Трагикомические новеллы - Поль Скаррон
Он выехал из Барселоны на рассвете, желая обезопасить себя от жары и от мух, свойственных августу месяцу, и в девять часов утра оказался в четырех или пяти милях от Барселоны. Он проехал через большое селение, где один каталонский герцог проводил часть лета в превосходнейшем замке, выходившем на дорогу. Этот герцог был очень стар и женат на весьма веселой молодой особе не больше двадцати лет отроду. В тот день герцог поехал на охоту, откуда должен был вернуться лишь на следующий день. Юная герцогиня увидела со своего балкона, выходившего на большую дорогу, как наш гренадец проезжает мимо. Его привлекательная внешность внушила ей желание посмотреть на него с более близкого расстояния, помимо того она была любопытна от природы и неохотно пропускала через свой город чужестранцев, не вызвав их к себе. Хотя наш гренадец и имел сильное желание пообедать где-нибудь подальше, он не мог отказаться последовать за пажом, явившимся от имени герцогини с просьбой посетить ее. Она была прекрасна, как ангел; гренадец отнюдь не ненавидел женщин подобной наружности, хотя бы они и не были герцогинями. Он имел превосходную внешность; герцогиня с удовольствием смотрела на мужчин в этом роде, стараясь хоть немного вознаградить себя за время, так плохо проводимое ею в обществе мужа; к великому ее несчастью, тот находил ее очень красивой и наслаждался ее веселым нравом, причем, хотя лишь редко покидал ее, считал, что все еще недостаточно ее видит.
Дон Педро, наделенный очень хорошим умом и такой же способностью судить о вещах, очень развлек герцогиню рассказом о своих путешествиях, и сразу же ему показалось, что она очень склонна к развлечениям. Она в особенности осведомилась о законах неаполитанской любезности, захотела узнать, большой ли свободой пользуются там женщины и так же ли учтивы любезники в Италии, как любезники испанцы. Под конец дон Педро был убежден, что если она не бросается очертя голову в любовные приключения, то причина тому отнюдь не в недостатке доброй воли.
Она пригласила его отобедать вместе с нею к великому удовольствию и его и ее самой. Гренадец собирался откланяться после обеда; она не позволила этого и сказала, что хочет видеть его своим гостем, поскольку господин герцог в этот день не вернется. Она любезно добавила, что лица с такими заслугами весьма редки в Каталонии, и поэтому надлежит расставаться с ними возможно позднее, коль скоро имеешь счастье наслаждаться их обществом. Она пригласила его в очень прохладную комнату, украшенную картинами, фарфором, редкостями, где был пышный помост, великолепные плитки пола, стекла и диван, покрытый атласными подушками. Там гренадец рассказал ей о своих приключениях в Гренаде, Севилье, а также в Италии, оставшихся мне неизвестными. Герцогиня слушала эти рассказы с огромной жадностью, и он даже сказал ей, что решился, наконец, жениться, если бы нашел женщину настолько глупую, чтобы ему не приходилось бояться всех дурных шуток, которые остроумные женщины способны сыграть со своими мужьями.
— У меня есть средства, — продолжал он, — превышающие средний уровень; и хотя бы будущая моя жена не имела их вовсе, лишь бы она была хорошо воспитана и не безобразна, я не стал бы колебаться жениться на ней; впрочем, правду говоря, я предпочел бы безобразную и очень глупую красавице, но не глупой.
— Вы находитесь в великом заблуждении, — возразила герцогиня. — Но что вы понимаете под хорошим воспитанием? — прибавила она.
— Я имею в виду порядочную женщину, — отвечал гренадец.
— Но как же глупая женщина может быть порядочной, — возразила прекрасная дама, — если она не знает, что такое порядочность, и неспособна это понять? Как может глупая женщина любить вас, если она неспособна вас узнать? Она нарушит свой долг, сама не понимая, что делает; между тем умная женщина, хотя бы она была не тверда в добродетели, сумеет избежать тех случаев, когда есть опасность ее потерять.
Они спорили еще долгое время на эту тему: гренадец утверждал, что женщина должна лишь уметь любить своего мужа, быть ему верной и очень заботиться о своем хозяйстве и о детях; герцогиня же хотела убедить его, что глупая на все это неспособна и, даже если она красива, может в конце концов надоесть.
Они дали друг другу множество доказательств своего остроумия, и их хорошее мнение друг о друге вскоре превратилось в благосклонность и даже в нечто большее. Гренадец не только отличался от герцога возрастом, остроумием, внешностью; он был одним из наилучше сложенных людей в мире, и если он казался таковым герцогине, то сам находил ее прекраснейшей из всех когда-либо им виденных женщин. Он был отважен, как лев, и никогда не оставался наедине с женщиной без того, чтобы не предложить ей своих услуг. Если следовало согласие, то он делал, что мог; если обижались, то он бросался на колени; он первый называл себя опрометчивым Иксионом[4] и просил прощения с таким остроумием и лицемерием, что ему прощали эту обиду или одобряли, если он наносил повторное оскорбление.
— Я никогда не поверил бы, — сказал он очаровательной герцогине, — что можно найти человека, способного разуверить меня в том, в чем я убежден на основании стольких опытов. Но никогда это мое мнение не опровергалось такой необыкновенной женщиной, как вы, чья одна только душа, даже не прибегая к красоте, не имеющей подобной себе в мире, может возыметь какую угодно власть над всеми, кто достаточно умен и способен понять, что вы наделены умом более всех остальных женщин вместе взятых. Вы исцелили меня от заблуждения, — прибавил он, — но вы вселили в меня недуг, тем более опасный и трудно излечимый, что я в восхищении от него и, страдая им, удовлетворяю величайшее честолюбие, доступное для человека.
Я не знаю, сколько других гипербол
