

— Послушай, а не отвести ли мне тебя в мэрию? Они там что-нибудь придумают и помогут тебе.

— Они отправят меня к тетке. Уж лучше я вернусь на рынок и усну… чтобы не проснуться, — добавила она. И видя, что незнакомец в задумчивости почесал щеку, добавила: — Лучше мне замерзнуть. Вы же сами видите, я дрожу от холода.

Элизабет заклацала зубами и принялась скакать то на одной ноге, то на другой. Господин Лера посмотрел на нее, постучал тростью в землю и вроде бы собрался что-то сказать, но в последний момент передумал и вернулся к своей прежней мысли:

— Знаешь что, это несправедливо. Несправедливо по отношению ко мне. Существуют же благотворительные общества, учреждения и что там еще… Да ладно, пошли! Не стоять же тут всю ночь. Она, видите ли, замерзнет… Это самое настоящее вымогательство. Да разве умирают от холода в наших краях? Я ни разу в жизни не слыхал о таком случае. Пусть кто-нибудь назовет мне хоть один.

Эту последнюю фразу господин Лера широким жестом затянутой в перчатку руки адресовал небесам. Элизабет ничего на это не сказала. Презрительно фыркнув, господин Лера пошел вперед, не оборачиваясь и питая слабую надежду на то, что случится чудо и Элизабет отстанет от него. Но она следовала за ним по пятам, ступая на тень, по которой видно было, как плечи его то и дело возмущенно поднимались, и девочка так старательно приноравливалась к шагу господина Лера, что ему казалось, будто он идет один.

Через четверть часа они устроились в купе вагона третьего класса, хотя обычно господин Лера вверял свою драгоценную особу только вагонам второго, но надо было экономить, так как пришлось купить билет и Элизабет, для него это была тем более серьезная жертва, что у него в кармане лежал обратный билет во второй класс, и на вокзале он поначалу чуть не поддался искушению отправить девочку третьим классом, а самому насладиться обтянутой синим сукном полкой вагона, предназначенного для более состоятельных пассажиров. Однако, поразмыслив, господин Лера устыдился, рубанул воздух тростью, как бы отгоняя эту мысль, и добродетель восторжествовала.

В купе Элизабет подсела к нему так близко, что он снова забеспокоился насчет своего бумажника. И рукой указал девочке угол, где она должна была сидеть, решив не спускать с нее глаз, но, как только колеса застучали, он закрыл глаза, открыл рот и захрапел.

Элизабет выглянула в коридор, соединявший их купе с другими. Судя по всему, она и ее покровитель ехали в вагоне одни. Желтый свет газовой лампы безжалостно высвечивал багровое лицо господина Лера и его мясистый нос, сиявший, как баклажан. Шарф был размотан, виднелась редкая бородка, черная у корней волос и седая в клинышке, который спускался ниже узла галстука и касался манишки; эта борода произвела на Элизабет особое впечатление: ей теперь казалось, что она никогда не осмелилась бы заговорить с этим человеком, если бы знала, что у него такая внушительная борода, но в то же время ей страшно хотелось дернуть этот клинышек, чтобы проверить, почувствует это ее покровитель или нет.

Девочку тоже клонило ко сну, но что-то ей мешало. Она не знала ни куда она едет, ни как зовут незнакомца, увозившего ее с собой. Однако об этом Элизабет не очень-то беспокоилась: она слышала могучий отеческий храп, мешавшийся с перестуком колес, и понимала, что не ошиблась в этом человеке, и, если бы не строгий запрет, она охотно прильнула бы к плечу господина Лера. Мозг ее работал быстро, и воспоминания о пережитых ужасах уже стирались в нем, даже смерть матери казалась давним событием только из-за того, что Элизабет все больше отдалялась от городка, где это произошло, и всякий раз, как рука ее нащупывала в кармане подаренные теткой накануне ножницы или прядь материнских волос, срезанных ею, она сама удивлялась, как это близкое прошлое кажется таким далеким.

Именно эти мысли и не давали ей уснуть, ибо, как только она закрывала глаза, они одолевали ее еще сильней. Элизабет попробовала смотреть в окно, однако ночь превратила его в зеркало, и девочка видела в нем прежде всего свое бледное лицо со сверкающими черными глазами, а уж потом различала поросший лесом холм, белеющие в полумраке стены фермы, после чего тень вагона смешивалась с окрестным пейзажем, ночник казался катящейся над полями луной, а господин Лера, прикорнувший в небесах, плыл над холмами величественный и безразличный ко всему, как Бог.

Когда путники прибыли к месту назначения, Элизабет была настолько усталой, что едва не засыпала на ходу. Господин Лера щадил девочку, сдерживал шаг, чтобы она могла поспевать за ним, вел ее за руку по улицам города, и так они добрались до высокого здания, фасад которого один занимал целую сторону обширной треугольной площади. Тут его одолело тщеславие: он склонился к еле ковылявшей истомленной девочке, велел ей поднять голову и прочесть надпись на воротах. Указал тростью на крупные золоченые буквы, рассчитывая, что Элизабет удивится, но та просто-напросто спросила, не в этом ли доме он живет.

— Вот это да! — воскликнул господин Лера, не отвечая на ее вопрос. — Ты спрашиваешь, не здесь ли я живу? А почему не на вокзале, в мэрии, в музее или в конторе по учету векселей? Неужели тебе не кажется необычным, что я живу здесь?

Элизабет посмотрела на спаренные колонны по бокам ворот, на бюст Республики посреди перекладины и пробормотала:

— Да, кажется.

— Еще бы! Но почему? Что в этом доме особенного, в чем причина твоего удивления? Так прочти же надпись, глупенькая! Разве ты не видишь большие буквы на воротах?

— Лицей имени Корнеля, — пролепетала Элизабет.

— Ну вот, — сказал господин Лера. — И ты считаешь в порядке вещей, что я живу в лицее имени Корнеля?

Тут он глянул на нее с подозрением и вдруг спросил:

— А кто такой был Корнель, дитя мое?

Ответа не последовало: тем временем порыв ветра поднял над площадью такое облако пыли, что показалось, будто уличные фонари погасли.