Василий Сиповский - Коронка в пиках до валета
Рано утром с восходом солнца «Диана» отправилась дальше. Ее провожал на лодках почти весь город.
В тропиках
Утро было чудное. Слегка накренившись, на всех парусах понеслась «Диана» в море, и скоро гостеприимный город стал тонуть в нежной розовой мгле.
На небе стояли легкие опаловые тучки, слегка позолоченные по краям утренним солнцем. Дул ровный теплый пассат — самый приятный ветер для парусных судов. У всех было радостно на душе, и невольно хотелось забыть, что там, на родине, в эти декабрьские дни и холодно, и темно, и белый саван покрывает землю, и завывают вьюги…
Проходили экватор, и с разрешения командира, матросы отпраздновали по морскому обычаю это знаменательное событие. Но праздник был омрачен тем, что командир, вопреки всем морским обычаям, не принял личного участия — поручил свою роль старшему офицеру, а сам заперся в каюте. Матросы были этим обижены, однако от праздника не отказались.
И вот все, кроме командира и Паисия, собрались на палубе. Впереди стояли «новички», т. е. те, кто в первый раз пересекали экватор. В этой группе впереди всех стоял Спиридоний, терзаемый бесом любопытства.
Сидя на лифте от пушки, изображавшей царскую колесницу, с грохотом прикатил с бака на шканцы, где собралась вся публика, царь морей Нептун. Он был в вывороченном тулупе, с длинной бородой из пакли, с короной из папки на голове и с огромным трезубцем в руках. Его везли четыре матроса, вымазанные сажей (морские кони). Около Нептуна торжественно шествовали пестро раскрашенные полуголые матросы, прикрытые простынями, с бумажными венками на головах. Это была свита морского царя — тритоны, наяды, нереиды… Рядом с царем шел матрос, наряженный бабой. Он изображал супругу морского царя — Амфитриту.
Колесница остановилась. Нептун сошел с нее и, стукнув трезубцем о палубу, грубым басом вопросил:
— Какой державы вы люди? Откуда и куда идете? И много ли вас на судне офицеров и команды?
Старший офицер на все эти вопросы отвечал толково и обстоятельно:
— Мы русской державы люди. Идем из Кронштадта на Дальний Восток, а потом обратно в Кронштадт. Офицеров у нас 32 человека, а команды 400.
Нептун вдруг замялся. Среди зрителей-матросов и участников игры почувствовалось какое-то напряжение. Послышался чей-то нетерпеливый голос: «Ну, валяй! Чего стал?»
Но Нептун вдруг потерял свою торжественность и стал барабанить скороговоркой:
— Российские, значит, люди? Наслышаны мы о них в подводном нашем царстве и готовы вам помочь! Угодно ли вам, господин капитан («Старший офицер — не капитан», — крикнул кто-то из матросов), попутных ветров? Ответствуйте.
«Капитан» таких ветров конечно пожелал.
Тогда Нептун спросил, что предпочитает капитан для новичков-офицеров: крещенье водой или выкуп в виде бочки рома? «Капитан» предпочел выкуп и вдруг спросил:
— Да разве Нептун пьет?
Этот вопрос не входил в программу представления, и потому Нептуну пришлось отвечать «отсебятину».
— Точно так, вышескородье, балуется помалости, — ответил морской царь, сойдя с высокого штиля на матросскую речь.
После этой импровизации Нептун опять вошел в роль и торжественно заявил:
— Жалую вас, славные российские люди, попутным ветром и благополучным плаванием. Быть по сему. Урра!
Все прокричали «ура».
Затем началось обливание новичков из брандсбойта. Больше всех пострадал Спиридоний. Супруга морского царя облапила его и разыграла сцену страсти. Морской царь возгорелся ревностью и в ярости чуть не проткнул трезубцем пузо Спиридонию. Затем по его приказу «равноапостольного» купали в бадье… Насилу вырвался Спиридоний из рук «царской» свиты.
Затем, ударив трезубцем по палубе, Нептун воссел на свою колесницу, и она с грохотом покатилась обратно на бак.
…Нептун разоблачался на баке, а группа матросов, его окружавшая, ругала его вовсю. Оказывается, готовилась демонстрация против командира. Нептун должен был спросить старшего офицера, кто командир фрегата, должен был выразить негодование, почему командир сам не вышел встречать царя морей, должен был высказать даже угрозы. На такую импровизацию матрос Васенко, игравший Нептуна, однако, не отважился — струхнул. И теперь его обкладывали все те, кто особенно бил недоволен командиром, кто мечтал хоть на чем-нибудь сорвать свою досаду.
… «Диана» плыла к югу, и с каждым днем жара делалась невыносимее. Попутный ветер совсем не освежал, казалось воздух остановился — не движется! Океан блестел, как расплавленное золото, и лениво колыхал свои гладкие, словно жирные, волны. На небе не было ни облачка, и беспощадные лучи солнца падали отвесно. Летучие рыбки, залетавшие на корабль, моментально засыпали на раскаленной палубе и засыхали. Казалось, мозги плавились. Яркий свет солнца слепил глаза. Растянутый тент не спасал. В каютах не было воздуха. Даже Паисий не вытерпел, вылез из своей «келии» (так он называл свою каюту). Только ночью еще можно было дышать. Поэтому все спали на палубе: и матросы, и офицеры, и консул со своей консульшей. Но и то спалось плохо. Уж очень хороши, сказочно хороши были эти ночи под тропиками!.. Темно-синее небо было густо усеяно огромными неведомыми звездами. Оно искрилось, дрожало разноцветными огоньками. Море горело голубоватым фосфорическим светом. Как падучие звезды, носились в море рыбы, оставляя за собой длинные хвосты медленно погасающего огня.
На палубе в разных углах шли тихие предсонные беседы. В одной группе белобрысый матросик Федька Рыбаков рассказывал тихим тенором нараспев давно всем известную сказку об Иване-царевиче, сером волке и Царь-девице. И бородатые матросы слушали, не спуская глаз с рассказчика, и жадно ловили каждое слово. В другой группе делились воспоминаниями о деревне, об оставленных женах и детях. Старший боцман в назидание молодежи рассказывал, как прежде драли во флоте.
— Куда теперь! Теперь, братцы мои, не порка, а банька! — говорил он.
В другой группе шли разговоры о разных чудесных случаях — о встречах с лешим, домовым… рассказчики божились, что не врут, — либо от родной бабки слышали, либо от тетки.
Господа офицеры лениво болтали на шканцах, попыхивая папиросами. И беседа их не была так разнообразна и колоритна, как беседа матросов. Оживленно говорил только князь Чибисов, выпущенный наконец из-под ареста. Он сидел в кругу своих друзей и вслух мечтал о том, как организовать с ними охоту на жирафов во время остановки у мыса Доброй Надежды. Илья говорил с Ишумовым о морозах и льдах Камчатки, и для всех, изнемогавших от жары, этот разговор был приятен, как порция хорошего мороженого.
Спиридоний шмыгал от группы к группе. Здесь постоит, послушает, там постоит, — всем интересуется. Иногда слово, другое для поощрения сам вставит… Иногда по пути остановится — созерцанию предается, Ломоносова вспомнит, продекламирует с чувством:
Открылась бездна звезд полна,Звездам числа нет, бездне — дна!
Вздохнет из недр умиленной души и потом сейчас ж предастся своему суетному любопытству — слушать других побежит… Наткнулся в потемках на Дуньку-обезьянку, на хвост ей наступил… Завизжала, уцепилась за подрясник, здорово самого Спиридония перепугала, — за черта ее принял! Он только что звезды считал, о божием величии размышлял — и вдруг эта чертова образина — под ноги! Обозлился монах да каблуком ее в бок! Избалованная обезьяна совсем на это разобиделась и стала рвать ему подрясник, да и сорвала сзади полподрясника. Хорошо еще, что темно было. Обеими руками прикрыл Спиридоний наготу свою и торопливо шмыгнул в каюту.
На «Диане» неспокойно
А жара не унималась. Мало того — стал стихать ветер. Наступил штиль — катастрофа для парусного судна. Шли по узлу, по полтора, иногда и вовсе останавливались. И тогда паруса беспомощно обвисали на реях.
Проходил день, другой… прошла неделя — фрегат лениво покачивался на месте. Около трех недель проболтались таким образом. А солнце пекло все так же неумолимо, и море сверкало все так же нестерпимо для глаз. Питьевая вода испортилась. От жары стали дохнуть куры, утки… Отправился на тот свет боровок Кузька, несмотря на все старания доктора и фельдшера спасти общего любимца. В бочках стала загнивать и без того неважная солонина. Все изнывали от жары.
И вот замолкло пианино в кают-компании. Замерли залихватские цыганские песни. Уже не распевались трогательные романсы и оперные арии. Охрипли от жары тенора и баритоны. Перестали даже мадеру пить. Аппетит пропал… Эх, мороженого бы, да льду нет!..
Нервы у всех напрягались с каждым днем все более и более. Начались взаимные придирки, даже резкости… Как-то все вдруг надоели друг другу.
Матросы бездельничали и хмурые слонялись по палубе, лениво и неохотно отдавая честь.
