Готфрид Келлер - Зеленый Генрих
— Здесь вам тоже нельзя оставаться, приятель! — начал он сызнова. — Это кладбище относится к имению, и посторонним здесь по ночам бродить нельзя!
Я ничего не ответил и беспомощно глядел в одну точку; мне не хватало решимости подняться на ноги.
— Ну, вы что же, не слышите? Вставайте! С богом, вставайте! — произнес он несколько громче и стал трясти меня за плечи, как будят в трактире уснувшего посетителя.
Дама подошла ближе и прервала свою беспечную прогулку, чтобы послушать наши пререкания. Она была столь прелестна в своем ребяческом любопытстве и у нее были такие красивые глаза, — насколько их можно было разглядеть в сумерках, — и глаза эти светились такой живой и естественной приветливостью, что я в тот же миг снова ожил и поднялся перед нею со шляпой в руке. Но все же мне пришлось смущенно опустить глаза, когда она стала внимательно рассматривать меня и мой промокший, грязный костюм.
Обратившись к служителю, она спросила:
— Чего вы хотите от этого человека?
— А, сударыня, — ответил кистер, — один бог знает, что это за человек! Он во что бы то ни стало хочет здесь спать; но нельзя же этого допустить! А если он нищий бродяга, то лучше ему переночевать в деревне, где-нибудь в сарае!
Молодая дама, обратясь ко мне, приветливо произнесла:
— Почему вы хотите ночевать именно здесь? Вы так любите общество мертвых?
— Сударыня, — ответил я, взглянув на нее, — я считал их единственными владельцами и хозяевами этого куска земли и был уверен, что они не прогонят усталого путника; но, я вижу, они не обладают такой властью, и намерения их подчиняются тем, кто ходит над их головами.
— Не следует говорить, — возразила девушка, улыбаясь, — что мы здесь относимся к людям хуже, чем мертвецы. Если вы только сообщите о себе хоть немного, кто вы и что вы, тогда и мы, живые, не покажемся вам бессердечными.
— Позвольте показать вам для начала мои документы!
— Они могут быть фальшивыми! Лучше расскажите о себе сами!
— Ну что же, я происхожу из порядочной семьи, и сейчас я спешу добраться до города, где родился. К сожалению, это, видимо, неосуществимо без задержки.
— Откуда же вы родом?
— Из Швейцарии. В течение нескольких лет я жил в качестве художника в вашей столице, чтобы в конце концов открыть, что вовсе не имею нужных способностей. И вот я без достаточных средств очутился на пути к дому и намеревался, никому не становясь в тягость, проделать все путешествие. Мне помешал дождь; я надеялся, никем не замеченный, провести ночь в этой церкви, а рано поутру потихоньку отправиться дальше. Если здесь есть поблизости навес или сарай, прикажите великодушно, пусть мне разрешат там отдохнуть, — я не в силах идти дальше. Не обращайте больше на меня внимания, а утром я, благодарный за приют, снова исчезну.
— Я вам найду лучшее пристанище, пойдемте со мной. Я возьму это на себя, пока не явится отец; он на охоте и скоро вернется.
Хотя меня, когда я стоял перед ней, трясло от холода и сырости, я все же медлил за нею последовать. Когда девушка вопросительно взглянула на меня, я извинился, сказав, что, несмотря на мое странное положение, я все же еще не нищий, а ее предложение идет вразрез с моим намерением достичь родного дома без посторонней помощи.
— Но вы насквозь промокли и дрожите от холода, как пудель, мой гордый господин! Если вы останетесь под открытым небом, то к утру заработаете себе отличную лихорадку и тогда уж наверняка не сможете двинуться дальше без посторонней помощи и ухода. Я вас помещу временно в садовом флигеле, где я провела день и где топится камин. Не упирайтесь больше — тогда вы сможете, согласно вашему желанию, всего скорее избавить нас от своего присутствия! А вы, кистер, следуйте за нами для подмоги. Это будет вам наказанием за то, что вы так негостеприимно обошлись с благочестивым пилигримом!
— А что бы мне сказали, сударыня, — проворчал недовольно кистер, — что бы со мной сделали, если б я ночью оставил церковь открытой или запер в ней постороннего? Разве вам никогда не приходилось слышать о ночных кражах в церквах? Разве никогда не воровали подсвечников, потиров[200], дискосов[201]?
Тут я невольно рассмеялся и сказал:
— Вы что же, принимаете меня за шекспировского Бардольфа[202], которого повесили во Франции из-за украденной дароносицы?
— После того как он уже украл в Англии футляр от лютни, нес его двенадцать часов и продал за три крейцера? — добавила эта удивительная девушка, взглянув на меня и смеясь в ответ.
А я, со своей стороны, ответил:
— Если вы так находчивы в употреблении цитат, рисующих людей с плохой стороны, я могу рискнуть и последовать за вами; мы оба принадлежим к тайному ордену, который оправдывает свое существование тем, что члены его помогают друг другу.
— Вот видите, все на свете имеет хорошую сторону! — сказала она и пошла вперед; я присоединился; по темному парку следовал за нами кистер, полный удивления и недоверия. Вскоре среди деревьев засветились окна довольно поместительного садового флигеля; видимо, он стоял на порядочном расстоянии от жилого дома. Мы вошли в небольшой зал, который был отделен от парка лишь застекленной дверью; в камине горел яркий огонь; молодая дама пододвинула плетеное кресло и пригласила меня расположиться на отдых. Я без промедления уселся в кресло, но мой бесформенный дорожный мешок сильно мешал мне.
— Да вы снимите котомку! — сказала хозяйка дома. — Или у вас там действительно спрятан украденный футляр от лютни, с которым вы не хотите расстаться?
— Нечто в этом роде! — проговорил я в ответ и стал снимать заплечный мешок, в котором лежал череп; кистер, по знаку своей госпожи, помог мне и поставил мою ношу в угол. Он незаметно носком сапога коснулся выдававшегося закругления, чтобы проверить, не спрятана ли там хотя бы украденная дыня, так как он не мог понять, что это за футляр от лютни. Молодая девушка, которая чем-то занялась в эту минуту, снова подошла, стала передо мной и сочувственно спросила:
— Как же вас зовут? Или вы предпочитаете путешествовать инкогнито?
— Генрих Лее, — сказал я.
— Господин Лее, вам очень плохо живется? Я не совсем понимаю ваше положение. Вы ведь не настолько бедны, что вам и есть нечего?
— Это не имеет значения, но сейчас дело обстоит именно так. Если я буду есть чаще, чем раз в день, моей дорожной кассы не хватит, чтобы добраться до дому.
— Но почему вы так поступаете? Разве мыслимо подвергать себя такой нужде?
— Ну, нельзя сказать, чтобы я намеренно так поступал; но раз так получилось, я даже за это благодарен судьбе, если только можно благодарить за исполняемое по необходимости. Все в жизни может чему-то научить. Женщинам не нужны подобные навыки, они всегда делают лишь то, без чего нельзя обойтись, а для нашего брата такие наглядные уроки очень полезны. Тому, чего мы не видели и не прочувствовали сами, мы редко верим или считаем это неразумным, не стоящим внимания!
С помощью кистера она придвинула небольшой столик, на котором стояли тарелки с какой-то едой.
— Здесь, к счастью, как раз мой ужин. Подкрепитесь пока чем-нибудь, а потом вернется отец и позаботится о вас. Ступайте в дом, кистер, пусть экономка даст вам бутылку вина, слышите? Какое вино вы предпочитаете, господин Лее, белое или красное?
— Красное! — ответил я весьма неучтиво; я затруднялся подобрать нужные слова, потому что был в положении не то неведомого бродяги, нуждающегося в помощи, не то человека общества, к которому вежливо обращаются.
— Тогда пусть вам дадут столового красного! — крикнула она вслед кистеру и потянула за шнур; на звонок прибежала молодая крестьянка, которая удивленно замерла на пороге и стала разглядывать меня с любопытством. То была дочка садовника, жившего под этой крышей; как я позже убедился, она была одновременно и служанкой и поверенной своей госпожи и обращалась к ней на ты.
— Где ты пропадаешь, Розхен? — воскликнула девушка. — Быстрее зажги свет, у нас нежданный гость, и мы пока посидим здесь!
Тем временем я взялся за нож и вилку, собираясь отрезать кусок холодного жаркого, но снова замер в смущении. Я держал в руках детский серебряный прибор; на маленькой вилке было готическим шрифтом выгравировано имя Доротея, а так как вошедшая Розхен только что назвала свою госпожу Дортхен, я понял, что передо мной был ее собственный прибор. Я положил его на место; Розхен сразу же все заметила:
— Что же ты делаешь, Дортхен? Ты ведь дала гостю свой прибор!
Слегка покраснев, девушка, которую звали Дортхен, ответила:
— Ведь и правда! Вот что получается, когда бываешь рассеянна! Извините меня, что я снабдила вас своим детским прибором! Но если вам это не противно, можете спокойно продолжать, а я буду чувствовать себя святой Елизаветой, которая кормила бедняков из собственной тарелки.
