Дикая охота короля Стаха - Владимир Семёнович Короткевич
— И как вы видели дикую охоту?
— Так, как и тут, в книге. Я был у Дуботолка, соседа Яновских,— между прочим, потомка того Дуботолка,— и возвращался от него. Я шел по вересковой пустоши, как раз возле огромной груды камней. И ночь была светловатая. Я не услышал, как они появились. Они мчались мимо меня именно по трясине. О, это было жутко.
Что-то мутное плеснулось в его глазах, и мне подумалось, что в этом доме, да, наверное, и на всей равнине, худое происходит с мозгами людей.
«Есть ли тут хоть один нормальный человек? Или, может, все сумасшедшие?» — подумал я.
— Главное, они мчались почти беззвучно. Кони, знаете, такой древней породы, какую сейчас с огнем не отыщешь: настоящие полесские дрыганты с подрезанными жилами у хвостов. Гривы реют по ветру, плащи-велеисы...
— Велеисы надевались только поверх панциря,— непочтительно перебил я.— А какой панцирь может быть на охоте?
— Я знаю,— просто и очень искренне ответил кукольный человек, наставив на меня большие, кроткие, как у оленя, глаза.— Поверьте, если бы я лгал, я бы мог придумать что-либо поизворотливее.
— Тогда извините,— почувствовал неловкость я.
— Велеисы реют за спинами людей. Копья торчат в воздухе. И мчатся, мчатся они, как нашествие.
— Еще раз извините, уважаемый пан. А скажите, может, на ужине у соседа потчевали медом?
— Я не пью,— с достоинством поджал губы Берман-Гацевич.— Я говорю вам, они не оставляли даже следов за собою, и туман прятал ноги коней. И лицо короля. Он был совсем спокойный, безжизненно-мрачный, сухой и совсем-совсем серый, как туман.
Самое главное, они приезжали к дворцу Яновских в ту ночь. Мне рассказали, когда я пришел, что в полночь загремело кольцо на двери и голос крикнул: «Роман в двенадцатом колене, выходи!»
— Почему Роман?
— Потому что Надея — последний потомок Романа, именно двенадцатое его колено.
— Не верю,— снова отрезал я, сражаясь до конца, так как лицо у Бермана было вправду бледным.— Давайте родословец Яновских.
Берман с готовностью вытащил какую-то книгу и раскрыл пергаментную вкладку с «древом чести». И действительно, одиннадцать поколений шло с Романа Старого. Ниже одиннадцатого колена, опять Романа, была надпись, сделанная мелким косым почерком: «26 октября 1870 года родилась дочь моя, Надея. Последнее, двенадцатое, наше колено, единственное мое дитя. Жестокий рок, сними с нас свое проклятие, пускай погибнут только одиннадцать поколений. Смилуйся над этим маленьким комочком. Возьми меня, если это надобно, но пускай выживет она. Она ведь последняя из рода Яновских. Уповаю на тебя».
— Это отец ее писал? — спросил я, растроганный, и подумал, что мне было в год рождения этой девочки восемь лет.
— Да, он. Видите, он предчувствовал. Его судьба — доказательство правдивости легенды о короле Стахе. Он знал ее, они все знали, так как проклятие висело над потомками этих нечестивцев, как топор. Тот обезумеет, того убьют за деньги братья, тот погибнет во время охоты. Он знал и готовился: обеспечил девушке хоть ничтожный, но доход, нашел заблаговременно опекунов, составил завещание (кстати, я боюсь этой осени, многие из Яновских не доживали до совершеннолетия, а через два дня будет ее день рождения, и уже дважды появлялась дикая охота под стенами дворца). Роман никогда не выходил ночью из дворца. Но два года назад Надею Романовну взяла в гости ее далекая родственница по матери, жена шляхтича Кульши. Девочка задержалась у нее допоздна. Роман был такой человек, что очень нервничал, если ее не было дома. А дом Кульшей был у самой Волотовой Прорвы. Он сел на коня и поехал. Девочка вернулась домой с Рыгором, сторожем Кульши. А пана нет. Поехали искать. А была осень, время, когда охота короля Стаха появляется особенно часто. Мы ехали по следам панского коня, я и Рыгор. Я боялся, а Рыгор — ни капельки. Следы вели сначала по дороге, потом свернули и начали вилять по лугу. И сбоку Рыгор отыскал другие следы.
Он хороший охотник, этот Рыгор. Какой ужас, господин! Следы были от двух десятков коней. И подковы старые, с трезубцем, похожим на вилы. Таких давно не куют у нас. И порой эти следы исчезали и появлялись через двадцать, через тридцать шагов, будто кони летели в воздухе. Потом мы отыскали пыж от панского ружья, я узнал бы его из сотни. Рыгор припомнил, что, когда он вез девчонку домой, кто-то стрелял возле Прорвы. Мы погнали коней быстрее, так как минуло часов пять, ночь уже темнела перед зарей. Вскоре мы услышали — где-то ржал конь. Мы выехали на большую прогалину, заросшую вереском. Тут Рыгор отметил, что кони дикой охоты развернулись в лаву и пошли в намет. А конь хозяина несколько раз споткнулся, видимо, уставший.
Голос Бермана внезапно одичал и пресекся.
— И в конце прогалины, как раз там, где начиналась Прорва, мы увидели еще живого коня, который лежал со сломанной ногою и кричал так страшно, как человек. Рыгор сказал, что пан должен быть где-то здесь. Мы нашли его следы, которые шли от трясины. Я двинулся по ним, но они дошли до коня, почти до коня, и исчезли. Тут на влажной почве были вмятины, будто человек упал. И дальше ничего. Главное в том, что следов рядом не было. Охота свернула в сторону саженях в десяти от того места. Либо Роман вознеся на небо, либо кони короля Стаха домчались до него в воздухе и схватили с собою. Мы подождали с полчаса, и, когда началась настоящая тьма, Рыгор хлопнул себя по голове и повелел мне надрать бересты. Я, шляхтич, подчинился этому хлопу: он был тогда властный, как магнат. Когда мы зажгли бересту — он склонился над следами: «Ну, что скажешь, пане?» — спросил он с видом превосходства. «Я не знаю, зачем ему понадобилось идти от трясины, не знаю, как он туда угодил»,— ответил я нескладно. Тогда этот хам расхохотался таким каркающим смехом, что мне даже жутко стало. «Он и не думал идти от трясины. Он, сударь, шел в трясину. И ноги у него совсем не были выкручены задом наперед, как ты, возможно, думаешь. Он отступал, отступал к трясине от чего-то ужасного. Видишь, вот тут он брякнулся оземь. Конь сломал ногу, и он перелетел через голову. Он, если хочешь знать, подвернул ногу:
