Хосе Ривера - Пучина
В этот момент я услышал конский топот, оглянулся и побледнел: в ворота въезжало несколько всадников во главе с Фиделем.
Появление всадников взволновало не только меня, но и Субьету. Ковыляя им навстречу, он спросил:
— Куда держите путь, ребята?
— Не дальше, чем сюда, — ответил, спешиваясь, Франко.
И он порывисто обнял меня.
— Какие новости в моем ранчо? Что у тебя с рукой?
— Так, пустяки! Разве ты не из Мапориты?
— Мы прямо с Таме, но я еще вчера велел мулату Корреа заехать домой, вызвать тебя сюда и пригнать лошадей. Дон Рафаэль передает тебе привет. У него, слава богу, все в порядке. Где нам расседлать коней?
— Здесь, под навесом, — неохотно ответил Субьета. И он крикнул игрокам: — Убирайтесь отсюда с вашим барахлом, мне нужно помещение.
Хозяева забрали своих петухов и в сопровождении зрителей, бренчавших на гитарах и мараках,[28] направились к палаткам Барреры. Вакеро расседлали лошадей.
— Правда, что вчера взбесился скот?
— А ты откуда знаешь?
— Мы с утра встречали разбежавшихся далеко по степи быков. И подумали: либо взбесились, либо напали индейцы! Но когда мы проезжали мимо корралей...
— Да! Баррера упустил свое стадо. Не знаю, что он будет делать без лошадей...
— Мы взялись бы поймать столько голов, сколько ему угодно, если он заплатит, — ответил Франко.
— Я не позволю больше гонять скот по моим лугам. Я не виноват, что быки бесятся, — возразил Субьета.
— А я только хотел сказать, что мы с завтрашнего дня начинаем ловить купленных быков...
— Я не подписывал контракта и не помню никаких сделок!
И Субьета топнул ногой.
Когда старик опять забрался на гамак, пришел хозяин желтого петуха.
— Извините, что помешал вам...
— Выкладывай-ка сюда проигрыш.
— Я об этом и хотел поговорить: моего петуха свели с ума, его обкормили хиной; кривой Мауко еще вчера купил у Барреры порошков, а вы сами начинили ими кукурузные зерна. Сеньор Баррера велел мне играть против вас, несмотря ни на что; он хотел доказать, что и вы играете нечестно и не имеете права позорить его перед сеньором Ковой.
— Это вы после уладите, — вмешался Франко, дергая за рукав обозлившегося старикашку. — Для меня важно сейчас, чтобы вы сказали толком о нашей сделке. Вы ошибаетесь, если думаете, что со мной можно шутить!
— Ты хочешь убить меня, Франкито?
— Я приехал забрать проданный мне скот и для этого нанял вакеро. Я угоню его любой ценой, а если нет, — пусть черт заберет нас обоих!
Вакеро, падкие на скандал, обступили гамак. Субьета, заметив их, закричал:
— Сеньоры, будьте свидетелями, что меня шантажируют.
Он заморгал слезящимися глазами и помертвел от страха, увидев в руках Франко револьвер.
— Заступитесь, сеньор Кова! Я заплачу вам за проигранных быков. Не говори со мной так, Франкито! Мне страшно!
Хозяин петуха сентенциозно заметил:
— Справедливость — так уж для всех! Заплатите сеньору Баррере, и дело с концом. Он собирается на Вичаду, и на вас падает ответственность за убытки и задержку отъезда.
Услышав это, Субьета снова разозлился и закричал, спрятавшись за нашими спинами:
— Мерзавец, шулер! Или ты забыл, с кем говоришь? Хочешь, чтобы тебя выгнали взашей? Нечего равнять себя с этими кабальеро: они мои клиенты и дорогие друзья! Скажи своему Баррере, что я плюю на него, мои друзья не дадут меня в обиду!
Когда Франко увидел мою рану и я рассказал ему о происшедшем, он схватил винчестер и бросился искать Барреру. Кларита остановила его во дворе.
— Что ты хочешь делать? Мы уже отомстили.
И она рассказала Фиделю, почему взбесился скот. Видя решимость, с какой этот преданный мне человек рисковал ради меня жизнью, я, охваченный угрызениями совести, почел за долг признаться ему в том, что случилось в Мапорите.
— Франко, — сказал я ему, — я недостоин твоей дружбы. Я избил Грисельду.
Он растерянно произнес:
— Она чем-нибудь вас обидела? Твою жену? Тебя?
— Нет, нет! Я напился и оскорбил их обеих без всякого повода. Вот уже неделя, как я оставил их одних. Застрели меня!
Кинув винчестер на землю, Фидель бросился в мои объятия:
— У тебя были на это основания, а если нет, то все равно.
И мы расстались, не произнеся больше ни слова.
Кларита схватила меня за руку:
— Почему ты не сказал мне, что у тебя есть жена?..
— Потому что нам с тобой не пристало говорить о ней.
Кларита на минуту задумалась. Опустив глаза, она теребила шнурок от ключа.
— Возьми свое золото!
— Я подарил тебе его, а если ты не принимаешь подарка, оставь себе эти деньги как плату за твои заботы обо мне во время болезни.
— Лучше бы тебе умереть тогда!
Кларита убежала в кухню, где музыканты пили гуарапо.[29] Оттуда она крикнула намеренно громко, так, чтобы я слышал:
— Передайте Баррере, что я еду с ним!
И, скрывая свою досаду, принялась под шутки и аплодисменты пеонов так лихо отбивать чечетку, что подол ее юбки взлетал выше колен.
Сердце мое, освобожденное от муки беспокойства, забилось вольнее. Меня огорчало лишь то, что я обидел Алисию; но какой сладкой была мысль о примирении, сладкой, как аромат трав, как первый проблеск зари! От всего нашего прошлого останутся в памяти только невзгоды, потому что душа человека, подобно ветвям дерева, не сохраняет следа былых цветений; сохраняются лишь раны, рассекшие кору. Нам суждено достигнуть предела и в счастье и в несчастье, а потом, если судьба и разделит наши пути, нас сблизят воспоминания при виде терниев, похожих на те, какие ранили нас когда-то, далей, подобных тем, какие открывались нашим взорам, пока нам грезилось, что мы любим друг друга, что наша любовь бессмертна.
Мне даже хотелось остаться навсегда в этих влекущих к себе саваннах, жить с Алисией в уютном домике, который я построю собственными руками на берегу темноводной реки, на одном из зеленых холмов, увенчанных пальмами, или у прозрачного пруда. Вечерами к дому будут собираться стада, а я, покуривая на пороге, словно первобытный патриарх, с душой, смягченной грустной прелестью пейзажа, буду смотреть, как исчезает солнце за далеким горизонтом, где рождается ночь, и, свободный от тщетных стремления, от обмана эфемерных успехов, ограничу пределы своих желаний тем, что видят мои глаза, буду наслаждаться крестьянским трудом, моей созвучностью с природой.
К чему города? Быть может, источник моего поэтического вдохновения — в тайне нетронутых лесов, в ласке свежего ветерка, в неведомом языке вещей, в том, что говорит скале, прощаясь, убегающая волна, в том, что говорит румяная заря озерам, в том, что говорит звезда хранящим торжественное молчание небесам. И мне хотелось остаться вместе с Алисией здесь, в этих льяносах, состариться, любуясь на юность детей, следить за уходящими днями, чувствовать душевное успокоение среди полных буйного сока столетних деревьев, пока мне не придется заплакать над ее трупом или ей над моим.
Франко решил, что мне нельзя выезжать в степь — я растравлю себе рану, и может начаться гангрена. Да и лошадей мало, лучше предоставить их опытным вакеро. Последний довод горько обидел меня.
Пятнадцать всадников выехали из Ато Гранде в два часа утра, выпив обычную порцию черного кофе. К седлам, с правой стороны, были привязаны свернутые арканы, одним концом прикрепленные к хвосту скакуна. Ноги вакеро были прикрыты байетонами, служившими защитой в частых стычках с быками, а на поясах висели зубчатые ножи для спиливания рогов. Франко оставил мне револьвер, но привязал к луке седла свой винчестер.
Я вскоре опять уснул. Если бы я знал, что мне готовит судьба!
Вскоре, после восхода солнца, вернулся мулат Корреа, ведя за собой лошадей дона Рафаэля. Я вышел ему навстречу, по направлению к палаткам Барреры, и разглядел издали, что Баррера бреется. Кларита, сидя на чемодане, держала перед ним зеркало. Не отвечая на их приветствие, я вскочил на круп коня мулата, и мы вместе въехали в корраль.
— Видел Алисию? Что она просила передать?
— Я не мог ее видеть, она плакала, запершись в своей комнате. Грисельда прислала вам узел со сменой белья. Она каждую минуту выходит посмотреть, не едете ли вы. Собрала вещи и говорит, что сегодня они обе будут здесь.
Эта весть наполнила мою душу радостью. Наконец-то Алисия вспомнила обо мне!
— Они приедут в лодке?
— Нет, хозяйка велела оставить трех лошадей.
— А обо мне спрашивали?
— Мама говорит, что вы лишнего наговорили о них хозяину.
— А знают они о моей ране?
— Разве что-нибудь случилось? Вас ранил бык?
— Так, царапина. Уже все прошло.
— А где моя двустволка?
— Твоя двустволка? Наверно, вместе с моим седлом в лагере Барреры. Поди спроси там.
Когда я остался один, мучительное сомнение овладело мной: не бывал ли Баррера в Мапорите? Я приставил Мауко днем и ночью следить за ним, но правду ли говорит мне кривой? И тут же я подумал: «Баррера прихорашивается, потому что ему известно о приезде Алисии. Возможно, что так, а может быть — и нет».
