Халлдор Лакснесс - Атомная база

— Чем еще ты собираешься меня угостить? Жевательным табаком?

— Нет, шоколадом.

Я взяла шоколад, но водку пить не стала.

— Что еще ты можешь мне предложить?

— Не торопись, — ответил он, — скоро узнаешь.

Любовь

Я склонна думать, что любовь — это выдумка романтических писателей, типа тех, кому хочется мычать коровой или наложить на себя руки, во всяком случае, в саге о Ньяле ничего не говорится о любви, а ведь она прекраснее всех романтических книг. Те, кого я считала самыми лучшими людьми в Исландии, мои родители, с которыми я прожила двадцать лет, никогда не говорили о любви. Правда, они рожали нас, детей, но это была не любовь, а простая, обычная жизнь бедняков, у которых нет времени заниматься пустяками. Я ни разу за всю жизнь не видела, чтобы они ссорились, но разве это любовь? Вряд ли. Я думаю, что любовь — это развлечение бесплодных людей в городах, заменившее собой прежнюю бесхитростную жизнь.

Я чувствую, что во мне идет какая-то особая жизнь, над которой я почти не властна, хотя она часть меня самой. Целуют меня или нет, все равно рот создан для поцелуев. «Ты невинность из сельской глуши, и ужасная это вина», — спел Атомный скальд Беньямин, когда увидел меня. И это было удивительно верно. Даже если в жизни и происходит что-то уродливое, все равно это сама жизнь плещется в громадном и сложном сосуде — нашем теле. Люблю ли я этого стройного горячего человека? Не знаю. Почему при виде другого слабеют мои колени? Об этом я знаю еще меньше. Да и зачем спрашивать? В определенный период жизни девушка любит всех мужчин, не выделяя никого, она любит мужчину. А это может означать, что она не любит никого.

— Ты очаровательна, — шепчет он.

— Такие слова говорят люди в мимолетном и случайном объятии ночью, среди бушующего потока жизни, люди, которые больше никогда не встретятся, — отвечает она.

— Может быть, это и есть настоящая любовь? — спрашивает он.

Мы знаем из романов, что возвращаться вечером одной — это несчастье. Многие девушки не могут отличить влюбленность от одиночества, думают, что они влюблены, а они просто одиноки. Влюблены во всех и ни в кого, потому что у них нет возлюбленного. Девушка, у которой нет возлюбленного, не чувствует почвы под ногами. И вот однажды ночью, когда она, задумавшись, стоит возле дома и к ней подходит мужчина, она, прежде чем успевает разобраться в своих чувствах, уже идет с ним, и он дает ей все, что может дать, a, как известно, все — это ничто. Любовь ли это? Нет, она только заткнула глотку дикому животному, которое хотело растерзать ее, сунула соску в рот грудному младенцу — себе самой, а мужчина — лишь орудие. А если это безнравственно, значит, сама жизнь— «ужасная вина», как выразился певец, он же Атомный скальд.

Однажды с Юга в северную долину приехала экспедиция исследовать водопады. Там был человек в широченном пиджаке, из кармана у него торчал шарф. От человека слегка попахивало водкой. Девушке было семнадцать лет. Он поцеловал ее, когда она принесла ему кофе, и шепнул, чтобы она пришла к нему вечером в палатку. Почему же она все-таки пришла? Просто из любопытства. Конечно, весь день ей было жарко, она пылала оттого, что ей семнадцать лет и что ее в первый раз поцеловали. Его палатка стояла в расщелине у ручья, три ночи он был там один. И она. Она ни о чем не говорила с ним и была так счастлива, что он женат, иначе она начала бы думать о нем.

Потом он уехал, и тогда я начала думать о себе самой. В сущности, он раскрыл мне меня самое. И если я хочу, я могу считать его своим навсегда.

Второго я узнала, когда училась в школе домоводства. Он как-то целую ночь танцевал со мной, потом начал писать мне письма и наконец стал свистеть под моим окном. Однажды ночью я потихоньку выбралась из дому. Нам негде было быть вместе, и все же мы были вместе, ибо ничто не может помешать юноше и девушке быть вместе. Они только не хотят, чтобы их видели, чтобы знали об их отношениях. Об этом знаем мы сами, знаем только мы одни. Здесь рассказ перестает быть рассказом, он уже не имеет права на существование. К счастью, после того как мы встретились три раза, ему пришлось уехать на Юг; и тогда в этом опасном месте — школе домоводства, где поведение рассматривали с точки зрения морали, а не природы, — все стало спокойно.

И это все, что я, давно ставшая взрослой девушкой, пережила за свою жизнь, до того вечера, когда потеряла ключи.

Глава десятая

Мне отказывают от места

Утром, когда я разливаю кофе, фру холодно, не глядя на меня, спрашивает тоном судьи:

— Где вы были ночью?

— На собрании ячейки.

Фру хватает ртом воздух, но быстро овладевает собой, губы ее перестают дергаться, она откашливается и начинает говорить в повышенном тоне. Она очень бледна, но держится необыкновенно спокойно.

— Ах, вот оно что. Нельзя ли узнать, какова же была повестка дня?

— Ясли…

— Как это ясли?..

— Нужно построить ясли.

— Кому это нужно?

— Мне.

— А кто будет их строить?

— Общество.

— Общество? Что это за зверь, скажите, пожалуйста?

Просто поразительно, с какой холодной иронией могла говорить эта милая женщина, в то время как внутри у нее все клокотало. Но ей так и не удалось выдержать роль до конца.

— И у вас хватает наглости прямо в глаза говорить мне, что вы были на собрании ячейки! И вы смеете признаваться в этом в моем доме, за моим столом, в присутствии этих невинных детей! Вы даже выдвигаете здесь коммунистические требования, вы требуете, чтобы мы, налогоплательщики, поддерживали безнравственность коммунистов!

— Ну, успокойся, сокровище мое, — улыбнулся ее муж. — Кто станет от нас это требовать? Славя богу, мы в первую очередь поддерживаем свою собственную безнравственность и уж только потом безнравственность других.

— Как это похоже на вас, трусливых буржуазных политиков — всегда выступать против своего класса! Вы чувствуете себя хорошо только в атмосфере интриг и предательства. Но я говорю вам — довольно! Мы, порядочные женщины, рожали детей по божеским и человеческим законам, воспитывали в них высокие моральные принципы, создавали образцовую семью. А теперь вы хотите, чтобы мы платили за безнравственность людей, которые пытаются разрушить наш дом! — Тут фру величественно поднялась, потрясла кулаком перед моим носом; на руках у нее зазвенели браслеты. — Нет уж, благодарю покорно. Вон отсюда!

Младший ангелочек смотрел на мать с открытым ртом, молитвенно сложив ручки, а маленький толстяк надул щеки. Хозяин продолжал есть овсяную кашу, сощурив глаза и нахмурив брови, как это делают игроки, когда не хотят, чтобы партнеры догадались о том, что у них на руках.

Где я нахожусь? Как могла я подумать, что этот дом — холм, случайно образовавшийся среди окружающего равнинного ландшафта, как могла я подумать, что здесь можно обо всем говорить откровенно, с наивностью простого человека? Как могла я подумать, что разговор о ячейке будет воспринят словно невинная шутка, легкомысленная болтовня? Да, я ошиблась.

Я растерялась. Нет, мне никогда не понять людей из высшего общества, я даже не умею разговаривать с ними как положено. Теперь я ясно увидела разницу между двумя мирами, к которым мы принадлежим — я и эта женщина. Хотя я живу под ее кровом, мы так далеки друг от друга, что только с трудом нас обеих можно назвать двумя представителями рода человеческого. Правда, и я и она — животные позвоночные, млекопитающие, но этим и ограничивается наше сходство. То единое человеческое общество, к которому мы обе якобы относимся, существует только на словах.

Глупо улыбаясь, я спросила:

— Следует ли это понимать так, что я больше не служу в вашем доме?

— Дорогая, — сказал хозяин жене, — я думаю, без служанки нам будет трудно. Ведь ты уезжаешь на целый год в Штаты. Кто же станет смотреть за домом? Ты же знаешь, что наша добрая Йоуна больше чем наполовину принадлежит американо-смоландским богам.

— Я могу найти сотни девушек, которые не будут вести себя так бесстыдно передо мной, в моем собственном доме. Я могу найти тысячи девушек, которые настолько воспитаны, что знают, как надо в таких случаях ответить хозяйке, или, по крайней мере, промолчат о том, что они делают вечерами. А эта с первой минуты, как только вошла в дом, говорила со мной нагло, с высокомерием северянки, будто она бог весть что. Я ее терпеть не могу!

Я поняла, что в этом доме мне больше нечего делать, и пошла к себе собирать вещи. Лучше я буду бродить по улицам, но в этом доме больше не останусь ни минуты.

Меня просят остаться

Кто-то подбежал к моей двери, сильно постучал в нее и тотчас же открыл. В комнате появился маленький запыхавшийся толстячок.