Готфрид Келлер - Зеленый Генрих
И вдруг лес кончился, и я очутился на горе, которая высится против моего родного города. Но что я увидел! Река была вдесятеро шире, чем обычно, и она сверкала как зеркало; все дома были не ниже соборной церкви, и все они были красивы, как в сказке, и сверкали в лучах солнца, и каждое окно было увито множеством цветов, которые свешивались со стен, украшенных статуями. Высокие липы уходили своими вершинами в темно-синее прозрачное небо, которое казалось одним большим самоцветом, и гигантские верхушки деревьев качались взад и вперед, как будто хотели еще ровнее отполировать его, и, наконец, они врастали в прозрачный синий хрусталь.
Среди зеленой листвы огромных, как горы, лип вздымались башни собора, а массивный каменный корпус прятался под холмами миллионов сердцевидных листьев липы; то там, то сям поблескивало пурпурно-красное или синее оконное стекло, тронутое затерявшимся солнечным лучом. Золотые короны, которыми были увенчаны башни, сверкали на фоне неба, и множество юных девушек высовывали курчавые головки сквозь готические украшения, глядя на светлый мир. И хотя мне был ясно виден каждый липовый листок, я все же не мог рассмотреть девушек и поторопился перебраться через реку, — мне очень хотелось узнать, кто были все эти мои соотечественницы.
Как раз вовремя рядом со мной появился золотисто-рыжий конь, я положил позади седла свой багаж и поскакал по крутому склону, спускавшемуся уступами к реке. Но каждый уступ представлял собою отшлифованный горный хрусталь, внутри которого лежала и, казалось, спала крохотная женщина неописуемой прелести. В то время как мой золотистый конь спускался вниз по этой головоломной дороге и каждую минуту ему грозила опасность низвергнуться вместе со всадником в бездну, я перегибался с седла то направо, то налево, пытаясь нетерпеливым взглядом проникнуть в глубь хрустальных ступеней.
— Вот тебе и на! — воскликнул я, исполненный сладострастного томления. — Что же это за прелестные существа в заколдованной лестнице?
Я нисколько не удивился, когда конь мой повернул ко мне голову и заговорил, отвечая на мой вопрос:
— Разве ты не видишь? Это добрые намерения и помыслы, которые хранит в себе родная земля, и их может извлечь из нее лишь тот, кто остается на родине и честно зарабатывает себе на жизнь.
— Черт возьми! — вскричал я. — Завтра же я приду сюда и расколю несколько ступенек!
И я не мог отвести глаз от длинной лестницы, которая позади меня блестящими уступами подымалась в гору. Но конь мой сказал, что это лишь верхний слой и что здесь вся почва полна подобными вещами. Наконец мы достигли моста. Но это был не наш старый деревянный мост, а мраморный дворец, — бесконечная колоннада, вздымавшаяся двумя ярусами, образовала невиданного великолепия мост, который вел через реку. «Как все, однако, меняется и движется вперед, стоит лишь на несколько лет уехать!» — подумал я, неторопливо въезжая на мост и с любопытством оглядывая его высокую галерею. Снаружи это сооружение было облицовано белым, красноватым и черным мрамором, но внутри стены его были покрыты бесчисленными картинами, изображавшими всю историю страны и все подвиги ее народа. Все умершие, вплоть до последнего, только что отошедшего человека, были изображены на стенах, и казалось, что они представляют собою одно целое с живыми, проходившими по этому мосту; некоторые из написанных фигур даже сходили со стен и смешивались с толпой прохожих, а кое-кто из живых переходил к написанным на стенах и там оставался. В обеих группах были воины и женщины, священники и миряне, господа и мужики, дворяне и бродяги; вход и выход с моста был открыт и не охранялся никем, и так как по нему безостановочно двигались вереницы людей и беспрерывно происходил обмен между жизнью фресок и настоящей жизнью, то казалось, что на этом чудесно животворном мосту прошлое и будущее сливались в одно целое.
— Но все же мне хотелось бы знать, что это за такая веселая штука! — пробормотал я про себя, и тут же мой конь произнес в ответ:
— Это называют тождеством нации!
— О, да ты ученый конь! — воскликнул я. — Тебе действительно овес ударил в голову! Откуда у тебя подобные выражения?
— Вспомни, — ответил мне золотистый конь, — на ком ты сидишь! Разве я не возник из золота? Золото — это богатство, а богатство — это прозорливость.
При этих словах я сразу заметил, что мой портплед вместо платья переполнился до краев золотыми монетами. Я не стал задумываться над тем, откуда они так неожиданно снова появились, но почувствовал, что в высшей степени доволен, владея ими; и хотя я не совсем был согласен с мудрым конем, что богатство — это прозорливость, сам я все же, неожиданно для себя самого, стал настолько прозорливым, что, по крайней мере, ничего не ответил и спокойно поехал дальше.
— Скажи мне теперь, о мудрый Соломон, — начал я немного спустя, — называется ли тождеством этот мост, или таков народ, идущий по нему? Кого из них ты так называешь?
— Оба они вместе представляют собою тождество, иначе бы об этом не было речи!
— Нации?
— Да, нации, само собой разумеется!
— Значит, мост тоже нация?
— Ах, с каких это пор, — с досадой вскричал мой конь, — с каких пор мост, как бы он ни был прекрасен, может считаться нацией? Только люди могут составлять нацию, значит, имеются в виду изображенные здесь люди.
— Да ведь ты же сам только что сказал, что нация и этот мост вместе представляют тождество!
— Я это сказал и остаюсь при своем мнении!
— Как же это понять?
— Знай, — ответил мой конь рассудительно, расставив все четыре ноги, — знай: тот, кто сможет ответить на этот щекотливый вопрос и разрешит это противоречие, тот может считать себя учителем и сам развивать это тождество дальше. Если б я мог гладко сформулировать правильный ответ, который вертится у меня на языке, то я не был бы конем и меня давно изобразили бы на этой стене. Впрочем, припомни, что я лишь приснившийся тебе конь, и, следовательно, весь наш разговор — всего лишь вымысел, порождение твоего собственного мозга. Поэтому ты сам можешь ответить себе на дальнейшие вопросы, так сказать, из первых рук!
— Ах ты, упрямая бестия! — крикнул я и стиснул коня пятками. — Тем более ты, неблагодарная кляча, обязана повиноваться мне во всем, раз я создал тебя из моей собственной плоти и крови и кормлю и пою тебя на протяжении всего этого сна!
— Пожалуй, ты прав, — невозмутимо сказал конь, — впрочем, весь этот разговор, да и вообще все наше ценное знакомство, длится не больше трех секунд и стоит едва одного вздоха твоего высокочтимого существа!
— Как, трех секунд? Разве не прошел, по крайней мере, час, пока мы едем по этому бесконечному мосту?
— Всего три секунды длится топот копыт ночного всадника, вызвавший в твоем мозгу мое появление; я исчезну вместе с ним, и ты снова пойдешь пешком!
— Ради бога, не теряй больше времени, иначе ты исчезнешь раньше, чем я переберусь по этому прекрасному мосту на тот берег!
— Ну, нечего торопиться! Все, что нам суждено пережить и узнать в эту минуту, вполне уложится в размеренную поступь коня, и когда правоверный псалмопевец восклицает перед лицом господа бога своего: «Тысячелетия для тебя — лишь единый миг!» — то можно повторить то же изречение, читая его наоборот, и оно также будет истиной: одно мгновение для меня, словно тысяча лет! Мы могли бы еще в тысячу раз больше увидеть и услышать в течение этого удара копытом, если бы мы сами были способны на это. Никакая спешка и никакая медлительность тут не помогут, все исполнится в свое время, и мы можем не торопиться с нашим сном, он останется тем, что есть — не более и не менее того.
Я перестал обращать внимание на слова коня, так как заметил, что со всех сторон меня приветствовали знаками почтения; то один, то другой прохожий быстрым жестом ощупывал мой туго набитый мешок, примерно так, как делает это мясник, пробуя скотину на скотном дворе или на рынке, чтобы узнать, жирная ли она, и стараясь ущипнуть ее в бедро.
— Что за странные манеры! — сказал я наконец. — Мне казалось, меня никто здесь не знает!
— Они не тебя приветствуют, — пояснил мне рыжий конь, — но твой дорожный мешок, твою набитую золотом мошну, которая давит мне на хребет!
— Вот как! Значит, это и есть разгадка твоей таинственной проблемы тождества — эти золотые монеты? Но ведь и ты из того же материала, однако тебя никто не ощупывает!
— Гм, — произнес мой скакун, — это нельзя понимать так буквально. Во всяком случае, люди стремятся утвердить свое тождество, которое в этом случае они называют независимостью, защищая его против всякого нападения. Но они хорошо понимают, что боеспособный солдат должен быть сытым и, если этот солдат идет в бой, желудок его должен быть туго набит. Но так как этого можно достичь, лишь имея достаточно звонкой монеты в обеспечение расходов, то они смотрят на всякого, обладающего ею как на вооруженного защитника и поборника тождества и потому обращают на него внимание. Правда, нередко случается, что они свои личные интересы принимают за общественные, так как вообще, проявляя энергию на любом поприще, нелегко соблюсти меру, и потому то один, то другой напоминает жадного осла. Пусть они делают, что хотят, но тебе я советую пустить свой капитал в обращение и приумножить его. Пусть люди в общем пребывают в заблуждении, всякий волен найти свою собственную истину и сделать свое собственное положение приятным.
