Жорж Санд - Деревенские повести

— Да нет же, Жермен, я очень хорошо вас слушаю, — ответила маленькая Мари, — но я думаю о том, что мне всегда говорила моя мать: женщина шестидесяти лет достойна сожаления, когда ее мужу семьдесят или семьдесят пять и он не может больше работать, чтобы ее прокормить. Он делается дряхлым, и ей нужно ухаживать за ним в те годы, когда ей самой становится необходимым беречь себя и отдыхать. Так-то вот и кончают свои дни на соломе.

— Родители правы, когда так говорят, и я это признаю, Мари, — возразил Жермен, — но они готовы пожертвовать лучшею порою жизни — всею молодостью — лишь для того, чтобы предвидеть, что будет в те годы, когда уже негоден ни на что и совершенно безразлично, каким образом кончить свою жизнь. Но мне не грозит умереть с голоду в старости. И я даже могу кое-что скопить себе, так как, живя с родителями моей жены, я работаю много, но ничего не трачу. К тому же, я, видишь ли, буду так тебя любить, что это помешает мне состариться. Говорят, когда человек счастлив, он отлично сохраняется, а я хорошо чувствую, что в своей любви к тебе я моложе Бастиана, так как он не любит тебя, и он чересчур глуп, чересчур ребенок, чтобы понять, какая ты хорошенькая и добрая и как тебя нужно домогаться. Полно, Мари, не нужно меня ненавидеть, я не злой человек; я сделал свою Катерину счастливой, и она сказала перед богом, на смертном одре, что видела от меня только одно хорошее, и она советовала мне опять жениться. Кажется, что ее дух говорил сегодня вечером с ее ребенком, когда он засыпал. Разве ты не слышала, что он сказал? — и как дрожал его маленький ротик в то время, как глаза его смотрели на что-то, чего мы не могли видеть. Он видел свою мать, будь в этом уверена, и это она заставляла его говорить, что он хочет, чтобы ты ее заменила.

— Жермен, — ответила Мари, очень пораженная и глубоко задумавшись. — Вы говорите честно, и все то, что вы говорите, правда. Я уверена, что, полюбив вас, я поступила бы хорошо, если бы это только не очень рассердило ваших родителей; но как мне быть? сердце мое не лежит к вам. Я очень вас люблю, и хотя ваш возраст вас и не безобразит, но он меня пугает. Мне кажется, что вы для меня скорее как дядя или крестный, что я должна вас уважать и что будут минуты, когда вы меня будете считать скорее за девочку, чем за свою жену и ровню. Наконец, мои товарищи, пожалуй, смеялись бы надо мной, и хотя глупо на это обращать внимание, но я думаю, что мне было бы стыдно и немного грустно в день моей свадьбы.

— Это детские рассуждения; ты говоришь совсем как ребенок, Мари.

— Ну и что же! Да я и есть ребенок и потому-то и боюсь слишком рассудительного человека. Вы хорошо видите, что я чересчур молода для вас, раз вы уже меня упрекаете в том, что я говорю не довольно разумно. Я не могу иметь больше рассудка, чем это полагается в мои годы.

— Увы! боже мой, меня можно пожалеть, что я так неловок и так плохо умею сказать то, что думаю, — воскликнул Жермен. — Вы меня не любите, Мари, вот главное; вы находите меня чересчур простым и тяжелым. Если бы вы меня немного любили, вы не видели бы так ясно моих недостатков. Но вы меня не любите, вот в чем дело!

— Ну так что ж! Это не моя вина, — ответила она, немного задетая тем, что он перестал называть ее на ты, — я делаю все возможное, слушая вас, но чем больше я стараюсь, тем меньше я могу вложить себе в голову, что мы должны быть мужем и женой.

Жермен ничего не ответил. Он закрыл лицо руками, маленькой Мари было невозможно узнать, плачет ли он, сердится ли, или заснул. Она была немного обеспокоена, что он был такой пасмурный, и она не могла догадаться, что бродило у него на уме; но она не посмела с ним больше говорить, и так как она была чересчур удивлена всем тем, что произошло, чтобы опять заснуть, она стала с нетерпением ждать рассвета, поддерживая огонь и наблюдая за ребенком, которого Жермен, казалось, совсем забыл. Однако же Жермен не спал; он не размышлял о своей судьбе и не строил никаких планов, ни как ему приободриться, ни как понравиться Мари. Он страдал, у него была целая гора печалей на сердце. Ему хотелось бы умереть. Все, казалось, скверно должно было повернуться для него, и если бы он мог плакать, то сделал бы это не наполовину. Но к горю его примешивалась и некоторая злость против самого себя, и он задыхался, но не мог и не хотел жаловаться.

Когда наступил день и звуки деревенской природы возвестили об этом Жермена, он открыл свое лицо и встал. Он увидел, что маленькая Мари тоже не спала, но он ничего не сумел ей сказать, чтобы проявить свое участие. Он совершенно пал духом. Он опять спрятал седло Серки в кусты, взвалил свой мешок на плечо и взял сына за руку.

— Теперь, Мари, — сказал он, — мы постараемся закончить наше путешествие. Хочешь, я тебя отведу в Ормо?

— Мы выйдем вместе из леса, — ответила она ему, — и, когда мы будем знать, где мы, каждый из нас пойдет в свою сторону.

Жермен ничего не ответил. Он был обижен, что девушка не попросила проводить ее до Ормо, и он не замечал, что предложил это таким тоном, который вызывал на отказ.

Дровосек, которого они встретили шагов через двести, указал на правильный путь и прибавил, что, пройдя большой луг, они должны будут пойти — один прямо, другой налево, чтобы достичь до тех мест, куда они направлялись; впрочем, они были так близко друг от друга, дома Фурша были ясно видны из Ормо и обратно.

Затем, когда они поблагодарили дровосека и ушли от него, он позвал их опять и спросил, не потеряли ли они лошади.

— Я нашел, — сказал он, — прекрасную серую кобылу на дворе у себя, туда забежала она, быть может спасаясь от волка. Мои собаки лаяли всю ночь, и на рассвете я увидал лошадь у себя под носом; она там до сих пор. Пойдемте, и если вы ее узнаете, берите.

Жермен тотчас же сообщил все приметы Серки и, убедившись, что дело шло именно о ней, пустился в путь за своим седлом. Тогда маленькая Мари предложила ему отвести его ребенка в Ормо, куда он придет за ним, побывавши в Фурше.

— Он немного грязноват после проведенной нами ночи, — сказала она. — Я вычищу его платье, помою его хорошенькую мордочку, причешу, и, когда он будет совсем хорош и станет настоящим молодцом, вы можете представить его своей новой семье.

— А кто тебе сказал, что я хочу итти в Фурш? — ответил Жермен с досадой. — Может, я туда и не пойду.

— Нет, Жермен, вы должны туда итти, и вы пойдете, — возразила молодая девушка.

— Ты очень торопишься, чтобы я женился поскорей на другой, тебе хочется, чтобы я больше тебе не надоедал.

— Полно, Жермен, не думайте больше об этом; эта мысль пришла к вам ночью, потому что это несчастное приключение немного расстроило ваш рассудок. Но теперь нужно, чтобы разум к вам вернулся; я вам обещаю забыть то, что вы мне сказали, и никогда об этом никому не говорить.

— Да говори, если хочешь. Я не имею привычки отказываться от своих слов. То, что я тебе сказал, было правдиво, честно, и я за это ни перед кем не покраснею.

— Да, но если бы ваша невеста узнала, что, когда вы ехали к ней, вы думали о другой, это дурно бы настроило ее к вам. Итак, следите за словами, которые вы будете говорить; не глядите на меня перед всеми с таким странным видом. Подумайте о дяде Морисе, который рассчитывает на вашу покорность и очень бы рассердился на меня, если бы я помешала вам исполнить его волю. До свиданья, Жермен, я увожу маленького Пьера, чтобы заставить вас итти в Фурш. Это будет залогом от вас.

— Ты, значит, хочешь итти с ней? — сказал земледелец, увидав, что сын схватился за руку Мари и решительно за нею последовал.

— Да, отец, — ответил ребенок, который слушал и понял на свой лад то, что говорили совершенно открыто при нем. — Я уйду с моей миленькой Мари; ты придешь за мной, когда кончишь жениться, но я хочу, чтобы Мари осталась моей маленькой мамочкой.

— Ты видишь, что он этого хочет, он! — сказал Жермен молодой девушке. — Послушай, маленький Пьер, — прибавил он, — я-то очень желаю, чтобы она стала твоей матерью и осталась бы навсегда с тобой, но она этого не хочет. Постарайся, чтобы она дала тебе свое согласие на то, в чем она мне отказывает.

— Будь покоен, отец, я заставлю ее сказать да, маленькая Мари делает всегда, что я хочу.

Он удалился с молодой девушкой, Жермен остался один, более грустный и нерешительный, чем когда-либо.

XII

ДЕРЕВЕНСКАЯ ЛЬВИЦА

Однако, когда он привел в порядок одежду свою и упряжь, когда он сел верхом на Серку, и ему указали дорогу в Фурш, он подумал, что отступать было нельзя, и нужно было забыть эту ночь волнений, как опасный сон.

Он нашел Леонара на пороге его белого дома, старик сидел на прекрасной деревянной скамье, выкрашенной в темнозеленый цвет. Шесть каменных ступеней, расположенных лестницей, указывали, что в доме был подвал. Стена сада и конопляника была ошткатурена известкой с песком. Это было прекрасное жилище; еще немного, и его можно было бы принять за дом буржуа.