Дзюнъитиро Танидзаки - МЕЛКИЙ СНЕГ (Снежный пейзаж)
Проблема соотношения культур Запада и Востока всегда живо интересовала Танидзаки; в «Похвале тени» многие разделы в полемическом тоне посвящены рассмотрению различий в эстетических представлениях японцев и европейцев, «…наклонность искать красоту в темноте свойственна одним лишь людям Востока», — утверждает он и приводит в качестве иллюстрации многочисленные примеры. Это расшитое золотом облачение буддийского духовенства, особенно эффектное, когда «большая часть пышного узора золотого шитья окутана мраком, из которого время от времени поблёскивают золотые и серебряные нити»; или «золотые крапинки, украшающие узор ширм и дверей» в глубине сумеречного покоя, которые «вдруг вспыхивают, лишь только вы зайдёте сбоку. И вы недоумеваете, каким образам эти золотые крапинки могут собрать в такой темноте столько лучей. Теперь я понимаю, почему в старину так любили покрывать золотом изваяния Будды и стены комнат, где жили знатные люди. Современному человеку такая красота золота неизвестна». Множество тонко подмеченных, выразительных деталей иллюстрирует авторскую мысль, раскрывает перед читателем то сокровенное, что вдохновляло и одухотворяло японское искусство. Однако когда речь заходит об эстетике европейцев, Танидзаки, ни разу не бывавший в Европе, в полемическом задоре нередко приходит к поверхностным и, прямо скажем, необоснованным выводам. Не вызывает сомнения, что красота золочёных иконостасов и окладов вокруг тёмных лаков святых в тусклом мерцании лампад и свечей в древних византийских соборах апеллировала к сердцам людей не меньше, чем торжественный сумрак буддийских храмов, и, конечно же, зодчие и художники-европейцы вполне сознательно рассчитывали именно на такой же эффект, «…я прихожу в восхищение перед тем искусством распределения светотени, которое свойственно только японцам, постигшим тайну «тени», — утверждает Танидзаки и продолжает: «…ими (европейцами. — И. Л.) ещё не разгадана загадка «тени». Чтобы опровергнуть это суждение, достаточно, наверное, напомнить хотя бы об одном лишь Рембрандте… На известный «перехлёст» в суждениях о европейской эстетике указывает и японская критика. В «Введении в историю японской литературы» видный современный критик и литературовед Сюити Като пишет, что красота цветных витражей в средневековой Европе создавалась в расчёте на гармонию с тёмной глубиной средневековых построек. Что же касается китайцев, пишет далее Като, уж бесспорно принадлежащих к «людям Востока», то они специально устраивали террасы наверху многоярусных дворцов, чтобы любоваться красотой окрестных пейзажей «при ярком солнечном свете, под синим пекинским небом». Впрочем, зарубежный читатель охотно простит Танидзаки недостаточную осведомлённость в вопросах европейской эстетики и культуры; несравненно более ценно и важно, что, прочитав «Похвалу тени», он сумеет лучше, глубже понять оригинальную красоту искусства Японии, эстетику, запечатлённую не только в музеях, дворцах и храмах, но и по сей день пронизывающую многие сферы повседневной жизни и быта широких слоёв народа.
Сколь ни велик был интерес Танидзаки к искусству, всё же он был в первую очередь писателем, делом его жизни была литература. В 1935 году он приступает к труду, занявшему несколько лет, — к переводу на современный японский язык классического романа «Повесть о Гэндзи», созданного писательницей Мурасаки Сикибу, служившей при дворе японских императоров почти тысячу лет назад.
«Повесть о Гэндзи» — этот «главный роман» японской литературы — занимает одно из центральных мест в истории не только литературы, но и всей японской культуры. Как в оптическом фокусе, в нём сконцентрированы всё аспекты мировоззрения людей той далёкой эпохи, в том числе и эстетические представления японцев, и можно понять, что Танидзаки, для которого проблемы эстетики играли первостепенную роль, захотел, если можно так выразиться, припасть к первоисточнику национальных эстетических представлений. Но писателем руководили не только личные интересы. Написанная в отдалённые времена, на старом японском языке, «Повесть о Гэндзи» давно уже стала недоступна широким читательским кругам. Вернуть японцам роман, по праву считающийся гордостью японской национальной литературы, чтобы сделать его достоянием не только специалистов-филологов, но и широких читательских кругов, — такую благородную задачу взял на себя писатель, на выполнение её ушли годы нелёгкого, усердного труда. Ради «Повести о Гэндзи» Танидзаки пожертвовал даже собственным творчеством, за время работы над переводом он почти не выступает в печати, публикуя лишь отдельные небольшие заметки или участвуя в собеседованиях на литературные темы. Исключением явилась лишь небольшая новелла «Кошка, Сёдзо и две женищны» (1937). В несколько необычной для Танидзаки юмористической тональности здесь изображена хитроумная борьба двух энергичных, предприимчивых женщин за право быть хозяйкой лавки, а заодно и женой её номинального владельца Сёдзо — так зовут этого незадачливого взрослого недоросля, вокруг которого разыгрываются полукомические, полудраматические события. В этих семейных интригах, где важную роль играет любимица Сёдзо — кошка Лили, активно участвует и третья женщина, мать Сёдзо, фактическая владелица лавки, по своему усмотрению организующая и развод, и новый брак сына. В конце концов безвольному, робкому Сёдзо — типичному персонажу в творчество Танидзаки, где мужчине чаще всего отводится пассивная роль, — не остаётся ничего другого, как по-настоящему привязаться… к кошке, единственному существу, которое не может им помыкать. В новелле живо воспроизведены достоверные картины быта и нравов мелкого торгового люда, хорошо знакомые Танидзаки по его детским и юношеским воспоминаниям; такие мелкие собственники, хозяева небольших лавок и магазинчиков, даже в наши дни всё ещё составляют значительную прослойку населения японских городов.
Между тем работа над переводом «Повести о Гэндзи» продолжалась без перерыва. С1937 по 1939 год журнал «Тюо-корон» регулярно публиковал очередные главы классического романа. Надо ли говорить, что Танидзаки, с первых шагов в литературе выделявшийся стилистическим мастерством, блестяще справился и с этой необычайно трудной задачей. Однако, когда в 1939 году работа была закончена — на неё ушли полных четыре года, — оказалось, что перевод Танидзаки не может быть напечатан отдельным изданием. Цензура запретила публиковать древний классический роман госпожи Мурасаки из-за того, что одна из сюжетных линий романа повествует о любви главного героя Гэндзи к своей юной мачехе, супруге императора, — с точки зрения цензуры, этот эпизод был бы равнозначен оскорблению императорского дома. Запрет публиковать древний шедевр японской литературы, перевод которого на современный японский язык потребовал столь долгого и, без преувеличения, вдохновенного труда, явился тяжёлым ударом для Танидзаки.
Что же происходило в Японии в конце 30-х годов, если стали возможны столь абсурдные, парадоксальные акции? Ответ на этот вопрос мог бы занять много томов, но можно сказать и кратко: Япония воевала.
* * *Шла война, хотя само это слово до поры до времени находилось под строжайшим запретом; даже самые кровопролитные боевые действия на земле Китая именовались в официальной прессе не иначе как «инцидентами». В наши дни в Японии пишут иногда о «пятнадцатилетней войне» — счёт ведётся с начала 30-х годов, т. е. от оккупации северо-востока Китая и создания там марионеточного государства Маньчжоу-го до разгрома японского милитаризма в 1945 году. Действительно, всё 30-е годы прошли под знаком нарастающей агрессии Японии против соседнего Китая. И хотя тысячи японских семей уже получали извещения о гибели своих близких вместе с маленькими деревянными ящичками с прахом мужей, сыновей и братьев, полагалось считать, что всё это ещё не война, а всего лишь «инцидент», — там, где-то далеко, за морями, на далёком Азиатском материке… «Настоящая» война началась лишь в декабре 1941 года внезапным налётом японской авиации на военно-морскую базу США в Перл-Харборе.
Понятно, что с усилением власти милитаристов ужесточалась и реакционная политика внутри страны. В истории японской литературы время с 1937 по 1945 год принято именовать «периодом мрака», своеобразным провалом, когда японская литература попросту перестала существовать. Действительно, литература, достойная этого наименования, исчезла в Японии. Но это не означает, что прекратилась литературная продукция, — напротив, в изобилии печатались романы, повести и рассказы, целые поэтические антологии, но всё это чтиво было сплошным восхвалением агрессивной войны, низкопробной лестью в адрес милитаристов, славословием «подвигов» «императорской армии». Как же случилось, что японская литература, японские писатели пали так низко? Одних физически уничтожили, других принудили к молчанию, занеся в «чёрный список», а третьи — и таких, увы, оказалось сверх ожидания много — добровольно превратились в прислужников милитаристских диктаторов. Чтобы пересчитать тех, кто не пошёл на сотрудничество с реакцией, пальцев одной руки оказалось бы слитком много. Среди этих немногих — двоих, троих, самое большее — четверых, — был Дзюнъитиро Танидзаки.
