Фокусник - Эрвин Лазар
От ворот раздался крик караульного:
— Великий Вождь идет!
Индейцы, размахивая в воздухе боевыми мечами, разразились громогласным «ура!»
Хор мальчишеских голосов прорезал густой, бесстрастный бас Великого Вождя; Воробей краешком глаза увидел кремово-черную сутану, и тут же перед ним вырос Эдгар Бретц. Вокруг его рта играло странное подобие улыбки, но Воробей не мог определить, какая это улыбка — добрая? зловещая? Он не любил Эдгара Бретца.
— Выньте кляп, — приказал монах, и Кеси-Хайош выхватил у Воробья изо рта свой платок.
— Он вопил, — объяснил Кеси-Хайош Эдгару Бретцу.
— Индейцы не вопят. Верно, сын мой? — обратился к Воробью монах — классный наставник — и улыбнулся ему.
— Я не индеец, — сказал Воробей.
— Вот как?! И кто же ты?
— Никто! Мой отец все равно заберет меня отсюда!
— Ну-ну, что уж ты так испугался? — строго заметил Эдгар Бретц. — Бледнолицые тоже бывают храбрыми. А ты сейчас пленник.
Воробей молчал. Монах приблизился к дереву, просунул палец между веревкой и грудью Воробья, проверяя, не слишком ли туго затянуто. Потом перешел к Ботошу.
— Не очень туго? — спросил его.
— Нет, ваше преподобие, — сказал Ботош.
Эдгар Бретц умолк, задумчиво обвел взглядом одичалый сад. Потом снял очки в золотой оправе, медленно, устало протер стекла, опять надел очки на нос, повернулся к Ботошу, посмотрел на растерянно моргающего мальчика с той же отрешенностью, с какой смотрел на сад, и без улыбки, но, впрочем, приветливо потрепал Шани по щеке.
— Ну-с, сын мой, итак…
Это прозвучало у него словно на уроке, когда он приступал к объяснению нового материала.
Делавары выжидательно следили за Великим Вождем, их напряженное ожидание, тайная боязнь, как бы он не смягчился, заставили Эдгара Бретца вновь собраться, и кто знает, из какого далёка вернулся он в этот миг… Выпрямившись, окинув всех быстрым, коротким взглядом, он громко хлопнул в ладоши — хлопок прозвучал резко, совсем по-военному — и зашагал к забору, бросив на ходу:
— Созываю Большой совет.
Делавары прекрасно слышали слова Эдгара Бретца — они все столпились вокруг него, — однако, важничая, стали вполголоса передавать друг другу: «Большой совет… Большой совет…»
Это звучало здорово — Большой совет! Воробей завистливо смотрел на украшенных индейскими перьями делаваров, он с радостью к ним присоединился бы. Повернув голову, чтобы Ботош вернее услышал его, он сказал:
— Слыхал? У них Большой совет!
— Ясное дело, слыхал, — отозвался Ботош, и по его тону было понятно, что плевать он хотел и на Большой совет, и на все эти индейские побрякушки. — Поп еще здесь, гляди не дрейфь!
— Я-то нет. И до сих пор не дрейфил, — хвастливо сказал Воробей. — Стану я их бояться! Все равно отец заберет меня отсюда.
Ботош хмыкнул.
— Ты что? — спросил Воробей.
— Ничего. Не очень жмет?
— Колени только. Немного.
— Ну-ка постой! — Шани ближе притиснулся к дереву, его прикручивали так не в первый раз, он знал, что при этом надо стараться по возможности отгибаться от дерева, выпятить грудь; потом чуть сожмешься, и веревки ослабнут. — А теперь как?
— Теперь хорошо, — сказал Воробей.
— Ты этого монаха знаешь?
— Да. Он был наставником в моем классе у цистерцианцев.
— Это тот, который сказал, чтоб тебя не брали министрантом?
— Угу.
— У, сволочь! — свистящим шепотом сказал Ботош. — А еще погладил меня по щеке!
Парикмахер балансировал на стуле, корпусом слегка наклонился вперед, чтобы дотянуться до угла метелкой из перьев, а другую руку отставил назад, словно балерина.
— Имей я столько клиентов, сколько здесь пауков, я был бы миллионером. — Эта мысль пришлась ему по вкусу, он положил метелку. — А что, Воробей? Опустим дверную решетку — и айда на Балатон. Это тебе не волосы немытые стричь!
— И банджо с собой взяли бы! — воодушевился Ботош.
— Ясное дело… Что это с тобой, а?
Последняя фраза относилась к Воробью.
— Со мной ничего, — поспешно ответил Воробей и безотчетно прикрыл ладонями лежавший перед ним исчерканный лист бумаги. Он сидел на вертящемся кресле, легонько покачивался и давно уже старательно выводил что-то на листочке карандашом.
— А не влюблены ли вы часом, а, сударь?
— Еще чего! — вспыхнул Воробей. — Вы уж скажете!
— Но бумажку ту прячешь, не покажешь небось!
— Какую бумажку?
Парикмахер весело гримасничал, смеялся. Ботош вскочил, оставив банджо в покое, бросился к Воробью, пытаясь выхватить у него бумажку. Мгновение спустя они уже катались по протертому маслом полу. Ботош хохотал во все горло, Воробей тоже пытался смеяться, однако крепко сжимал листок в кулаке, он не отдал бы его ни за что на свете.
— А ну, кончайте, дьяволята! Переломаете мне тут все, и конец заведению, придется на старости лет в бродячие цирюльники записаться!
И парикмахер выругался от души. Впрочем, тут же втянул голову в плечи и, косясь на ребятишек, сказал покаянно:
— Эх, чтоб меня! И поганый мой рот… Вот опять сорвалось с языка! Ну, ничего, как-нибудь замолю грех, верно, мальцы?
— Где щетка? — мрачно спросил Ботош.
— Нет, вы только поглядите, как оскорблен его преподобие!
— Прошу прощения, но вы ведь позволите нам немножко почиститься?
— Обиделся? — спросил парикмахер огорченно и спрыгнул со стула.
— Нет. Но так выражаться не подобает. Это сам святой отец сказал. Нехорошо.
От сдерживаемого смеха нос парикмахера ходил ходуном.
— Ну ладно уж, больше не буду чертыхаться, вот те крест.
Он опять взобрался на стул.
— Тьфу ты дьявол, — бормотал он себе под нос, — эдак я, того гляди, в монахи запишусь.
Воробей стоял возле корзины для мусора и рвал на мелкие клочки свою бумажонку. На ней он по крайней мере сто двадцать раз — словно ему это было назначено в наказание — написал имя МЕЛИНДА, и прописными буквами, и маленькими, и печатными, и в завитках.
Наконец великая победа Мелинды, изорванная в клочья, оказалась в корзинке.
Ботош щеткой отчищал локоть Воробья.
— Н-да, теперь хоть чисти, хоть не чисти, — огорченно проговорил Воробей, поглядев на локоть куртки. — Вот дурень, приспичило тебе здесь бороться!
— Что, славно изгваздались? — спросил парикмахер, наконец достав паутину.
— Ничего, у тети Тэты есть такая жидкость, она нас отчистит, — сказал Воробей, — она и в прошлый раз справилась в два счета. Масляного пятна как не бывало. Ну, пошли!
Ботош, однако же, все не шел, топтался за спиной парикмахера.
— Ну, чего тебе? — спросил парикмахер и повернулся к нему, не сходя со стула. Мальчик был ему как раз до колен.
— Мне бы очень хотелось, чтобы… — проговорил Ботош.
— Чтобы что?
— Чтобы вы меня выучили играть на банджо.
— Святые отцы разрешат тебе?
Воробей ухмыльнулся.
— А ты учиться не хочешь?
— Мне слон на ухо наступил, — гордо
