Франц Кафка - Замок. Процесс. Америка. Три романа в одном томе
— Госпожа главная кухарка! Госпожа главная кухарка! — окликнул ее распорядитель, перехватив ее взгляд.
— Мы сейчас, — ответила та и заговорила еще быстрей: — Послушай, Карл, по тому, как мне видится это дело, я даже рада, что распорядитель не хочет затевать расследование, а захоти он его начать, я в твоих же интересах этого бы не допустила. Никто не должен знать, как и чем ты угощал этого человека, который, кстати, вовсе не один из твоих бывших товарищей, как ты уверяешь, ты ведь с ними напоследок рассорился, а теперь, выходит, одного из них вдруг решил потчевать. Так что это какой-то совсем другой знакомый, с которым ты по легкомыслию подружился ночью где-то в городской пивнушке. Но как ты мог, Карл, скрывать от меня все эти вещи? Если тебе, допустим, непереносима была обстановка в спальном зале, и по этой, в сущности, безобидной причине начались твои ночные похождения, почему ты мне ни слова об этом не сказал? Ты же знаешь, я хотела устроить тебя в отдельную комнату и лишь по твоим же настояниям от этого намерения отказалась. А теперь все выглядит так, будто ты нарочно предпочел спальный зал, тебе так было вольготнее! Но деньги-то свои ты хранил в моей кассе и чаевые каждую неделю мне приносил, откуда же, мальчик мой, скажи на милость, ты доставал деньги на все твои увеселения и где ты сейчас собирался раздобыть денег для твоего дружка? Ведь это все вещи, о которых я, по крайней мере сейчас, старшему распорядителю даже заикнуться боюсь, не то, чего доброго, расследование и впрямь неизбежно. Так что тебе надо обязательно из отеля уходить, и притом как можно скорей. Отправляйся прямо сейчас в пансион Бреннера, — ты там с Терезой уже много раз бывал, — и по этой вот рекомендации они тебя немедленно примут. — И главная кухарка, вынув из кармана блузки золотую авторучку, черкнула несколько строк на своей визитке, продолжая при этом говорить: — Чемодан твой я тебе сегодня же переправлю. Тереза, что же ты стоишь, беги в гардеробную лифтеров и собери его чемодан!
(Но Тереза все еще не трогалась с места, так ей хотелось теперь, вытерпев столько мучений, сполна насладиться и явным поворотом к лучшему, который принимало дело Карла благодаря доброте главной кухарки.)
Кто-то, не осмеливаясь войти, слегка приоткрыл дверь и тут же снова ее захлопнул. Очевидно, это был какой-то знак, относившийся к Джакомо, ибо тот сделал шаг вперед и произнес:
— Росман, мне велено кое-что тебе передать.
— Сейчас, — сказала главная кухарка и торопливо сунула в карман Карлу, который слушал ее, так и не подняв головы, свою визитную карточку. — Твои деньги пока что останутся у меня, ты знаешь, у меня они будут в сохранности. Сегодня посиди дома, обдумай все как следует, а завтра — сегодня у меня времени не будет, я и так слишком долго здесь задержалась, — я зайду к Бреннеру, и мы посмотрим, что для тебя можно сделать. В любом случае я тебя не брошу, говорю тебе об этом уже сегодня. О будущем своем не тревожься, тревожиться тебе надо скорее уж о недавнем прошлом.
С этими словами она потрепала его по плечу и направилась к старшему распорядителю, — Карл поднял голову и посмотрел вслед этой высокой, статной женщине, что удалялась от него легкой поступью и с легким сердцем.
— Ты что же, совсем не рад, — спросила оставшаяся подле него Тереза, — что все так хорошо кончилось?
— Еще бы, — ответил ей Карл и улыбнулся, хотя совершенно не мог понять, с какой стати он должен радоваться тому, что его выгоняют, как воришку.
Глаза Терезы лучились неподдельной радостью, словно ей решительно все равно, совершил Карл преступление или нет, справедливо его обвинили или облыжно, главное — его отпускают на свободу, а уж с честью или с позором — не важно. И это Тереза, столь щепетильная на собственный счет, что, случалось, неделями переживала из-за какого-нибудь пустякового замечания главной кухарки, толкуя и перетолковывая его на все лады!
Карл с подвохом спросил:
— Ты чемодан мой сразу соберешь и отправишь?
И от изумления даже поневоле тряхнул головой — столь мгновенно разгадала Тереза его вопрос, так сразу и поверив, что в чемодане, должно быть, хранятся какие-то вещи, которые никто не должен увидеть, она даже не подумала поднять на него глаза, протянуть ему руку, только прошептала чуть слышно:
— Конечно, Карл, конечно, я сейчас же соберу чемодан.
И тотчас же убежала.
Тут и Джакомо не удержался и, взволнованный долгим ожиданием, громко выкрикнул:
— Росман, там внизу человек валяется и не дает себя вынести. Его хотели в больницу отправить, а он отбивается и кричит, ты, мол, никогда не допустишь, чтобы его в больницу запихнули. Надо, мол, нанять машину и отвезти его домой, а за машину ты заплатишь. Будешь платить?
— Ишь как он на тебя полагается, — заметил старший распорядитель.
Карл пожал плечами и отсчитал в ладонь Джакомо деньги.
— Больше у меня нет, — сказал он.
— А еще он спрашивает, поедешь ты с ним или нет? — спросил Джакомо, позвякивая мелочью.
— Не поедет, — отрезала главная кухарка.
— Итак, Росман, — решительно изрек старший распорядитель, даже не дожидаясь, пока Джакомо уйдет, — с этой минуты ты уволен. — Главный швейцар несколько раз важно кивнул, будто это его собственные слова, а распорядитель их лишь повторяет. — Причины твоего увольнения я даже не решаюсь назвать вслух, иначе мне пришлось бы тебя задержать. — Главный швейцар с подчеркнутой строгостью глянул на главную кухарку, мол, уж он-то прекрасно знает, кому обязан Карл столь незаслуженно мягким обхождением. — Отправляйся к Бессу, переоденься, сдай ему ливрею, после чего изволь немедленно — ты слышал, немедленно! — покинуть отель.
Главная кухарка, желая ободрить Карла, успокаивающе прикрыла глаза. Поклонившись на прощанье, Карл мельком успел заметить, что старший распорядитель как бы невзначай схватил ее руку и нежно перебирает в своей. Главный швейцар тяжелым шагом проводил Карла до двери, не дав тому ее закрыть, а, наоборот, попридержал, и все это лишь для того, чтобы крикнуть вслед:
— Через полминуты жду тебя внизу у главного входа и сам прослежу, как ты уйдешь, запомни!
Карл торопился что есть мочи, лишь бы избежать неприятной встречи у главного входа, но все шло куда медленнее, чем ему хотелось. Сперва он долго не мог найти Бесса, потому что было время завтрака и повсюду толпились люди, потом оказалось, что кто-то позаимствовал у Карла его старые брюки, и пришлось ему почти все вешалки у кроватей обыскивать, пока он наконец эти брюки не нашел, так что миновало, наверно, минут пять, прежде чем он появился у главного входа. Прямо перед ним как раз шествовала какая-то дама в сопровождении четверых спутников. Все они направлялись к большому лимузину, который их уже ждал и дверцу которого услужливый лакей держал нараспашку, широко отставив левую руку в сторону, что выглядело, конечно, необычайно торжественно. Но напрасно надеялся Карл незаметно прошмыгнуть в дверь, затесавшись в столь знатное общество. В тот же миг главный швейцар уже цапнул его за рукав и, буквально продернув его между двумя господами, перед которыми он еще успел извиниться, подтащил к себе.
— И это называется полминуты? — спросил он, искоса поглядывая на Карла, как смотрят обыкновенно на неисправные часы. — Ну-ка, пойдем, — сказал он затем и повел его в огромную швейцарскую, в которую Карла, по правде сказать, давно подмывало заглянуть хоть разок, но куда теперь, подталкиваемый швейцаром, он шел недоверчиво и с опаской. Уже в дверях он попытался было повернуть, отстранить швейцара и уйти.
— Нет-нет, тебе сюда, — сказал швейцар, хватая Карла за плечи.
— Но ведь я уже свободен, — запротестовал Карл, имея в виду, что теперь, когда он уволен, никто в отеле ему не указ.
— Пока я тебя держу, ты не свободен, — ответил швейцар, кстати, в полном соответствии с истиной.
В конце концов, рассудил Карл, никаких резонов сопротивляться швейцару вроде бы нет. Ну что еще с ним, в сущности, может случиться? К тому же стены швейцарской сделаны из огромных листов цельного стекла, сквозь которое толпу шныряющих людей в вестибюле видно до того отчетливо, будто ты и сам среди них. Да и во всей швейцарской не было, похоже, такого угла, где можно укрыться от посторонних глаз. И как ни спешили там, в вестибюле, люди, ибо каждый торопился, каждый пробивал себе дорогу сквозь толпу, кто раздвигая встречных рукой, кто сосредоточенно глядя себе под ноги, кто рыская глазами, а кто и вскинув над головой свою кладь, — но редко кто упускал случай бросить взгляд в швейцарскую, за стеклами которой вывешивались всевозможные объявления и правила, памятки и просто записки, предназначенные как для гостей, так и для обслуживающего персонала. Кроме того, между вестибюлем и швейцарской имелась и возможность непосредственного сообщения через два больших раздвижных окна, за которыми располагались два младших портье, чьи обязанности состояли лишь в том, чтобы бесперебойно давать справки по самым различным вопросам. Вот уж у кого была сумасшедшая работа, но Карл, уже зная теперь натуру главного швейцара, готов был поспорить, что тот все долгие годы службы мечтал и тщился заполучить именно это место. Эти двое, посаженные на справки, неизменно видели перед собой — снаружи, из вестибюля, такое трудно было себе представить — по меньшей мере десяток вопрошающих физиономий. И среди этих десяти вопрошателей, всякий раз новых, зачастую царила такая мешанина языков, будто каждого специально прислали сюда из своей страны. То и дело несколько просунувшихся голов спрашивали что-то одновременно, а иные вдобавок успевали переговариваться друг с другом. Большинству нужно было что-то из швейцарской забрать либо, наоборот, там оставить, так что из чехарды лиц тянулись еще и требовательно размахивающие руки. Одному так не терпелось схватить газету, что та от его рывка нечаянно развернулась в воздухе, разом прикрыв собой все галдящие лица. И весь этот натиск двум главным портье надлежало стойко выдерживать. Обыкновенной речи при такой работе было явно недостаточно, они тараторили, особенно один, мрачного вида мужчина с черной бородой во все лицо, — этот вообще давал справки, не умолкая ни на секунду. Он не глядел ни на стол, на котором беспрестанно что-то перекладывал, ни на лица сменяющих друг друга клиентов, а исключительно и только прямо перед собой, то ли сберегая, то ли накапливая силы. К тому же его борода, видимо, все же мешала разборчивости его речи, так что Карл, ненадолго возле него задержавшись, почти ничего из сказанного им не понял, хотя, как знать, быть может, как раз в это время портье при всей явственности английского акцента говорил на каком-то иностранном языке? Вдобавок сбивала с толку и сама его манера — всякая новая справка до того плотно примыкала к предыдущей и, можно сказать, сливалась с ней, что зачастую клиент с напряженным лицом все еще слушал, полагая, что ответ адресован ему, и лишь немного погодя соображал, что с ним давно покончено. Привыкнуть надо было и к тому, что этот младший портье в случае неясности никогда не просил повторить вопрос, даже если он в целом был понятен и лишь поставлен не вполне четко, — едва заметным движением головы портье давал понять, что на такой вопрос отвечать не намерен, предоставляя клиенту самому додумываться, где и в чем он дал промашку и как задать вопрос правильно. Именно за подобными раздумьями иные просители и проводили у окна довольно много времени. В помощь каждому портье был придан мальчишка-ординарец, которому надлежало — и только бегом — приносить с книжных полок и из всевозможных ящиков все, что младшему портье ежесекундно может понадобиться. Это была самая высокооплачиваемая, хотя и самая тяжелая работа, какую мог получить в отеле подросток, в известном смысле ординарцам доставалось даже похлестче, чем младшим портье, потому что портье надо было только думать и говорить, тогда как мальчишкам приходилось думать и бегать. Если ординарец приносил что-нибудь не то, у младшего портье, разумеется, не было времени на долгие разговоры и поучения, чаще всего по ошибке принесенная вещь, едва оказавшись на столе, тут же летела на пол. Очень интересно было наблюдать смену младших портье, она произошла как раз вскоре после прихода Карла. Подобные смены, должно быть, происходили, по крайней мере днем, довольно часто, ибо нормальный человек не в состоянии выдержать такую нагрузку дольше часа. Когда наступило время смены, ударил гонг, и в тот же миг из боковой двери вышли два младших портье, которым надлежало заступить на пост, каждый в сопровождении своего ординарца. Расположившись за спинами товарищей, они некоторое время простояли в бездействии, изучая людей за окном и постепенно вникая в суть вопросов и ответов. Затем, улучив подходящую минуту, сменяющий хлопал сменяемого по плечу, и тот, хотя прежде, казалось, представления не имел о том, что творится у него за спиной, мгновенно все понимал и уступал свое место. Происходило все это так стремительно, что люди за окном нередко пугались и, завидя столь внезапно возникшее перед ними новое лицо, в страхе отшатывались. Смененные портье, с наслаждением потянувшись, шли к двум стоящим неподалеку умывальникам остудить свои разгоряченные головы, тогда как их ординарцам еще рано было потягиваться, им полагалось прежде подобрать с пола все сброшенные за время смены вещи и разложить по местам.
