Ирвин Шоу - Молодые львы
— Хорошо, — сказал Грин. Он сел за стол и что-то написал на листе бумаги. — Вот вам пропуск. Найдите Беренсона и скажите ему, что я приказал отвезти вас в госпиталь.
— Спасибо, — сказал Ной. Его голос был еле слышен в пустой комнате. — Спасибо, капитан.
— Никуда не заезжайте, — сказал Грин, глядя на висевшую на стене покрытую целлофаном карту, исчерченную цветными карандашами. — Машина понадобится вечером.
— Только туда и обратно, — сказал Ной. — Я обещаю. — Он направился было к двери, но остановился. — Капитан…
— Да?
— Он ранен тяжело?
— Очень тяжело, Ной, — вздохнул Грин. — Очень, очень тяжело.
Через минуту Майкл услышал, как джип сначала заурчал, а затем рванулся вперед и помчался по грязной дороге, пыхтя, как моторная лодка.
— Уайтэкр, — сказал Грин, — можете оставаться здесь, пока он возвратится.
— Спасибо, сэр.
Грин пристально посмотрел на него.
— Ну, что за солдат из вас вышел, Уайтэкр? — спросил он.
— Никудышный, сэр, — немного подумав, ответил Майкл.
Грин слегка улыбнулся. В эту минуту он, как никогда, был похож на продавца, склонившегося над прилавком после утомительного, предпраздничного рабочего дня.
— Буду иметь в виду, — сказал Грин. Он закурил, подошел к двери и открыл ее. Его силуэт вырисовывался на фоне серого, бесцветного осеннего пейзажа. Издалека через открытую дверь доносилось слабое урчание мотора.
— Эх, — сказал Грин, — не надо было его пускать. Совсем незачем солдату смотреть, как умирают его друзья.
Он закрыл дверь, вернулся на прежнее место и сел на стул. Зазвенел телефон, и он лениво поднял трубку. Майкл услышал резкий голос командира батальона.
— Нет, сэр, — отвечал Грин таким голосом, словно он вот-вот заснет. — На моем участке не было ружейно-пулеметного огня с семи часов. Я буду докладывать. — Он повесил трубку и сидел не шевелясь, наблюдая, как кольца дыма от сигареты расплываются на фоне висящей на стене карты.
Ной вернулся поздно ночью. День прошел спокойно, даже не высылали патрулей. Порой над головой проносились снаряды, но это, казалось, не имело отношения к солдатам третьей роты, которые время от времени приходили на командный пункт для доклада капитану Грину. Майкл весь день продремал в углу, думая об этой новой для него, вялой, спокойной войне, так резко отличающейся от непрерывных боев в Нормандии и стремительного преследования противника после прорыва. «Жизнь здесь течет медленно, под аккомпанемент совсем иной музыки, — размышлял он, засыпая. — Главные проблемы — это тепло, чистота и сытость». Основную заботу капитана Грина в этот день составляло растущее число случаев заболевания окопной стопой[103] в его подразделении.
Майкл с удивлением вспоминал необычайную суету, которую он видел на пути к фронту: непрерывное движение людей и машин, тысячи солдат, занятые по горло офицеры, джипы, грузовики, поезда, деловито снующие по дорогам только для того, чтобы обеспечивать кучку несчастных, полусонных, медлительных солдат, надежно окопавшихся на забытой полоске фронта. «Повсюду в армии, — подумал Майкл, вспомнив, как Грин требовал сорок человек пополнения, — на каждой должности сидит по два-три человека; на складах, в канцеляриях, в службе организации отдыха и развлечений, в госпиталях, в обозах. Только здесь, в непосредственной близости от противника, не хватает людей. Только здесь в тоскливую осеннюю погоду в сырых узких траншеях кажется, будто эта армия принадлежит обескровленной, истощенной обнищавшей стране. Одна треть населения, смутно припомнились ему слова, сказанные когда-то давно президентом, живет в отвратительных условиях и плохо питается. Армия, сидящая в окопах, по какому-то непонятному капризу системы распределения, стала, видимо, представлять собой именно эту злосчастную треть Америки…»
Майкл слышал, как в темноте подъехал джип. Окна были завешены одеялами для светомаскировки. На дверях тоже висело одеяло. Дверь широко раскрылась, и в комнату медленно вошел Ной в сопровождении Беренсона. В свете электрического фонарика заколебалось одеяло, и в комнату ворвался сырой ночной воздух.
Ной закрыл за собой дверь и устало прислонился к стене. Грин посмотрел на него.
— Ну что? — ласково спросил он. — Вы видели его, Ной?
— Да, видел, — ответил Ной упавшим хриплым голосом.
— Где вы его нашли?
— В полевом госпитале.
— Собираются ли эвакуировать его в тыл?
— Нет, сэр. Его будут эвакуировать дальше.
Беренсон протопал в угол комнаты и достал из вещевого мешка сухой паек. Он с шумом разорвал картон, а затем бумагу и, громко хрустя, принялся грызть жесткие галеты.
— Он еще жив? — тихо и неуверенно проговорил Грин.
— Да, сэр, еще жив.
Грин вздохнул, видя, что Ной не расположен к дальнейшему разговору.
— Ну ничего. Не надо так переживать, — сказал он. — Завтра утром я пошлю вас и Уайтэкра во второй взвод. Постарайтесь хороню отдохнуть за ночь.
— Спасибо, сэр. Спасибо за машину.
— Ладно. — Грин склонился над донесением, которое он отложил в сторону при появлении Ноя.
Ной растерянно посмотрел вокруг, потом направился к двери и вышел на улицу. Майкл встал. Ной ни разу даже не взглянул на него после возвращения. Майкл вышел вслед за Ноем в сырую мглу ночи. Он скорее чувствовал, чем видел Ноя, прислонившегося к стене дома; его одежда слегка шелестела под порывами ветра.
— Ной…
— Да. — Ровный, бесстрастный голос Ноя не выдавал его чувств. В нем слышалась только усталость. — Майкл…
Они стояли молча, вглядываясь в яркие, далекие вспышки на горизонте, где грохотали орудия, напоминая ночную смену на заводе.
— Он выглядел хорошо, — прошептал наконец Ной. — Во всяком случае, лицо выглядело нормально. Кто-то побрил его сегодня утром. Он попросил, чтобы его побрили. Его ранило в спину. Доктор предупредил меня, что от него можно ожидать странных поступков, но когда он увидел меня, то сразу узнал. Он улыбнулся, потом заплакал… Он плакал однажды раньше, знаешь, когда меня ранило…
— Знаю, — сказал Майкл. — Ты говорил мне.
— Он задавал мне всевозможные вопросы: как меня лечили в госпитале, дали ли мне отпуск после выздоровления, был ли я в Париже, есть ли у меня новые фотографии сына. Я показал ему карточку, которую получил от Хоуп месяц назад, ту, где он снят на лужайке. Джонни сказал, что сынишка выглядит прекрасно и совсем не похож на меня. Потом он сказал, что получил письмо от матери. Насчет того дома в его городе, за сорок долларов в месяц, все устроено. И его мать узнала, где можно будет достать подержанный холодильник… Джонни мог двигать только головой. Он полностью парализован — от плеч до ног.
Они стояли молча, глядя на вспышки орудий, прислушиваясь к неровному грохотанью, доносимому порывистым ноябрьским ветром.
— Госпиталь переполнен, — сказал Ной. — Рядом с ним лежал лейтенант из Кентукки. Ему миной оторвало ступню. Он был очень доволен, этот лейтенант. Ему надоело первому подставлять свою голову под пули на каждой высоте во Франции и Германии.
Опять наступила тишина.
— У меня за всю жизнь было только два друга, — сказал Ной. — Два настоящих друга. Один — парень по имени Роджер Кэннон. У него была любимая песенка: «Веселиться и любить ты умеешь, любишь леденцами угощать. Ну, а деньги ты, дружок, имеешь? Это все, что я хочу узнать…» — Ной медленно переступил ногами в холодной грязи и потерся спиной о стену. — Он был убит на Филиппинах. Другим моим другом был Джонни Бернекер. Многие люди имеют десятки друзей. Они заводят их легко и держатся за них. Я не такой. Я сам виноват и хорошо это понимаю. Во мне нет ничего такого, что привлекало бы людей…
Вдалеке ярко вспыхнуло пламя: что-то загорелось, осветив темную местность. Было странно и необычно видеть такой яркий свет на передовой, где свои же солдаты могут открыть по тебе огонь, если чиркнешь спичкой после наступления темноты, потому что это обнаруживает свои позиции.
— Я сидел и держал в своих руках руку Джонни Бернекера, — ровным голосом продолжал Ной. — Потом, минут через пятнадцать, я заметил, что он смотрит на меня каким-то странным взглядом. «Уходи отсюда, — вдруг сказал он, — я не позволю тебе убить меня». Я пытался успокоить его, но он продолжал кричать, что меня подослали убить его, что меня не было рядом с ним, когда он был здоров и мог сам позаботиться о себе, а теперь, когда он парализован, я пришел, чтобы задушить его, когда никого не будет поблизости. Он сказал, что знает обо мне все, что он следил за мной с самого начала, что я бросил его одного, когда он нуждался в моей помощи, и теперь собираюсь его убить. Он кричал, что у меня есть нож. И другой раненый тоже стал кричать, и я не мог его успокоить. В конце концов пришел доктор и приказал мне выйти. Когда я выходил из палатки, я слышал, как Джонни Бернекер кричал, чтобы меня близко не подпускали к нему с моим ножом.
