Джудит Леннокс - Следы на песке

Сначала он подумал, что Анни над ним смеется. Но когда она, порывшись в картонной коробке, выудила оттуда чуть более чистую рубашку и, повернувшись к нему, сказала: «Может, ты все-таки выйдешь, Джейк, чтобы я могла переодеться?» — он сообразил, что это не шутка, и покраснев как рак, что-то невнятно пробурчал и вышел из комнаты.

Они совершили тур по полуподвальным кафешкам в кварталах, пользующихся дурной славой. Там было накурено, наяривал джаз и сладко пахло гашишем. Джейк завел сотню новых друзей, но потом никого из них не мог вспомнить по имени. В полночь он оттащил Анни в сторонку и поцеловал. Губы у нее были прохладные, и после этого поцелуя он поймал себя на том, что все время стережет ее и старается не потерять из виду, когда она пробирается сквозь толпу, смеясь и обнимаясь со своими знакомыми. То, что раньше отталкивало его в ней — короткая стрижка, маленькое сильное тело, — теперь, наоборот, стало казаться интригующе-манящим.

Домой они возвращались уже на рассвете. Джейк был пьян в стельку и на той стадии утомления, когда все кажется не вполне реальным. Из кармана у него торчала бутылка шампанского — он не мог вспомнить, откуда она взялась, — а во рту ощущался устойчивый привкус табачного дыма. Анни шла рядом, держа руки в карманах, от усталости ко всему равнодушная. Она шагала, как всегда, быстро и слегка враскачку. В квартире Руфуса Джейк открыл шампанское, а Анни тем временем достала бокалы и поставила пластинку.

— За тысяча девятьсот сороковой год! — провозгласил Джейк. — За любовь, удачу и славу!

Но Анни перебила его, приложив к его губам палец.

— Не надо думать о будущем, — сказала она и начала расстегивать на нем рубашку.

Она его соблазнила, чего с ним не случалось с тех пор, как в шестнадцать лет он потерял невинность. Она делала с ним такое, чего не делала прежде ни одна женщина. Но не от этого — не от ласк, не от поцелуев, не от географии любви — у него перехватывало дыхание и тяжело вздымалась грудь, будто он пробежал несколько миль по темным извилистым лесным тропкам. Необычным было то, что впервые в жизни он потерял себя; потерял способность смотреть на все это со стороны, насмешничая и оценивающе приглядываясь к своей подруге в поисках изъянов. Он утратил способность делить время на часы, минуты, секунды. Была только Анни: ее кожа, ее запах, ее сердце, бьющееся в такт его сердца.

Джейка разбудил звук захлопнувшейся двери этажом ниже. Он был один. Он встал, все еще голый, и побрел в другую комнату.

Анни нигде не было, и если бы не маленькая алая ленточка, оставленная у него на спине ее ноготками, он бы засомневался — не примерещились ли ему события минувшей ночи.

Всю зиму Мальгрейвы провели в путешествиях. Фейт не покидало ощущение, что они все стремительнее и стремительнее движутся по суживающейся спирали. Только снег и мороз могли обуздать их, когда они неслись из Ментоны в Антиб, из Антиба — в Сен-Жан-де-Люз. Они нигде не задерживались больше чем на несколько недель. Входя в очередной гостиничный номер, меблированные комнаты или арендованную квартиру, Ральф осматривался и говорил: «Ну вот, это подходящее место» — но через месяц, а то и меньше его энтузиазм улетучивался, и он снова заталкивал своих домочадцев в машину вместе с чемоданами, птичьими клетками и коробками книг.

Ральф вбухал деньги, отложенные на шхуну, в покупку древнего огромного «ситроена», который ломался в самые неподходящие моменты. Поппи молча, с выражением угрюмого смирения на лице сносила эти поломки, холод и временные пристанища, с каждым разом все более маленькие и убогие. Николь, сидя на заднем сиденье в компании английского спаниеля по кличке Минни, котят, кролика и клетки, полной канареек, зябко ежилась, кутаясь в поношенное норковое манто, купленное на рынке в Тулоне.

Однажды ночью они ехали по северной Италии. Поппи подремывала, Николь смотрела в окно. В желтых лучах фар снежинки вспыхивали, словно бронзовые монеты. Ральф бросил взгляд на карту.

— Почти приехали.

«Почти приехали? — подумала Фейт. — Куда? В какой дом? В какую страну?» Она забыла, как зовут тех друзей отца, у которых они останавливались.

— Ловатты на зиму всегда уезжают в Италию, — уверенно сказал Ральф.

Ранним утром они подъехали к дому, спрятанному среди холмов. Здание было окутано тьмой. Фейт разглядела только ворота и заснеженные кипарисы. Ральф растолкал Поппи и пошел выгружать из багажника чемоданы. Николь тоже выбралась из машины. Створки ворот были на замке. Падал снег. Николь протиснулась в щель между створкой ворот и столбом, Фейт пролезла за ней.

Снег скрипел под ногами. На ровном белом ковре не было никаких следов, не горел фонарь над крыльцом, на стоянке у дома не было видно автомобиля. Из-за туч выглянула луна и осветила забранные ставнями окна и запертую дверь. Сестры обошли дом по кругу. Снег укрыл цветы в саду и облепил статуи, превратив изящных нимф в гротескных горгулий.[20]

— По-моему, здесь никого нет, — сказала Николь и поежилась.

— Наверное, на эту зиму они решили остаться в Англии.

— Как тихо… Слишком спокойно. Противное место.

Фейт не ответила. Глядя на закрытые ставни, она неожиданно испытала чувство полнейшего одиночества. «Мы словно вращаемся по кругу, — подумала она, — и центробежная сила все время выталкивает нас к краю, и как мы ни пытаемся вернуться к центру, все равно болтаемся на задворках, отдельно от всех остальных. Будто мы угодили в чистилище, где обречены томиться бродяги».

Николь запустила снежком в ближайшую статую. Резкое движение ее руки разрушило мерзлую неподвижность пейзажа. Снежная пыль мерцающим облачком опустилась на землю.

— Ненавижу, — сказала она сердито, — когда что-нибудь остается без изменения!

Джейку не было дела ни до холодов, ни до новостей, которые день ото дня становились все более мрачными. Когда — слишком редко — они с Анни бывали вместе, он думал только о ней; когда ее не было с ним, бесконечно гадал, где она, с кем, чем занимается. В Париже некоторые продукты стали продавать нормированно, и Анни, похоже, тоже решила себя ограничивать. Случалось, что Джейк не видел ее целыми неделями и чувствовал, как его начинает распирать звериная злоба, но потом она стучалась к нему в дверь или появлялась в баре, и вся его ярость тут же сходила на нет. Порой, досадуя на ее постоянные исчезновения, на ее независимость и самоуверенность, он принимал решение освободиться от Анни, но их разрыв длился лишь до первого ее телефонного звонка или письма.

Однажды она привела его к себе, в комнатку, которую снимала неподалеку от кладбища Пер-Лашез. В одном углу стоял пресс, в другом — стол с чернилами и резцами, на полу валялся матрас, а больше ничего в комнате не было. Они занимались на матрасе любовью, а потом закурили и тихо лежали, сонные от удовольствия, глядя на кольца дыма, плывущие под потолком. Анни сказала: «Пожалуй, нам надо пожениться» таким ровным и будничным тоном, что Джейк сначала решил, что ослышался.

— Извини?

— Я сказала — пожалуй, нам надо пожениться.

Он засмеялся.

— Мистер и миссис Мальгрейв выходят из церкви. Представляешь себе эту картину? Что бы ты надела, Анни? Белое атласное платье или свой халат, заляпанный краской?

Анни промолчала. Он не видел ее лица, только жесткие темные волосы, рассыпавшиеся по его плечу. Его слова гулким эхом отозвались в пустой, неприбранной комнате.

В начале мая, после капитуляции Норвегии, Руфус уехал в Лондон, оставив квартиру Луису и Джейку. 15 мая капитулировала Голландия; немецкая армия неудержимо продвигалась на юг. Как-то раз Джейк с Луисом выпивали в баре, и Джейк заметил в глазах друга затравленное выражение. Он попытался развеселить Луиса, но тот только посматривал на него из-под нахмуренных бровей и отделывался короткими фразами. А через несколько дней Джейк, вернувшись с работы, нашел на столе записку: «Уехал в Мексику через Северную Африку. Не поминай лихом. No pasaran!».[21] Джейк скомкал записку и выбросил в окно. Немецкая армия вышла к Ла-Маншу. Квартира казалась Джейку слишком большой, пустой и гулкой. Он уговаривал Анни переселиться к нему, раз Луис с Руфусом уехали, но она только улыбалась, качала головой и говорила:

— Ну уж нет, Джейк. Не думаю, что из этого выйдет что-то хорошее. Ты слишком неаккуратен, и мне для работы требуется одиночество.

Его не покидало чувство, что все кончается, все утекает сквозь пальцы. Он пытался держаться за то, что недавно обрел: за Париж, за свое странное, неустойчивое счастье с Анни. К концу мая, когда он получил письмо от Фейт, уже почти все его друзья уехали из Парижа. Прочитав письмо, Джейк сунул его в карман. Он не мог выполнить просьбу Фейт и поехать домой, потому что уже две недели не виделся с Анни. Он знал, что она, в отличие от Руфуса и Луиса, не покинула Францию, потому что несколько раз приходил к ее дому, заглядывал в окно и видел одежду, аккуратно составленную посуду, но главное — чернильницы, пресс и резцы, уезжая из страны, она могла бросить одежду и свои щербатые чашки, но ни за что не оставила бы инструменты.