Джозеф Конрад - Изгнанник
— Она близко, — сказал Бабалачи.
— А он? — запальчиво продолжал Омар, понижая голос, — Где он? Не здесь! Не здесь! — повторил он, поворачивая голову из стороны в сторону, как будто пытаясь кого-то увидеть.
— Нет! Он теперь не здесь, — успокоил его Бабалачи. Затем, после паузы, тихо продолжал: — Но он скоро вернется.
— Вернется! О коварный! Он вернется? Я трижды проклял его, — закричал Омар.
— Он, несомненно, проклят, — согласился Бабалачи умиротворяюще, — но все-таки он будет здесь в очень непродолжительном времени, — это я знаю!
— Ты коварен и вероломен. Ведь я сделал тебя великим. Прежде ты был мусором под моими ногами, даже меньше, чем мусором, — повторил Омар.
— Я много раз воевал рядом с тобой, — спокойно сказал Бабалачи.
— Зачем пришел он? — продолжал Омар. — Ты послал его? Зачем он пришел осквернить воздух, которым я дышу, насмеяться над моей жалкой участью, отвратить ее душу и похитить ее тело? Она стала жестокой со мной, неумолимой и скрытной, как скалы, о которые разбиваются корабли. — Он глубоко вздохнул, некоторое время боролся со своим гневом и вдруг ослабел, — Я голодал, — продолжал он хнычущим голосом, — я часто терпел голод и холод и был всеми забыт. Никого не было около меня. Она часто забывала обо мне, а мои сыновья умерли, а этот человек — неверный и пес. Зачем он пришел? Ты показал ему дорогу?
— Он нашел дорогу сам, о вождь храбрых, — сказал Бабалачи печально, — Но я узнал, как их уничтожить, а нас возвеличить. И если я не ошибаюсь, то ты скоро не будешь больше голодать. Настанет мир для нас, слава и счастье.
— И завтра я умру, — с горечью пробормотал Омар.
— Кто знает? Это начертано с начала мира, — задумчиво прошептал Бабалачи.
— Не пускай его сюда! — воскликнул Омар.
— Он не может миновать своей судьбы, — продолжал Бабалачи. — Он вернется, и мы с тобой превратим в прах могущество людей, которых всегда ненавидели. Они будут бороться друг с другом и оба погибнут.
— И ты увидишь все это, а я…
— Верно! — проговорил Бабалачи с сожалением, — Для тебя жизнь есть мрак.
— Нет! Пламя! — воскликнул старый араб, приподнимаясь и снова падая на сиденье. — Пламя того, последнего дня! Я все еще вижу его — последнее, что я видел! Я слышу грохот разверзшейся земли, когда они все погибли. А теперь я живу только для того, чтобы быть игрушкой в руках коварного злодея, — вдруг с непоследовательной раздражительностью добавил он.
— Ты все еще мой господин, — смиренно сказал Бабалачи. — Ты очень мудр, и в мудрости своей ты будешь говорить с Сеид Абдуллой, когда он придет сюда. Ты будешь с ним говорить так, как тебе советовал я, твой слуга, человек, который много лет сражался по правую руку от тебя. Я узнал, что Сеид Абдулла будет здесь сегодня ночью, может быть, поздно. Потому-то такие вещи нужно держать в тайне, чтобы не узнал о них белый человек, торговец, живущий выше по реке. Абдулла будет здесь перед рассветом, если аллах позволит.
Бабалачи говорил с устремленным вниз глазом и заметил присутствие Аиссы только тогда, когда, перестав говорить, поднял голову. Аисса подошла так тихо, что даже Омар не услышал ее шагов. Она стояла перед ним с тревогой в глазах и с полураскрытыми губами, как будто собираясь что-то сказать, но, повинуясь знаку Бабалачи, промолчала. Омар сидел погруженный в думы.
— Так, так, — сказал он наконец слабым голосом. — Не мне учить тебя мудрости, о Бабалачи! Мне ли говорить, чтобы Абдулла доверился белому человеку! Я ничего не понимаю. Их матери ведьмы, а отец сатана. Ведьмины дети! Ведьмины дети! — бессвязно забормотал он. Но после короткого молчания он вдруг спросил твердым голосом: — Скажи, лукавый, сколько белых находится здесь?
— Их здесь двое. Два белых человека для взаимного уничтожения, — с живостью ответил Бабалачи.
— И сколько останется их еще? Сколько? Скажи мне, ты, который мудр.
— Падение одного врага — уже утешение для несчастного, — наставительно произнес Бабалачи. — Они на всех морях, и только премудрость всевышнего знает их число. Но ты будешь знать, что некоторые из них страдают.
— Скажи мне, Бабалачи, умрут они? Умрут они оба? — спросил Омар в внезапном волнении.
Аисса зашевелилась, Бабалачи предостерегающе поднял руку.
— Они умрут, конечно, — сказал он твердо, бросая на девушку решительный взгляд.
— Но пусть они умрут скоро! Чтобы я мог провести рукой по их лицам, когда аллах сделает их неподвижными.
— Если такова их судьба и твоя, — ответил Бабалачи без запинки. — Бог велик.
Сильный припадок кашля скорчил Омара, и он стал покачиваться взад и вперед, сопя и охая. Затем он в изнеможении прислонился к дереву.
— Я один, я один, — жаловался он, водя кругом дрожащими руками, — Есть тут кто-нибудь? Мне страшно в этом незнакомом месте.
— Я рядом с тобой, о вождь храбрых, — сказал Бабалачи, слегка касаясь его плеча, — Всегда рядом с тобой, как в те дни, когда мы оба были молоды и оба шли в бой.
— Разве было такое время, Бабалачи? — дико спросил Омар, — Я забыл. Умру я, и не останется человека, неустрашимого человека, который мог бы рассказать о подвигах своего отца. Была тут одна женщина! Женщина! Она покинула меня ради неверного пса. Рука милосердого тяжела на моей голове. О горе мне. О стыд!
Успокоившись немного, он спросил:
— Солнце село, Бабалачи?
— Оно теперь не выше, чем самое высокое дерево, которое мне видно отсюда, — ответил Бабалачи.
— Час молитвы, — сказал Омар, пытаясь встать.
Бабалачи помог ему, и они медленно направились к шалашу Омар остался ждать извне, а Бабалачи вошел в шалаш и вскоре вышел, таща за собой молитвенный коврик. Из медного тазика он вылил воды для омовения на протянутые руки Омара и бережно помог ему встать на колени. Затем, когда Омар пробормотал первые слова молитвы и положил первый поклон по направлению к священному городу, Бабалачи неслышно подошел к Аиссе, все время стоявшей неподвижно.
Аисса посмотрела в упор на одноглазого мудреца.
Их взгляды на мгновение скрестились. Бабалачи казался смущенным; внезапным быстрым движением она схватила его за руку и указала на заходящий диск, пылавший без лучей в трепетном вечернем тумане.
— Третий закат солнца! Последний! А его нет здесь, — прошептала она, — Что ты сделал, обманщик? Что же ты сделал?
— Я сдержал свое слово, — пробормотал Бабалачи с горечью. — Сегодня утром Буланги отправился в лодке искать его. А в третьем часу я отправил еще вторую лодку с четырьмя гребцами. Человек, о котором ты тоскуешь, дочь Омара, может прийти, когда ему будет угодно…
— Но его нет!.. Я ждала его вчера, сегодня. Завтра я отправлюсь!
«Только мертвая», — сказал Бабалачи про себя… — Разве ты сомневаешься в своей власти над ним, — продолжал он громче, — ты, которая для него прекраснее гурии седьмого неба? Он твой раб.
— Раб убегает иногда, — сказала она угрюмо, — и тогда хозяин должен отправиться в погоню за ним!
— Ты хочешь жить и умереть, как нищая? — нетерпеливо спросил Бабалачи.
— Мне это все равно, — воскликнула она, ломая руки. Черные зрачки ее широко открытых глаз дико блуждали.
— Ш-ш! — остановил ее Бабалачи, указывая на Омара, — Но неужели ты думаешь, что он сам захочет жить, как нищий, даже с тобой?
— Он велик, — горячо сказала она, — Он презирает вас всех! Он настоящий мужчина.
— Тебе это лучше знать, — проворчал Бабалачи с беглой улыбкой, — но помни, женщина с сильным сердцем, если хочешь удержать его, будь для него, как великое море для жаждущих, — бесконечной мукой и безумием.
Он умолк, и оба они тихо смотрели на землю, и некоторое время ничего не было слышно, кроме треска огня и молитвенных возгласов Омара, прославлявшего бога — своего бога, и веру — свою веру. Вдруг Бабалачи наклонил голову, прислушиваясь. Глухой шум на дворе перешел в явственные крики среди гула каких-то голосов. То замирая, то усиливаясь, звуки вдруг внезапно оборвались. Аисса и Бабалачи вздрогнули.
— Подожди, — крепко схватив девушку за руку, сказал он шепотом.
Быстро отворилась маленькая дверь в ограде, отделявшей двор Лакамбы от дома Омара, и появился Лакамба с расстроенным лицом и обнаженной саблей в руке. Конец его чалмы волочился за ним по земле, куртка была расстегнута. Он тяжело перевел дыхание, прежде, чем смог говорить.
— Он приехал на лодке Буланги, — сказал он, — и вначале шел спокойно, как вдруг его охватило слепое бешенство белых, и он кинулся на меня. Я был в большой опасности. Слышишь ты это, Бабалачи? Неверный пытался ударить меня по лицу своей нечистой рукой… Шесть человек держат его теперь.
Новые крики прервали речь Лакамбы. Сердитые голоса вопили:
— Держи его! Вали его! Бей его по голове!
Вдруг крики прекратились, и после секунды страшного молчания раздался голос Виллемса, выкрикивающий проклятия по — малайски, по-голландски и по-английски.
