Джозеф Конрад - Каприз Олмэйра
— А здесь, — продолжал Бабалачи, — повелитель мой Лакамба изнывал в тревоге за купца, которого он взял под свое покровительство; так же волновался Абдулла, потому что неизвестно еще, что бы стали говорить злые люди, если бы вдруг…
— Замолчи, дурак, — сердито зарычал Лакамба.
Бабалачи умолк с довольной улыбкой; Дэйн все время как зачарованный смотрел на него; теперь он с облегчением вздохнул и обернулся к правителю Самбира. Лакамба не пошевелился; не подымая головы, он исподлобья глядел на Дэйна, тяжело дыша и надув губы с недовольным видом.
— Говори, о Дэйн, — вымолвил он наконец. — До нас доходили всевозможные слухи. Много ночей подряд мой друг Решид являлся сюда с дурными вестями. Новости быстро облетают побережье, но они могут быть и неверны, уста людей более лживы теперь, чем когда я был молод, но меня все так же трудно обмануть, как и тогда.
— Все мои слова правдивы, — небрежно отозвался Дэйн. — Если ты хочешь знать, что сталось с моим бригом, я скажу тебе, что он в руках у голландцев. Поверь мне, раджа, — продолжал он с неожиданным приливом энергии, — у оранг-бланда есть верные друзья в Самбире, иначе как бы было узнать, что я плыву отсюда?
Лакамба быстро и враждебно покосился на Дэйна. Бабалачи потихоньку поднялся и, подойдя к ружейным козлам, сильно ударил в гонг.
Шарканье босых ног послышалось за дверью; в самой комнате стража тоже проснулась и села, оглядываясь с сонным недоумением.
— Да, верный друг белого раджи, — продолжал Дэйн презрительно, обращаясь к Бабалачи, вернувшемуся на свое место, — я спасся и прибыл сюда, чтобы порадовать твое сердце. Когда я увидал голландское судно, я направил бриг на подводные камни и выбросился на берег. Враги не посмели гнаться за мной на корабле и выслали шлюпки. Мы тоже спустили лодки и пытались бежать, но корабль осыпал нас огнем и убил у меня много людей. Но я уцелел, о Бабалачи! Голландцы скоро будут здесь. Они ищут меня. Они приедут и спросят своего верного слугу Лакамбу и раба его Бабалачи. Радуйся же!
Но слушатели его отнюдь не были расположены радоваться. Лакамба закинул одну ногу на другую и медленно почесывал ее с задумчивым видом, а Бабалачи сидел, скрестив ноги, и вдруг весь как-то съежился, зачах и неподвижно, тупо уставился взглядом в одну точку. Телохранители начали проявлять некоторый интерес к происходящему, каждый вытянулся во весь рост на полу, чтобы быть поближе к собеседникам. Один из них поднялся на ноги, прислонился к ружейным козлам и рассеянно играл бахромой на рукояти своего меча.
Дэйн переждал, покуда прокатившийся в эту минуту удар грома не замер вдали; потом он снова заговорил:
— Не онемел ли ты, о владыка Самбира? Или, может статься, сын великого раджи недостоин твоего внимания? Я пришел сюда искать прибежища и предостеречь тебя, и хочу знать, что ты намерен делать.
— Ты пришел сюда ради дочери белого человека, — быстро отозвался Лакамба, — Какого тебе еще нужно убежища, кроме дома отца твоего, балийского раджи, сына неба, самого Анак — Агонга? Кто я, чтобы оказывать покровительство могущественным князьям? Вчера еще я сеял рис на лесном пожарище, а сегодня ты говоришь, что твоя жизнь в моих руках.
Бабалачи взглянул на своего господина.
— Ни один человек не уйдет от судьбы, — набожно прошептал он. — Когда входит в сердце человека любовь, он становится безрассуднее ребенка. Будь же милостив, Лакамба, — прибавил он, предостерегающе дергая Лакамбу за край саронга.
Лакамба сердито вырвал у него полу саронга. Он начинал понимать, в какое неописуемое затруднение ставило его возвращение Дэйна в Самбир, и под влиянием этой мысли терял остатки самообладания, которые еще кое-как сохранял до сих пор. Его зычный голос покрывал рычание шквала, проносившегося над домом с ветром и шумом дождя.
— Ты явился сюда под личиной купца, медовыми речами и посулами уговорил не мешать тебе обойти белолицего. Я так и сделал. Чего же ты хочешь? Пока я был молод, сражался; теперь я стар и хочу только покоя. Не могу воевать с голландцами. Мне легче распорядиться, чтобы убили тебя, да оно и лучше для меня.
Порыв бури пронесся мимо, и среди наступившего короткого затишья Лакамба тихо, как бы про себя, повторил: «Гораздо легче! Гораздо лучше!»
По-видимому, Дэйн не слишком испугался угроз Лакамбы. Покуда тот говорил, он поспешно оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что сзади никого нет; успокоившись, он вытащил табакерку из складок своего кушака и принялся тщательно заворачивать кусочек бетеля и щепотку растительного клея в зеленый лист, учтиво поданный ему внимательным Бабалачи.
Он истолковал этот поступок как предложение мира со стороны безмолвного сановника, как своего рода протест против недипломатичной резкости его господина, как признак того, что им удастся столковаться между собой. Впрочем, Дэйн не особенно беспокоился. Хотя он не мог не признавать, что Лакамба прав, что он действительно вернулся в Самбир ради дочери белого человека, но тем не менее не сознавал за собой ребяческого недомыслия, на которое намекал Бабалачи. Дэйн знал, что Лакамба был слишком сильно замешан в контрабандной торговле порохом и что поэтому расследование дела голландскими властями не могло его радовать. Когда отец его, независимый балийский раджа, послал сына за порохом, то столкновения голландцев с малайцами грозили распространиться по всему архипелагу, начиная с Суматры. В то время все крупные купцы остались глухи к его осторожным предложениям и не прельстились крупными суммами, которые он готов был платить за порох. Он прибыл в Самбир напоследок, как в самое безнадежное место; в Макассаре он узнал, что там живет белолицый человек и что оттуда есть правильное пароходное сообщение с Сингапуром, его привлекало и то, что на реке не было голландских властей, а это, разумеется, должно было значительно облегчить дело. Его надежды чуть было не рухнули окончательно, столкнувшись с упрямой лояльностью Лакамбы, проистекавшей из соображений личного интереса. Однако щедрость молодого человека, его убедительный энтузиазм, престиж громкого имени его отца поколебали наконец осторожную нерешимость самбирского правителя. Лакамба отказался принять личное участие в какой бы то ни было недозволенной торговле; он также воспротивился тому, чтобы к делу был привлечен кто-либо из арабов; но он указал на Олмэйра, как на человека слабого, легко поддающегося убеждениям; кроме того, он намекнул, что его друг англичанин, капитан парохода, тоже может оказаться полезным человеком: по всей вероятности, он согласится перевозить на пароходе порох без ведома Абдуллы. Тут Дэйн опять встретил неожиданный отпор со стороны Олмэйра; Лакамбе пришлось послать к нему Бабалачи с торжественным обещанием, что Лакамба будет слеп из дружбы к белому человеку; за обещание и за дружбу Дэйн заплатил звонкими серебряными гульденами ненавистных оранг-бланда. Наконец Олмэйр согласился, он сказал, что порох достать можно, но что Дэйн должен снабдить его долларами, которые он перешлет в Сингапур в уплату за товар. Он взялся уговорить Форда закупить порох и контрабандой переправить с парохода на бриг. Он не выговорил себе никакого денежного вознаграждения за это, но потребовал, чтобы Дэйн помог ему в его большом предприятии после того, как отошлет бриг. Олмэйр объяснил Дэйну, что не мог положиться в этом деле на одного Лакамбу. Он опасался корыстолюбия раджи, боялся, как бы тот не посягнул и на его жизнь, и на его имущество. Но раджу все-таки пришлось привлечь к делу, — он пожелал войти в качестве участника; он объявил, что в противном случае не станет покрывать его. Олмэйр принужден был покориться. Если бы Дэйн не встретился с Найной, он, вероятно, отказался бы участвовать со своими людьми в экспедиции на Гунонг-Масна — золотую гору. При настоящем же положении дела он собирался вернуться с половиной своей команды, как только бриг благополучно минует все рифы; но упорное преследование голландского фрегата заставило его направиться к югу и в конце концов уничтожить свое судно ради спасения свободы и даже, может быть, самой жизни. Да, он вернулся в Самбир ради Найны, хотя и знал, что голландцы будут искать его там; но в то же время он точно рассчитал, что будет в безопасности у Лакамбы. Несмотря на свирепые речи, милостивый властелин не убьет его, потому что Дэйн знает тайну клада белого человека; точно так же он не выдаст его голландским властям из опасения, как бы тогда не раскрылось собственное его участие в незаконной торговле. Поэтому Дэйн чувствовал себя в сравнительной безопасности и спокойно обдумывал свой ответ на последние слова Лакамбы. Да, он укажет радже, что тому плохо придется, если он, Дэйн, попадет в руки голландцев и расскажет им всю правду. Ему уже нечего будет терять, и он не станет лгать. Да наконец — пусть возвращение в Самбир и нарушило спокойствие Лакамбы! Он — Дэйн — приехал за тем, что ему принадлежит по праву. Не даром же он излил целый поток серебра в жадные руки миссис Олмэйр! Да, он по-княжески заплатил за эту девушку, хотя и это — слишком малая плата за красавицу, которая вскружила ему голову; его необузданная душа томилась по девушке с такой силой желания, которая была мучительнее самой жестокой боли. Он хотел своего счастья. Он имел право быть в Самбире!
