Современная английская повесть - Стэн Барстоу
Был июнь. Теплынь. Но листва на деревьях все еще оставалась свежей, сочно-зеленой, а сено — полно клевера. Ломонос и белые колокольчики вьюнка одели все живые изгороди и свисали с них, словно вывешенное для просушки ветхое белье. Луга расцвели глазастыми маргаритками и полевыми ноготками. Каждый день Рут собирала полную охапку разных цветов — белых, лиловато-розовых и маслянисто-желтых — и приносила их домой, к крестной, и никак не могла примириться с тем, что полевые цветы в доме, не на воле, так быстро вянут; она любовно расставляла их по кувшинам и кружкам с водой, а наутро видела их поникшими, увядшими, утратившими жизненные силы. И все же она продолжала их срывать, взбираясь по склонам за белым костенцом и прячущимися от глаз красавицами анютиными глазками, цепляясь юбкой за колючки изгородей, а иной раз съезжая в какую-нибудь сухую канаву с высокой травой.
Она бродила и бродила под лиловато-голубым, как цветы вероники, небом, и все было редкостным для нее, все поражало глаз; никогда еще не чувствовала она себя такой счастливой, и под этим таилось что-то еще, ожидание чего-то. Ей было девятнадцать лет, она была свободна и то и дело, то и дело, словно боясь сглазить что-то, вспоминала, что отец ее женат теперь на Элин — женат после долгих лет неприкаянности и одиночества, когда он цеплялся за Рут, порабощая ее, подавляя и всегда, неизменно, называя это любовью. А это по-своему и была любовь, только лишенная добра. И Рут с недоумением спрашивала себя: что бы она стала делать, если бы отец не женился на Элин, как бы она нашла свой путь к свободе? Верно, у нее не хватило бы на это ни мужества, ни предприимчивости.
Но теперь все было хорошо, все хорошо. И она шла полями и по берегу реки, лежала в невысокой сухой траве на вершине кряжа и слушала жаворонков, описывающих спирали у нее над головой, и чувствовала себя наконец самой собой, свободной, полной жизни и надежд.
Если послеполуденное солнце начинало очень уж припекать, она уходила в лес и казалась себе каким-то морским животным, укрывшимся в водянисто-зеленоватой глуби.
И в ту пятницу, когда Рут увидела Бена на вырубке в самой чаще Дитчерс-Копс, она тотчас узнала его — это был тот парень, который наблюдал за ней в воскресенье, когда она выходила из церкви. Его лицо почему-то врезалось ей в память.
Он сидел на земле, рядом лежала раскрытая сумка с завтраком, и Рут приостановилась, словно чего-то испугавшись, но, уж верно, не его. Заслышав ее шаги, он обернулся.
Вот эта минута запомнилась ей особенно живо. Все, что было потом, в других местах, даже в минуты самой большой близости, не оставило в ее памяти его лица; она просыпалась ночами в страхе, тщетно стараясь вспомнить его черты, но они были расплывчаты, знакомы и вместе с тем уже позабыты.
Но эта минута запечатлелась навсегда.
То, что произошло, почему-то не удивило ее. Ей было девятнадцать лет, мужчин она не знала, все ее знакомства ограничивались родственниками и друзьями ее отца — от всех прочих он отгораживал ее, видя в них угрозу своему благополучию.
Сейчас она впервые обрела свободу, впервые в жизни стала сама себе хозяйкой. И, встретив Бена, полюбила его. Она была благодарна судьбе за то, что это был Бен — ведь она была вся распахнута навстречу любви, и на месте Бена мог оказаться кто-то другой и сделать ее несчастной, и она не сумела бы защитить себя.
Поразило ее другое — поразила столь же внезапно вспыхнувшая ответная любовь Бена, и это никогда не переставало ее поражать. Ведь Бен был старше ее, ему уже исполнилось двадцать семь лет, он твердо стоял на ногах и, конечно, знал других женщин, а она была не слишком-то высокого мнения о себе. Отец ее однажды сказал: «Да, красавицы из тебя никогда не получится», и она поверила в это. А когда она спросила об этом Бена, он ответил, что до этой поры он еще не встречал девушки, которую ему бы так хотелось узнать до конца.
— Ты, значит, ждал?
— Да. Всегда лучше подождать.
Их первый разговор запомнился ей от слова до слова — ведь она часами вспоминала его в ту ночь, лежа в постели в доме крестной Фрай, и потом все последующие дни он не выходил у нее из ума, словно стихи, заученные наизусть в детстве: он мгновенно воскресал в ее памяти, и в ушах у нее звучали их голоса — ее и Бена, и она снова вдыхала запах леса, окружавшего их со всех сторон.
— Вы — крестница мисс Фрай. — И он улыбнулся в ответ на ее испуганно-изумленный взгляд. — Вы что, не знаете, как тут у нас? Здесь каждому известно все. И каждый любит поболтать.
— Вот как. — Надо было бы сказать: я с вами не знакома, но она не смогла.
— Вы теперь будете жить здесь?
— Недолго… Сама еще не знаю. Какое-то время. Может, до осени. Не знаю.
— Мисс Фрай — хороший, надежный человек.
В других устах эти слова могли бы прозвучать странно, но у Бена они прозвучали естественно, и Рут сразу, с самого начала приняла их как должное. К тому же он сказал правду: крестная была именно такая «хороший, надежный человек».
Бен всегда говорил то, что думал или чувствовал, и ждал, что это будет принято так, как надо; в нем не было ничего двуличного, а у Рут не было никакого опыта по части того, как мужчины иной раз ведут себя с женщинами: она не имела ни малейшего понятия о различных уловках, о лести и притворствах и потому приняла на веру, когда Бен сказал: «Я надеюсь, что вы останетесь здесь». Впрочем, впоследствии прямота Бена не раз настораживала ее, заставляла замыкаться в себе и задумываться. Других же эта его особенность давно перестала настораживать — все уже привыкли выслушивать от Бена то, чего им ни от кого не пришлось бы услышать.
Ей вдруг сразу стало неожиданно легко разговаривать с ним, все получилось совершенно просто, и она рассказала ему о своем отце и об Элин, о своей жизни дома, и о том, как ей хорошо здесь, как она проводит свои дни, где бывает. А он сидел очень тихо, не отвлекаясь ни на что, и слушал. Вспоминая это, она думала о том, как тихо он сидел тогда в ту, первую их встречу
