Рабиндранат Тагор - Гóра

Гора в это время сидел внизу и читал газету. Из окна он видел, как Биной шел по улице, но, когда тот вошел в комнату, он даже не поднял глаз. Биной подошел к другу и, не говоря ни слова, взял у него из рук газету.

— Ты, видимо, путаешь меня с кем-то другим, — заметил Гора холодно, — ведь я — Гоурмохон, индуист, у которого тьма всяких предрассудков.

— Нет, это ты путаешь меня с кем-то, я — Биной, человек с не меньшим количеством предрассудков, — друг этого самого Гоурмохона.

— Беда в том, что Гоурмохон неисправим: он не считает нужным извиняться перед кем бы то ни было за свои предрассудки.

— И Биной точно такой же. Только он избегает навязывать кому бы то ни было свои предрассудки.

Слово за слово, между друзьями завязался горячий спор, и соседям не потребовалось много времени, чтобы понять, что это встретились Гора с Биноем.

— Почему, когда я спросил тебя в прошлый раз, ты сказал, что никогда не был у Пореша-бабу?

— Потому что я никогда прежде и не бывал там. Вчера я первый раз переступил их порог.

— Что-то мне сдается, что ты, как Абхиманью[29] — туда переступить порог сумеешь, а вот обратно вряд ли.

— Может быть. Такой уж у меня характер. Мне не легко расставаться с теми, кого я полюбил и к кому испытываю уважение. Тебе ведь должна быть знакома эта черта моего характера?

— Значит, ты собираешься продолжать свои посещения?

— Почему только я? Ты ведь не каменный, тоже можешь двигаться.

— Я могу пойти, но я вернусь, — сказал Гора, — а вот по некоторым признакам мне кажется, что ты предпочтешь остаться там навсегда. Кстати, как понравился тебе чай?

— Горьковат.

— Так зачем же…

— Если бы я отказался, горький осадок остался бы у кого-то еще.

— По-твоему, значит, в отношениях между людьми самое главное вежливость?

— Не всегда. Только, видишь ли, Гора, когда законы общества приходят в столкновение с велениями сердца…

Взбешенный Гора не дал Биною договорить.

— Сердца?! — прогремел он. — Ты не считаешься с обществом, поэтому его законы и вступают на каждом шагу в столкновение с твоим сердцем. Если бы ты сознавал, какие тяжелые последствия влечет за собой любой удар, нанесенный обществу, ты постыдился бы говорить о своем сердце. Тебе неприятна мысль, что ты можешь как-то обидеть дочерей Пореша, а мне больно при мысли, что из-за всякого пустяка ты, не задумываясь, готов оскорбить целое общество.

— Ну, знаешь, Гора, — запротестовал Биной. — Если общество видит оскорбление в том, что кто-то из его членов выпьет чашку чаю, это уж слишком. Оберегать страну от подобных оскорблений — значит ослаблять ее и делать неспособной к сопротивлению.

— Все эти доводы, милый мой, мне хорошо известны, — ответил Гора. — Я ведь не окончательный дурак. Но в данном случае они неуместны. Когда больной ребенок отказывается принимать лекарство, мать сама пьет его — хочет утешить дитя мыслью, что оба они страдают одинаково. Ее толкает на это любовь к ребенку. А когда этой любви нет, никакие доводы — пусть самые разумные — не убедят ребенка, потому что он не будет чувствовать внутренней связи с матерью. Чашка чаю — ерунда. Меня глубоко оскорбляет то, что ты так легко смотришь на свои обязанности по отношению к обществу. Не пить чая и огорчить дочерей Пореша-бабу — это еще не самое большое горе. Самое важное для нас теперь — духовно сблизиться со своим народом, а тогда будет очень просто решить вопрос — пить или не пить чай.

— Похоже на то, что мне долго придется ждать второй чашки.

— Не вижу, почему бы ждать этого пришлось долго, — ответил Гора. — Знаешь, Биной, я не понимаю, почему ты так настойчиво цепляешься за меня. По-моему, пришло время тебе покончить с нашей дружбой, а заодно и со всеми обычаями индуистской общины, которые тебя раздражают! Иначе ты можешь обидеть дочерей Пореша.

В эту минуту в комнату вошел Обинаш. Это был верный последователь Горы, слепо веривший каждому его слову. Беда только, что мысли Горы преломлялись в его ограниченном умишке, и, рассказывая о них всем и каждому, он умудрялся опошлить их до неузнаваемости. И тем не менее многие люди, не понимавшие Гору, отлично понимали Обинаша и не скупились на похвалы его выступлениям.

Обинаш сильно ревновал Гору к Биною. При каждом удобном случае он старался втянуть Биноя в спор. Доводы Обинаша были настолько бессмысленны, что Биной начинал злиться и обрывал его. Но тут на сцену выходил Гора, что давало возможность Обинашу кичиться впоследствии тем, что Гора проповедует его идеи.

Чувствуя, что с приходом Обинаша шансы на примирение временно потеряны, Биной пошел наверх к Анондомойи, которая сидела перед открытой дверью кладовки и чистила овощи.

— Я давно уже слышу твой голос. Что это ты сегодня так рано? Ты успел поесть перед уходом из дома? — спросила она его.

В другое время Биной, конечно, ответил бы: «Нет, не успел», — и с удовольствием позавтракал бы, тут же, усевшись на пол напротив нее. Но сейчас он сказал:

— Спасибо, ма, я не буду есть.

Биной не хотел давать Горе новых поводов для неудовольствия. Он сознавал, что друг еще не простил его окончательно, что натянутость в их отношениях до сих пор существует, и эта мысль по-настоящему угнетала его. Он молча вынул из кармана нож и стал помогать Анондомойи чистить картофель.

Минут через пятнадцать он снова спустился вниз и обнаружил, что Гора и Обинаш куда-то ушли. Он посидел немного в комнате Горы, почитал газету, рассеянно просмотрел объявления, наконец тяжело вздохнул, поднялся и пошел домой.

Глава тринадцатая

После завтрака Биноя снова потянуло к Горе. Он никогда не счел бы унизительным для себя извиниться перед другом, сознавая свою вину. Но тут дело было вовсе не в его гордости. Он не мог допустить поругания их дружбы. Он чувствовал, правда, что, воспылав вдруг симпатией к Порешу, он проявил известную нелояльность к Горе. Биной ждал, что Гора высмеет его, может быть, отчитает, и этим все кончится. Но он не допускал и мысли, чтобы Гора мог оттолкнуть его. Он вышел на улицу и направился к дому Горы, но, не доходя нескольких шагов, повернул обратно: он боялся увидеть Гору, боялся, что дружба их снова может подвергнуться тяжелому испытанию.

Вернувшись домой, Биной решил написать другу письмо. Он уселся за стол, но письмо подвигалось туго, и, полагая, что виной тому загнувшийся внутрь кончик пера, он принялся старательно выправлять его. Но тут он услышал, что кто-то зовет его, и, положив перо, поспешно спустился вниз.

— Проходите, Мохим-дада, сюда, наверх, — пригласил он гостя.

Войдя в комнату, Мохим непринужденно расселся на постели Биноя и внимательно осмотрелся по сторонам.

— Вот что, Биной, — сказал он. — Если я до сих пор не заходил к тебе, то это не потому, что мне не хотелось взглянуть, как ты живешь, и не потому, что не знал твоего адреса. Беда в том, что вы, нынешние молодые люди, чересчур уж примерны — не дождешься, чтобы вы предложили гостю выкурить трубку или пожевать пана. Если бы не из ряда вон выходящее обстоятельство, я бы никогда…

Увидев, что Биной стал с беспокойством оглядываться по сторонам, он добавил:

— Ты, кажется, хочешь бежать покупать мне трубку? Умоляю тебя, не делай этого. Я как-нибудь переживу, если мне не придется некоторое время покурить, но предложить мне новую трубку, да еще бог знает как набитую, было бы с твоей стороны непростительной ошибкой.

Мохим взял лежавший на кровати веер и стал обмахиваться.

— Есть серьезная причина, почему я пожертвовал своим послеобеденным сном в воскресенье и пришел к тебе, — продолжал он. — Ты должен оказать мне одну услугу.

— Какую?

— Сперва обещай сделать то, о чем я тебя попрошу, тогда скажу.

— Если я смогу, я, конечно…

— Только ты один и можешь это сделать. Я ничего от тебя не требую, скажи только «да».

— Почему вы не хотите сказать прямо? Вы же прекрасно знаете — я для вас свой человек, и если в моих силах помочь вам, я никогда не откажу.

Мохим достал из кармана пакетик с паном, предложил немного Биною, остальное отправил себе в рот и продолжал:

— Ты знаешь мою Шошимукхи. Она очень недурна собой. К счастью, не в отца пошла. Ей скоро исполнится десять, пора позаботиться о женихе. Я иногда ночей не сплю, все одолевают мысли — боюсь, не досталась бы она какому-нибудь негодяю.

— Почему это вас так беспокоит? Ведь впереди еще много времени.

— Была бы у тебя дочь, понял бы почему, — со вздохом ответил Мохим. — Годы идут, а жених сам собой не появится. Вот я и тревожусь с каждым днем все больше и больше. Но если ты подашь мне надежду, я могу и подождать.

Биной растерялся.

— Но ведь я же никого не знаю, — пробормотал он. — Кроме вас, у меня в Калькутте, собственно, и знакомых-то нет. Но я постараюсь, разузнаю…