Эфраим Севела - Зуб мудрости
Я снова положила его в гнездо. Утром он снова был выброшен и слабо трепыхался у самого края балкона, над бездной семиэтажной высоты. Я накричала на голубицу и водворила малыша в гнездо. На следующий день я его нигде не могла обнаружить. Мать столкнула его с балкона. И, очень довольная, обволакивала своей любовью того, крепкого обжору, Моя мама очень огорчилась, напоила меня валериановыми каплями и, чтоб утешить, объяснила, почему, на ее взгляд, так поступила гадкая голубица:
– Закон выживания. Выживает сильнейший. Тот, второй, все равно был не жилец на этом свете. Даже если б она поровну кор– мила обоих. У него не хватило бы нужных качеств, чтобы выжить, победить в борьбе за существование. Поэтому она, мать, движимая разумным инстинктом, сосредоточила свою любовь на более крепком, способном постоять за себя.
– А слабого убивать? Так, что ли? – взвизгнула я.
– Жестоко, но разумно, – ответила мама. – Станешь старше, поймешь.
– Я не стану старше! – закричала я. – И никогда этого не пойму!
Теперь вот история с мальчиком Ларри.
– Жестоко, но разумно.
Боже мой, до чего вы мне все гадки со своим разумом. Разум-то ваш – куриный!
Все считают, что Москва – некрасивый город. Вот Ленинград
– красавец! Рига – красавица! А Москва… Велика Федора, да дура. Так можно говорить только от зависти. А завистью страдают все провинциалы. Из того же Ленинграда, из той же Риги.
Москва – столица СССР. И всего прогрессивного человечества. Правда, я не совсем понимаю, как делится человечество на прогрессивное и непрогрессивное и сколько на земле людей прогрессивных и сколько непрогрессивных.
Но зато я точно знаю, что Москва не меньше Нью-Йорка. А если и меньше, то чуть-чуть. И уж по уродливости и грязи Нью-Йорк переплюнет Москву.
В нашей бесплатной школе идиоты, то есть мои одноклассники, на полном серьезе спрашивали меня, есть ли в Москве на перекрестках светофоры и продается ли в магазинах хлеб. Вот такие у них знания о мире. Как будто живут не в Нью-Йорке, а Тьмутаракани, и телевидение еще не изобретено. Так знайте вы, дубины разноцветные, что в московских магазинах продается торт «Пражский», который вы тут днем с огнем не найдете. А советские конфеты «Мишка на Севере» такой вкусности, какая вам и не снилась.
Я люблю Москву. Потому что я – москвичка. И Москва – мой дом. Я там все исторические памятники знаю. Сколько там памятников! Потому что у России богатейшая история. Голова может лопнуть, пока запомнишь хотя бы краткий курс истории, что мы проходим в школе.
А какая у вас история? Еще совсем недавно вас вообще не было в истории. Когда вас Колумб открыл? Почти вчера. Вот и вся ваша история.
С историческими памятниками у меня даже получился конфуз. Я когда была еще совсем глупой, училась в первом классе. Как-то в выходной день дедушка Лева с бабушкой Любой (в это воскресенье меня по графику сплавили, чтоб дать моим родителям возможность отдохнуть от меня) повели меня гулять в Центр. Мы шли по улице Горького от памятника Пушкину к памятнику Юрию Долгорукому. Пушкин – великий русский поэт и поэтому стоит на своем памятнике пешим и с задумчивым лицом. А Юрий Долгорукий
– князь, основатель Москвы. Это он основал мой родной город более восьмисот лет тому назад. Как и полагается князю, он в железном шлеме и в железной кольчуге восседает на огромном чугунном коне. Который задрал передние копыта вверх, и поэтому, когда смотришь снизу, видишь лишь ступни князя и живот коня.
– А что это такое? – спросила я, показав пальчиком на два чугунных шара в конце конского живота у самых задних ног.
Бабушка переглянулась с дедушкой и шлепнула меня по руке:
– Сколько раз тебе говорили, нельзя показывать пальцем. Так ведут себя невоспитанные дети из плохих семей. Надо спрашивать без пальца.
– Хорошо, – согласилась я и чтоб больше не искушать судьбу, спрятала обе руки в карманы, – так что же висит у коня между задних ног?.. Такие круглые, как… пушечные ядра?
Бабушка заглянула коню под брюхо и отвела глаза, пожав при этом плечами. Дедушка Лева заговорил в нос, что с ним обычно бывало, когда он попадал в затруднительное положение:
– Понимаешь, деточка… Это ведь конь… мм… не живой, а железный… Когда его делали на заводе… мм, понимаешь, то… не убрали лишний металл… вот и остались такие два выступа…
– А у живого коня? – распахнула я мои, как говорит мама, до безобразия большие глаза. – Тоже есть такие выступы?
– Как тебе сказать… – совсем замялся дедушка Лева. – Мм… понимаешь… тут надо учесть различные факторы… мм.
– Какие факторы? – вмешалась бабушка, смерив мужа гневным оком. – Что ты мекаешь и что ты бекаешь? А ты, – сказала она мне сердито, – не приставай к дедушке и не мучай его глупыми вопросами. Он старенький и на пенсии, и может сморозить глупость, как грудной младенец. Что стар, что млад. Обязательно ей нужно знать, что у памятника между ног? Подрастешь немного, будешь проходить по зоологии про лошадей и все узнаешь.
Я, конечно, не стала дожидаться, когда я подрасту и буду изучать в школе зоологию, а навела справки в нашем дворе у мальчишек. Они не стали мекать и бекать, как дедушка Лева, а все объяснили мне коротко и ясно.
Потом наш класс как-то был на экскурсии, и учительница Мария Филипповна привела нас к памятнику Юрию Долгорукому, как цыплят поставила тесным кружком вокруг гранитного пьедесталами, задрав голову, мы ничего, кроме донского живота, не увидели.
– А я знаю, что это такое! – показала я на чугунные ядра между лошадиными ногами. – Это – яйца!
С нашей учительницей Марией Филипповной чуть не сделалось дурно. Но она устояла, потому что она – крестьянского происхождения, а не гнилая интеллигенция.
Маму с папой вызывали в школу. Дома меня поставили в угол, и я слышала, как за стеной, в гостиной, папа отчитывал своего отца, дедушку Леву, за то, что тот не мог дать ребенку вразумительный ответ и погасить нездоровое любопытство.
В Москве – масса исторических памятников, и Нью-Йорку в этом отношении еще очень далеко до Москвы.
Все время я только и слышу: Америка – образец свободы, Россия – тюрьма народов. Здесь все прекрасно, там – жуть. Эмигранты только об этом ведут разговоры, спорят, ругаются. Нервы не в порядке. Правда, Б.С. не совсем разделяет такой взгляд, он не дает в обиду Россию.
– Это потому, что ты никак не сдашь экзамен на врача, – сказал ему один наш гость. – Поэтому ты и на солнце видишь пятна. А открыл бы частный кабинет, положил бы сто тысяч зелененьких в карман, и ты бы Америке ножки целовал.
Б.С., душечка, не стал ему возражать, а молча взял за воротник, приподнял, левой рукой распахнул дверь и выбросил гостя в коридор, как нашкодившего котенка. Жена этого гостя не стала дожидаться особого приглашения. Гневным жестом запахнула на шее черно-бурую лису (русскую) и побежала догонять мужа.
Моя мама считает, что Б.С. испытывает такую ностальгию по России, потому что там прошла его юность, и он тоскует не так по России, как по своей молодости.
В этом что-то есть. У меня – тоже ностальгия. Там мне было легче. Я была совсем маленькой. И мне все казалось прекрасным. Ну, не совсем все. А здесь – сплошные проблемы, как говорят американцы. Все пойми, все раскуси. Что к чему? Как у них принято? Да еще на чужом языке. Не только затоскуешь. А взвоешь. И вспомнишь нашу бедную, несчастную Россию. Ту самую, где в городе Москве стоит семиэтажный кооперативный дом, а возле него двор, и во дворе растут вишни. Их сажал мой папа вместе с другими жильцами, а когда мы уезжали, на деревьях висели темно-красные вишенки. И никто их не срывал – они были общей собственностью, и не для еды – а для удовольствия глазу. Как говорила наша лифтерша Аграфена Степановна.
В этом дворе – толстая девочка с толстыми косичками. С рыжими веснушками на толстых щеках. Моя любимая незабываемая подружка Инна. По кличке «Инесс-Баронес». Сейчас мне кажется, что мы с ней никогда не ссорились и не дрались.
А наши старушки-лифтерши? Какие ласковые, какие заботливые. Захотелось домой, возьмут за ручку, поднимут на лифте, в дверь достучат, прямо в руки маме передадут. И в квартиру заглянут – как-никак, любопытно знать, как люди живут.
Папа говорил, что все лифтерши – агенты КГБ и обязаны доносить куда следует, кто к кому ходит, кто о чем говорит. И меня предупреждали, чтоб я при этих ласковых старушках язык не слишком распускала, а если спросят меня о чем-нибудь, сказать, что ничего, мол, не знаю, спросите у папы.
Папа им не доверяет, это – его дело. Он больше моего понимает. Не зря работает лектором в обществе «Знание». А мне что? Что с меня возьмешь? Пусть доносят. Ну, снизят мне в школе отметку по поведению. И – все. Детей же в тюрьму не сажают. Даже в Советском Союзе.
Ну, а метро? Как вспомню, хочется зареветь. Нет в мире лучшего метро. Станции – как сказочные дворцы. Стены из мрамора, люстры, как в театре. Чисто. Ни окурка, ни плевка. Даже хулиганы там смирнеют, ведут себя, как шелковые.
