Озорные рассказы - Оноре де Бальзак
Несчастное создание рассталось с жизнью в ночь на первое октября. Тогда в лесах и в облаках раздался крик, стенания, как будто взывали духи любви: «Умер великий Нок!»[156] — подобно тому как языческие боги, узнав о пришествии в мир нашего Спасителя, умчались в небо, восклицая: «Умер великий Пан!» Вопли эти были услышаны многими мореплавателями в Эгейском море, и сие событие упоминается в трудах одного из Отцов Церкви.
Госпожа Империа на смертном одре была пощажена тлением, столь милостив был Создатель, желая сохранить образ безупречной красы. Говорят, что румянец не сходил с ее щек, ибо осенял ее своими пылающими крыльями дух наслаждения, с плачем склоняясь над ее ложем. По повелению скорбевшего супруга все облеклись в траур, и нимало не подозревал он, что умерла Империа, дабы освободить его от бесплодной жены; лекарь же бальзамировщик не открыл ему истинной причины ее смерти. Великодушное это деяние открылось де Лиль-Адану через шесть лет после его брака с мадемуазель Монморанси, когда простушка поведала ему о посещении госпожи Империи. Несчастный Лиль-Адан впал в глубокую тоску и вскоре умер, будучи не в силах забыть те радости любви, которых не умела воскресить его незадачливая супруга, и это доказывает справедливость суждения тех времен, будто Империа никогда не умрет в том сердце, где она царила.
Учит же это нас тому, что истинную добродетель постигают только те, кто против нее грешил, ибо среди самых добродетельных жен, как бы мы ни превозносили сих благочестивых особ, вряд ли нашлась бы хоть одна, которая решилась бы пожертвовать, подобно Империи, своей жизнью ради любви.
Эпилог
Ах, озорница моя, та, что взяла на себя труд наполнить дом весельем, зачем же ты, невзирая на тысячи и тысячи запретов и предосторожностей, увязла в тоске-печали, из коей Берту выудила и сама вынырнула растрепанная, словно девица, одолевшая целый отряд наемников! Где твои золотые сережки с бубенчиками, твои цветочки филигранные, по-арабски затейливые? Где ты потеряла свой алый шутовской посох с рогатым набалдашником и разноцветными погремушками, что стóят целой бочки жемчуга? Зачем портить слезами вредоносными свои черные очи, они столь восхитительны, когда сверкают от соленых шуток, кои во имя смеха прощают тебе даже понтифики. Ведь и они чувствуют, как ты покусываешь их души своими крепкими зубками, как покалывает их сердца от розовых шипов острого твоего язычка, ведь и они готовы обменять свою святую туфлю на сотню улыбок, что витают на сочных твоих губах. Смешливая плутовка, коли хочешь вечно оставаться свежей и юной, никогда больше не плачь. Лучше подумай, как удержаться верхом на необъезженных блохах, как запрячь в облака прекрасные твои химеры-хамелеоны, как преобразовать реальность в фигуры, одетые в радугу, укрытые розовыми видениями с распахнутыми и синими, словно глаза куропатки, крыльями. Клянусь на Теле и на Крови, Чернильнице и Печати, Книге и Мече, Рубище и Злате, Звуке и Цвете, если ты еще раз забредешь в сию элегическую лачугу, где евнухи подбирают уродин для тупоумных султанов, я прокляну тебя, буду рвать и метать, лишу тебя шалостей и любви, я…
Уф! Она уже скачет верхом на солнечном луче, размахивая Десятком рассказов, который вспыхивает, подобно северному сиянию! Она играет в его волнах и переливах и мчится против всякого смысла, приличий и течений, так решительно и так высоко, что надобны очень-очень длинные перья, дабы познать ее и угнаться за ее хвостом сирены с серебряными чешуйками, трепещущими среди хитросплетений нового смеха. Господи Боже! Да она резвится, точно сотня школяров в зарослях малины после вечерней молитвы. К черту учителей! Десяток закончен! Хватит работать! Ко мне, друзья мои!
Озорные рассказы,
не публиковавшиеся при жизни Бальзака
Инкуб
[157]
Время действия: вторая половина XVI века.
Всем вам известно, яко в старые и недобрые те времена люд христианский гоним был и притесняем всяческими демонами: я сейчас говорю не о сеньорах владетельных, и не о тех, что в военных мундирах, и не о тех, что в сутане, а о колдунах, повсеместно сжигаемых на кострах, а такоже о дьяволах, что вселяются в тела отдельных злодеев, завязывающих шнурки узлами и тысячью разных иных способов наводящих порчу, из судебных процессов над коими досточтимый господин Боден[158] составил толстую книгу, неопровержимо доказывающую демоническую жизнь инкубов, суккубов и прочих тварей рогатых и копытных, а также мерзких старух, скачущих верхом черт-те на чем и черт-те как, дабы по воздуху прибыть на шабаш, кои все, подвергнутые допросу, признались в недозволенных своих действиях и в употреблении сил потусторонних и сверхчеловеческих. У названного господина Бодена, честного правоведа, имелся в граде Анжу друг, который страшно боялся сего дьявольского войска и не брезговал никакими средствами, лишь бы удалить их от своего жилища. Друг этот, по имени Пишар, не только сподобился грозных порицаний и жарких попреков от монсеньора епископа Анжуйского, когда тот прознал, что Пишар даже похлебку варит на святой воде, но и едва не угодил в тюрьму да под суд, при том что был богатым и уважаемым сборщиком податей. Он покупал на Римском дворе мощи и иные прочие реликвии и размещал их где только мог — яко в городском своем доме, тако и в сельском; примите такоже в рассуждение, что ни один дом в краю Анжуйском не сторожили пуще, чем его; что про господина Пишара говаривали, будто у него-то в мошне черти в виде вшей да блох ни в жисть не заведутся и что за оные страхи перед нечистой силой прозвали его Пишаром-дьяволом. Правды ради добавим, что находились злые языки, кои уверяли, намекая на его благоверную, что один-то дьявол находится при нем безотлучно, и сие вопреки тому, что жена у Пишара была женщиной честной и добронравной, и многие ухажеры, ее домогавшиеся, остались ни с чем. Любезности их увядали, точно цветочки, и даром пропадали великие латинские речения, а посему весь край отнес сей опасный образчик добродетели на счет реликвий, кои распространяли вокруг себя благоухание святости, насквозь пропитавшей даму Пишар; славный же Пишар почитал себя вне власти своенравного повелителя
