Томас Рид - Жена-девочка
Еще не было и пяти часов утра. За окнами гостиницы можно было услышать стук колес экипажей, которые развозили по домам последних возвращающихся с бала гуляк.
— Навряд ли Свинтон послал своего эмиссара в такой час. Входите!
За открывшейся дверью показался ночной портье, работник гостиницы.
— Ну, что вам угодно, мой дорогой?
— Один джентльмен желает видеть вас, сэр.
— Приведите его!
— Он просил меня, сэр, передать вам свои извинения за то, что потревожил в столь ранний час. Потревожил только потому, что у него к вам очень важное дело.
— Что за вздор! С чего это он говорит в таком духе? Друг Дика Свинтона более деликатный джентльмен, чем он сам?
Последняя реплика была сказана тихо и не предназначалась служащему гостиницы.
— Он сказал, сэр, — продолжил портье, — что прибыл пароходом…
— Пароходом?
— Да, сэр, пароходом из Нью-Йорка. Он прибыл только что.
— Да-да, я слышал гудок парохода. Ну, дальше?
— Тот, кто прибыл пароходом, — он думал… он думал…
— Черт побери! Любезный, не надо утруждать себя, передавая мне чужие мысли. Где он? Проведите его ко мне, и пускай он выскажется сам.
— Из Нью-Йорка? — продолжил Майнард после того, как швейцар удалился. — Кто же мог пожаловать ко мне оттуда? И что за важное дело, ради которого будят человека в половине пятого утра? — ведь он, наверное, полагал, что я сплю. На его счастье, я не в постели. Или столица Британской Империи горит, и Фернандо Вуд, подобно Нерону, веселится на его руинах? Ба! Розенвельд!
— Майнард!
Они обменялись приветствием, по которому можно было понять, что они долго не виделись. Друзья обнялись — их пылкая давняя дружба не ограничилась простым рукопожатием. Оба — активные участники недавней мексиканской кампании, воевали бок о бок, немало пережили под градом пуль в нелегких сражениях. Их дружбу скрепил крайне тяжелый штурм Чапультепека[32], когда смертельный столб огня, выпущенный из пушки, повалил их, стоящих вместе на вершине контрэскарпа[33], и их кровь смешивалась, стекая в канаву.
С тех пор они и не видели друг друга. Поэтому неудивительно, что их встреча пробудила много воспоминаний и была очень трогательной.
Несколько минут ни один из них не был в состоянии сказать что-либо связное. Они обменивались лишь восклицаниями. Майнард первым сумел прийти в себя.
— Да благословит тебя Господь, дорогой мой граф! — сказал он. — Мой великий учитель военной науки. Как же я рад тебя видеть!
— Не больше, чем я тебя, дорогой друг!
— Но скажи, какое дело привело тебя сюда? Я не ждал тебя, но вот странное совпадение: я как раз в этот момент думал о тебе!
— Я здесь, чтобы встретиться с тобой — и мне нужен именно ты!
— Ах! Для чего же, мой дорогой Розенвельд?
— Ты сказал, что я твой учитель военной науки. Пусть будет так. Но ученик теперь превзошел многих, включая и своего учителя, — он стал знаменит и известен повсюду. Именно поэтому я здесь.
— Выкладывай, что случилось, граф!
— Лучше прочитай вот это, чтобы избавить меня от долгих объяснений. Как видишь, письмо адресовано лично тебе.
Майнард взял запечатанный конверт, который вручил ему друг. На конверте было написано:
Капитану Майнарду.
Вскрыв конверт, он прочитал:
«Комитет немецких беженцев в Нью-Йорке, ввиду последних известий из Европы, надеется, что светлые идеи свободы еще не подавлены на их древней родине. Они приняли решение снова вернуться туда и принять участие в борьбе, начатой в Бадене и Палатине. Впечатленные храбростью, показанной Вами в последней Мексиканской войне, и Вашим теплым отношением к нашим соотечественникам, воевавшим с Вами, а также зная Вашу приверженность идеям свободы, они единодушно решили предложить Вам возглавить это предприятие. Представляя себе опасность, которой Вы подвергнетесь, а также учитывая Вашу храбрость, они могут Вам обещать, что никакая другая награда не заменит Вам всеобщей любви и благодарности немецкого народа. Мы не можем Вам предложить ничего, кроме доверия и всеобщей преданности. Ответьте нам, готовы ли вы принять это предложение.»
Примерно полдюжины человек подписались под этим письмом, и Майнард бегло пробежал список. Он знал этих людей и слышал об их движении.
— Я принимаю предложение, — сказал он, подумав лишь несколько секунд. — Ты можешь вернуться и передать мой положительный ответ комитету.
— Вернуться и передать ответ! Мой дорогой Майнард, я приехал, чтобы вернуться с тобой!
— Я лично должен приехать?
— Сегодня же. Восстание в Бадене началось, и ты отлично знаешь, что революция не будет ждать. Важен каждый час. Они ждут твоего прибытия следующим пароходом. Я надеюсь, что ничто не сможет помешать тебе немедленно уехать? Или есть какая-то помеха?
— Да, это так, есть кое-что — я не могу уехать немедленно.
— Это случайно не женщина? Нет-нет! Ты выше этого.
— Нет, не женщина.
Майнард сказал это, но на его лице появилось странное выражение, как будто он что-то скрывал.
— Нет-нет! — продолжал он с натянутой улыбкой. — Не женщина. Это всего лишь один человек и всего лишь одно дело к нему.
— Объясни, капитан! Кто или что это?
— Хорошо, это просто ссора. Около часа назад я ударил одного человека по лицу.
— Ха!
— Сегодня вечером здесь, в гостинице, был бал.
— Я знаю об этом. Я встретил нескольких людей, покидавших бал. Ну и что же?
— Там была молодая леди…
— Я так и думал. Кто-нибудь когда-нибудь слышал о дуэли, в которой не была бы замешана леди, молодая или старая? Извини, что я тебя прервал.
— В конце концов, — сказал Майнард, очевидно, изменяя тактику, — я не должен был говорить тебе о ней. Она почти или совершенно непричастна к этому. Это произошло в баре уже после того, как бал закончился, и она в то время уже спала, как я полагаю.
— Тогда оставьте ее в покое, пусть себе спит.
— Я зашел в бар, чтобы взять стаканчик чего-нибудь покрепче и выпить на ночь. Я стоял у стойки, когда услышал, что кто-то произнес в разговоре мое имя. Трое людей находились вблизи от меня и вели довольно торопливую беседу; вскоре я выяснил, что разговор был обо мне. Они много выпили и не замечали меня. Одного из них я знавал в Англии, когда мы оба служили в британских войсках. Двух других — я предполагаю, что они американцы — я впервые увидел приблизительно два дня назад. Я стал участником небольшой стычки с ними, о которой не буду распространяться, чтоб не отвлекать тебя; хотя я более чем наполовину был уверен, что они пришлют мне вызов на дуэль. Этого, однако, не произошло, и ты можешь себе представить, что это за типы. Мой знакомый по британской армии позволил себе вольности насчет моего характера, когда отвечал на вопросы своих собутыльников.
— Что же он им сказал?
— Сплошную ложь; и самым наглым оскорблением было то, что меня якобы выгнали из британской армии! В то время как это случилось именно с ним! После этого…
— После этого ты выгнал его из бара. Я полагаю, что ты потренировался на нем в ударах ногами!
— Нет, я не был столь груб. Я всего лишь ударил его по щеке моей перчаткой, а затем вручил ему мою визитную карточку. По правде говоря, когда мне сказали о твоем появлении, я подумал, что это его друг, а не мой; хотя, зная этого человека, я удивился, что он направил ко мне посыльного так скоро.
— Я рад, что пришел ты, граф. Я был в серьезном затруднении: я не знаком здесь ни с одним человеком, который смог бы стать моим секундантом. Я полагаю, что могу рассчитывать на тебя?
— О да, конечно, — ответил граф так беззаботно, как будто его просили угостить сигарой. — Но, — добавил он, — нет ли какого-нибудь способа избежать этой дуэли?
Этот вопрос ни в коей мере не был проявлением малодушия. Даже беглого взгляда на графа Розенвельда было достаточно, чтобы исключить подобное.
Сорока лет или более, с усами и бакенбардами, в которых только-только начала появляться седина, с настоящей военной выправкой — он с первого взгляда производил впечатление человека, имевшего в своей жизни богатую практику участия в самых жестоких дуэлях. И то же время он не производил впечатления хулигана или задиры. Напротив, в его характере можно было обнаружить мягкость и доброту — но, когда было необходимо, он изменял им, проявляя твердость и бескомпромиссность.
Именно такая перемена произошла с ним сейчас, когда Майнард решительно ответил:
— Нет.
— Проклятье! — прошипел он по-французски. — Я возмущен! Подумать только, такое важное дело, как свобода всей Европы, должно пострадать от этой глупости! Правильно говорят, что женщина — проклятие человечества!
— Есть у тебя какие-либо соображения, — продолжил он после этой невежливой тирады, — когда этот господин пришлет своих секундантов?
