Эжен Сю - Парижские тайны. Том I
— Да, это так, монсеньор.
— Но, увы, к чему говорить об этих неизъяснимых радостях, если нам не дано их испытать? — с горечью закончил Родольф.
В голосе его прозвучала такая душераздирающая боль, что Клеманс не смогла сдержать предательскую слезу.
После недолгого молчания Родольф, чуть не краснея из-за того, что не сдержал своих чувств, с печальной улыбкой сказал г-же д’Арвиль:
— Простите, сударыня, мои сожаления и горькие воспоминания оказались сильнее меня. Еще раз прошу прощенья…
— Ах, монсеньор, поверьте, я разделяю ваше горе. Разве у меня нет на это права? Разве вы не разделяете мои страдания? К сожалению, я ничем не могу вас утешить…
— Что вы! Ваше доброе сочувствие так помогает мне. Иметь возможность высказаться — уже великое утешение, а я не стал бы говорить о своих страданиях, если бы не сердечность нашего разговора, которая пробудила во мне горькие воспоминания. С моей стороны это слабость, но, когда заходит речь о юной девушке, я невольно вспоминаю дочь, которую утратил…
— Но это же так естественно! Вот послушайте, с тех пор как я повидалась с вами, монсеньор, я несколько раз сопровождала одну знатную даму во время ее визита в тюрьму: она покровительствует молодым женщинам, заключенным в Сен-Лазаре. Там сидят далеко не невинные создания. Если бы я не была матерью, я судила бы их строже… а я ощущаю болезненную жалость при мысли, что, может быть, они не пали бы так низко, если бы не жили с детства в нищете и заброшенности. Не знаю почему, но после этого мне кажется, что я люблю свою дочь еще больше…
И маркиза залилась слезами.
— Я только надеюсь, что вы не откажете мне в поддержке и в советах, не правда ли, монсеньор?
— Где бы я ни был, далеко или близко, я всегда буду с живейшим интересом следить за вами… И насколько это от меня зависит, постараюсь сделать все, чтобы вернуть счастье вам… и человеку, которого издавна считаю верным и близким другом.
— О, спасибо, спасибо за это обещание, монсеньор! — воскликнула Клеманс, утирая слезы. — Без вашей великодушной поддержки я бы, наверное, не выдержала, но, поверьте мне, клянусь вам, теперь я найду силы мужественно выполнять мой долг.
При этих словах маленькая дверь, скрытая под обоями, внезапно распахнулась.
Клеманс вскрикнула, Родольф вздрогнул.
Появился маркиз д’Арвиль, бледный, взволнованный и глубоко тронутый: на глазах его блестели слезы.
Когда прошел первый миг удивления, маркиз шагнул к Родольфу.
— Монсеньор, — сказал он, протягивая принцу письмо Сары. — Вот гнусное письмо, которое я только что получил у вас на глазах… Прошу вас сжечь его, но предварительно прочтите.
Клеманс ошеломленно смотрела на мужа.
— Боже, какая низость! — вскричал Родольф, пробежав глазами письмо.
— Да, монсеньор, но есть вещи еще более низкие, чем эта подлая клевета… Мое поведение!
— Что вы хотите этим сказать?
— Только что, вместо того чтобы смело и открыто показать вам это письмо, я сделал вид, что спокоен, но в сердце у меня бушевала ревность, ярость и отчаяние… И это не все. Знаете, что я сделал, монсеньор? Я постыдно спрятался за этой дверцей, чтобы вас подслушивать… Да, я пал достаточно низко, чтобы усомниться в вашем благородстве, в вашей чести… О, гнусный автор подобных писем знает, кому их адресовать. Он знает, как слаба моя голова… Так вот, монсеньор, скажите, после того, как я услышал все, что здесь говорилось, ибо я не пропустил ни единого слова, после того, как опустился до недоверия к вам и поверил этой ужасной клевете, заподозрив… скажите, могу ли я на коленях умолять вас о жалости и пощаде? И я умоляю вас, смотрите, смотрите, Клеманс, ибо я могу теперь надеяться только на ваше великодушие!
— Боже мой, дорогой Альбер, за что мне вас прощать? — сказал растроганный Родольф, сердечно протягивая маркизу руки. — Теперь вы знаете все наши секреты, я очень этому рад и могу вас только пожурить, что и сделаю с удовольствием. Невольно я проник в вашу тайну, так сказать, стал вашим наперсником, но что еще лучше, вы стали наперсником маркизы, то есть вы знаете теперь, чего вам ждать от ее благородного сердца.
— А вы, Клеманс, — печально обратился маркиз д’Арвиль к жене, — простите ли вы и этот мой грех?
— Да, при условии, что вы мне поможете вернуть вам счастье и радость.
Она протянула мужу руку, и он с волнением пожал ее.
— Поистине, дорогой маркиз, наши враги изрядно просчитались! — воскликнул Родольф. — Благодаря их козням мы стали дружнее, чем прежде. Без них вы никогда бы не смогли по достоинству оценить госпожу д’Арвиль, а она — выказать до конца свою преданность вам. Признайтесь, мы хорошо отомстили всем этим завистникам и злодеям! Пока все хорошо, но лучшее — впереди. Потому что я догадываюсь, кем нанесен удар, и не в моих обычаях терпеть зло, причиняемое моим друзьям. Но это уже моя забота. Прощайте, маркиза, наш заговор раскрыт, но зато теперь у вас будет помощник в заботах о ваших подопечных. Можете быть спокойны, мы скоро придумаем еще какую-нибудь тайную интригу, и пусть маркиз сам попытается угадать наш секрет!
Проводив Родольфа до кареты, чтобы еще раз поблагодарить его, маркиз прошел прямо к себе, не заходя к Клеманс.
Глава III
РАЗМЫШЛЕНИЯ
Трудно описать сумбурные и противоречивые чувства, которые обуревали маркиза д’Арвиля, когда он остался один.
Он радовался, что низкая клевета на Родольфа и Клеманс оказалась подлой ложью, но в то же время должен был отказаться от надежды, что Клеманс его когда-нибудь полюбит. Кроме того, в разговоре с Родольфом Клеманс решительно показала себя храброй, готовой на самопожертвование. Но из-за этого он еще более горько упрекал себя в преступном эгоизме, за то, что приковал к себе цепями супружества эту несчастную женщину…
Подслушанный им разговор совсем не утешил его, наоборот, он впал в мрачность, им овладела невыразимая тоска.
Богатство и праздность ужасны тем, что не могут отвлечь человека и делают его беззащитным перед жизненными невзгодами и страданиями. Праздному богачу не приходится думать о будущем, он не занят повседневным трудом и поэтому оказывается целиком во власти жестоких душевных мук.
Имея все, что можно купить за деньги, богач мечтает или горячо сожалеет о том, чего не купишь ценой золота.
Страдания маркиза д’Арвиля были беспредельны, потому что он в конечном счете желал только того, что было справедливо и законно: «Владеть своей женой, рассчитывать на ее любовь».
И теперь, встретив решительный отказ Клеманс, он спрашивал себя, не звучат ли жестокой насмешкой слова закона:
«Жена принадлежит мужу своему».
К какой власти, какому принуждению должен прибегнуть он, чтобы победить ее холодность, ее отвращение, которые превратили его жизнь в нескончаемую пытку, ибо он не должен был, не хотел и не мог любить никого, кроме своей жены?
Ему было ясно, что в его случае, как и во многих других семейных трагедиях, одна только воля мужа или жены была сильнее и непреложнее любых законов государства и церкви, и тут уже ничего нельзя изменить.
За приступами бессильного гнева обычно следовали периоды мрачного уныния.
Будущее страшило его, казалось непроглядно-темным и холодным.
Он предчувствовал, что эти боль и тоска несомненно сделают более частыми приступы его ужасной болезни.
— О, я сам виноват, во всем виноват! — восклицал он с отчаянием и нежностью. — Несчастная, бедная женщина! Я обманул ее, недостойно обманул! Она может… она должна меня ненавидеть… И все же только что она проявила ко мне такое трогательное сочувствие… А я, вместо того чтобы радоваться этому, поддался своей безумной страсти, воспылал, заговорил о любви, но, едва мои губы коснулись ее руки, она содрогнулась от ужаса. Если я до сих пор еще мог сомневаться, что внушаю ей непреодолимое отвращение, то, что она сказала принцу, не оставило мне никакой надежды. О, как это ужасно… ужасно!
Но по какому праву она доверила ему нашу страшную тайну? Это недостойная измена! По какому праву? Увы, наверное, по праву жертвы, которая жалуется на своего палача. Бедная девочка, такая юная, такая любящая, и все, что она смела сказать о страшной участи, которую я ей уготовил, это… что не о такой судьбе она мечтала и что была еще слишком молода, чтобы отказаться от любви! Я знаю Клеманс. Отныне и навсегда она будет держать слово, которое дала мне и принцу. Она будет мне самой нежной и доброй сестрой… Что ж, не достойно ли мое положение зависти? Вместо холодных и сдержанных отношений между нами придут нежность и тепло, хотя она могла бы по-прежнему смотреть на меня с леденящим презрением, и была бы права, а я виновен.
Ну что ж, утешимся тем, что она мне предлагает. Разве это не слишком большое счастье?.. Счастье? Как же я слаб, как труслив! Разве она не моя жена? Моя! Только моя! Закон признает мою власть над ней… Если жена противится, я имею право…
