Бруно Ясенский - Заговор равнодушных
Бюро переходит ко второму вопросу. Докладывает Сварзин. Он пространно говорит о том, что только в самое последнее время люди, до сих пор усердно отстаиваемые Карабутом, исключены из партии по настоянию Релиха.
Релих с места:
– Это не совсем верно. Это можно сказать о Гаранине. За назначение Грамберга ответственность ложится не на Карабута, а на меня…
– Товарищ Релих, вы получите слово и тогда изложите свои соображения, – прерывает Адрианов. – Продолжайте, товарищ Сварзин.
Сварзин говорит о беспринципной драке, которую вел Карабут в течение года с заводоуправлением.
В зале очень тихо. Члены бюро рассматривают ногти и рисуют карандашом на клочках бумаги обрывки затейливого орнамента.
Сварзин читает выдержки из статей Грамберга и Гаранина. Он переходит к характеристике атмосферы, устоявшейся на заводе. Только в такой атмосфере мог прозвучать выстрел, которым комсомолка Астафьева пыталась убить своего мужа, предателя и врага партии Гаранина. Факты, известные Астафьевой и толкнувшие ее на этот выстрел, несомненно, еще серьезнее и неопровержимее, чем все, что известно до сих пор крайкому.
Реплика с места:
– Насчет мотивов Астафьевой пока ни вам, ни нам ничего не известно. Нечего гадать на кофейной гуще.
Это говорит Вигель.
– Ваши предложения? – обращается к Сварзину Адрианов.
– Предложения у меня следующие: первого секретаря райкома Карабута снять с работы и исключить из партии…
Минута молчания. Лица поднимаются от бумаг, и все с некоторым удивлением уставляются на Сварзина: загнул:
– …второго секретаря райкома Филиферова за политическую слепоту снять с работы, записать ему строгий выговор с предупреждением и поставить к станку. Бюро райкома распустить и в ближайший срок провести новые выборы…
– Так… – медленно говорит Адрианов. – Вы кончили? Предлагаю регламент: Релиху, Карабуту и Филиферову – по десяти минут, всем принимающим участие в прениях – по пяти. Возражений нет?
– Дайте уж Карабуту и Филиферову хоть по пятнадцати, – заступается Релих.
– Нечего разводить болтовню. Товарищ Релих! Встает Релих, большой, сутулый. И сразу сенсация.
– Я считаю предложение товарища Сварзина в корне неправильным.
Что-о? Релих за Карабута? Вот так новость! Интересно!
– Да, в корне неправильным! Нельзя бросаться такими работниками, как Карабут. Исключить из партии легко. Гораздо труднее воспитать. О том, что Карабут не враг партии, ни у кого из нас нет сомнений. Карабут – талантливый работник, незаурядный работник. Он молод, не совсем еще опытен, задирист. Знаем. Но эти недостатки излечимы. Опыт, умение срабатываться с людьми, руководить массой – все это приобретается с годами. Но есть качества, которые не приобретаются: смелость, инициативность, преданность делу партии. Этими качествами как раз Карабут обладает в избытке. Поэтому об исключении его не может быть и речи, и неправильно товарищ Сварзин пытается представить нашу борьбу как беспринципную. Да, Карабут воюет со мной вот уже второй год. Карабут глубоко уверен, что рабочий класс он знает лучше меня, методы руководства производством знает лучше меня, даже технологический процесс – лучше меня. Что ж, это не страшно. Если сегодня и не знает, через год, через два будет знать. У него есть для этого все данные. Пока что самый верный арбитр в наших с ним спорах – это практика. Да, практика. А если она иногда быстро рассудить не может, рассудят нас здесь, на бюро. – Широким движением большой руки он обводит зал. – Что касается меня, то я лично всегда плохому миру предпочитал хорошую драку.
Он выдерживает паузу. В комнате тишина. Румяная стенографистка, используя секундную передышку, стремительно чинит карандаш тем же привычным жестом, каким наверняка еще совсем недавно чистила на кухне морковь.
– У Филиппа Захаровича достаточно своих ошибок, – обращаясь в сторону Карабута, продолжает Релих. – Поэтому я ни в коей мере не намерен навязывать ему еще и мои. Такой безусловно грубейшей ошибкой с моей стороны являлось назначение Грамберга. Я должен признать, товарищ Карабут возражал против этого назначения. К сожалению, я настоял на своем. Ошибку свою я заметил слишком поздно. Что касается товарища Карабута, то ошибка его состоит в том, что он безоговорочно доверился сомнительным людям, отдал в их руки газету. Доверчивость – плохое качество партийного руководителя. У Карабута этот недостаток усугубляет его преувеличенная самоуверенность, убеждение в собственной безгрешности. Карабут не хочет осознать свою ошибку. Вы знаете, что Гаранин исключен из партии не только решением бюро райкома, но и решением всей нашей заводской партийной организации. Казалось бы, Карабуту после такого урока элементарной политической бдительности не оставалось ничего, как сокрушенно признать свою вину и искупить ее на деле. Нет, Карабут после приезда экстренно созывает бюро райкома только затем, чтобы сообщить и зафиксировать в протоколе свое особое мнение: дескать, он, Карабут, считает решение бюро об исключении Гаранина в корне неправильным и лишенным всяких оснований.
– Не может быть!
– Товарищ Карабут сам это подтвердит. Он изложит нам здесь несомненно мотивы своего поведения. Он заявит, что для окончательного установления вины Гаранина у нас нет на руках достаточных юридических доказательств.
– Вы за меня не излагайте, я сам изложу!
Шорох.
– Я хочу вам только сказать, товарищ Карабут, что дартийный руководитель, который не умеет делать выводов на основании первого сигнала, – никакой не руководитель. Это шляпа, а не руководитель! Вот до чего доводит, Товарищ Карабут, упорствование в своих ошибках…
– Товарищ Релих, ваше время истекло.
– Я попрошу еще две минуты.
– Давайте. Только, пожалуйста, покороче.
– Я уже кончаю. Я уверен, что бюро поможет товарищу Карабуту осознать до конца тяжесть его ошибок и честно, по-большевистски, признаться в этом перед организацией. И тогда, я думаю, мы сможем ограничиться мерами взыскания значительно более мягкими, чем те, которые предлагал здесь товарищ Сварзин… Два слова о Филиферове. Мера взыскания, предлагаемая Сварзиным по отношению к Филиферову, мне кажется тоже чересчур крутой. Филиферов – честный рабочий парень, безусловно преданный партии. Вся его вина сводится, собственно, к одному: он недостаточно политически подкован, чтобы занимать пост второго секретаря районной организации. У себя в цехе товарищ Филиферов был прекрасным парторгом, и надо было его там оставить еще годик-другой; сначала подучить, а потом уже выдвигать на такую ответственную работу. Товарищ Карабут поспешил. Во имя красивого жеста он посалил своим заместителем неподготовленного человека, не помог ему, и человек на этой работе сорвался. Я предлагал бы вернуть товарища Филиферова парторгом в один из крупных цехов завода.
– Все? Товарищ Карабут!
Карабут встает, сует окурок в пепельницу, облокачивается на спинку стула.
– Я буду краток и уложусь в десять минут. Прежде всего я должен поблагодарить товарища Релиха за ту любезную и лестную характеристику, которую он дал мне в начале своей речи. Я слыхал, что в английском клубе, когда между джентльменами дело доходит до мордобоя, один начинает рассыпаться перед другим в комплиментах. Предполагается само собой, что благородный противник должен ответить тем же. Однако я человек невоспитанный, и правила английского клуба для меня не обязательны. Поэтому я буду говорить так, как будто этого благородного вступления в речи товарища Релиха не было, а говорил он обо мне только то, что думает. Мне предъявляется здесь обвинение в покрывательстве Грамберга.
– А Гаранина? (Сварзин).
– В покрывательстве Грамберга! О Гаранине буду говорить особо. О том, что Грамберг дважды исключался из партии, никто в нашей организации не знал. Как выяснилось позже, Грамберг ухитрился потерять учетную карточку и сделал это настолько виртуозно, что не вызвал наших подозрений даже при последней чистке. Чтобы разоблачить Грамберга, надо было быть либо ясновидцем, либо иметь с ним общих знакомых, как товарищ Релих. Приходится сожалеть, что он не смог этого сделать раньше.
Исключение из партии Гаранина я считаю совершенно необоснованным и в корне неправильным, что и просил занести в протокол на последнем заседании бюро нашего райкома. Единственное, что, по-моему, причиталось Гаранину, это выговор за напечатание статьи Грамберга. Ошибки, которых доискиваются в статьях самого Гаранина, можно при желании найти и в статьях товарища Релиха. Что касается связи Гаранина с арестованным Шуко, никакая такая связь никем не доказана. Все дело Гаранина, Дело с большой буквы, создано богатой фантазией товарища Релиха, который вещественные улики подменил воображением. Присутствуй я лично на том злосчастном заседании, не было бы никакого «дела Гаранина» и, естественно, не было бы никакого выстрела. Я кончил.
