Винцас Миколайтис-Путинас - В тени алтарей

Будь Васарис одинок, возможно, что его опять бы стали одолевать разные страхи и сомнения. Но теперь рядом с ним была женщина, которая не только его хорошо знала и понимала, но и любила. Ауксе зорко следила за его настроениями, всегда чутко отзывалась на все его тревоги. Она отлично понимала духовный кризис, переживаемый Васарисом, и смотрела на него, как на выздоравливающего, который во время приступов болезни нуждается в поддержке, сочувствии и надежде.

Однажды, когда Васарис поделился с ней своими опасениями по поводу будущего, она беззаботно махнула рукой и сказала:

— Пустяки! Я уверена, что все сложится прекрасно. Ты и теперь заметно изменился по сравнению с прошлым годом. Ты стал веселей, деятельней, трезвей смотришь на жизнь и реже поддаешься пессимизму. Это меня радует. Но тебе надо избегать одного.

— Чего?

— Мыслей о будущем.

— Своеобразный совет, — засмеялся Васарис. — Все мудрецы до сих пор говорили, что, начиная любое дело, надо заглядывать в будущее, тогда можно избежать многих ошибок.

— К тебе это не относится, — заупрямилась Ауксе. — Мысли о будущем будоражат в тебе призраки прошлого, которые связывают руки. Если ты на что-то решился, то нечего гадать, что будет дальше, а надо действовать, чтобы было так, как ты хочешь. Я думаю, в этом заключается секрет успеха. Настоящее неизбежно рождает будущее. Если бы мы пытались заглянуть в него и приноравливать к нему настоящее, то рисковали бы жестоко ошибиться, разминуться с будущим и ничего не сделать в настоящем.

Васарис понимал, что рассуждения Ауксе не являются бесспорной истиной, а всего лишь одним из многих вариантов практической мудрости, на который мы, всяк на свой лад, строим собственную житейскую философию. Вариант Ауксе ему понравился, и хотя он порой оспаривал и критиковал ее мысли, но глубоких разногласий в наиболее важных вопросах между ними не было.

Ауксе к тому времени хорошо узнала все его недостатки и слабости и научилась терпимо относиться к ним, а отчасти и приспосабливаться. В благодарность за это Людас старался избегать поступков, которые могли бы ее огорчить. Таким образом, взаимная любовь приводила их к гармоническому согласию мыслей, чувств и поступков, облагораживала и обогащала жизнь.

Однако важнейший вопрос для Ауксе — во что выльются их отношения? — так и остался нерешенным. Несколько раз она пыталась заговаривать на эту тему, но Васарис всегда уклонялся от прямого ответа или настаивал на прежнем: он не хотел семьи. Ему все еще казалось, что будет куда лучше, если он не опустится до прозы семейной жизни; он страшился новых пут; к тому же не надеялся на себя, а отчасти желал избежать скандала. Однако Васарис понимал шаткость своих позиций. Ведь он знал, какова конечная цель любви, что было бы наивно обманывать себя идеалистическими мечтами. Действительность разбила бы их в любой момент. Поэтому споры с Ауксе чаще всего кончались его поражением. Он должен был принципиально согласиться, что единственно честным, естественным финалом их отношений может быть лишь брак и семья, а теперешнее положение — компромисс, продиктованный обстановкой, тактическими или еще какими-нибудь посторонними соображениями.

Приближался троицын день. Васарис напомнил Ауксе прошлогоднее недоразумение с пикником и пригласил ее на загородную прогулку. Ауксе охотно согласилась, и они долго гуляли по склонам Фреды, разговаривая о серьезных вещах и о пустяках. Наконец они взобрались на холм Наполеона, чтобы полюбоваться Неманом и видом города. Очевидно, так уж они были настроены в этот день, что

Васарис, насмотревшись на эту редкой красоты картину, вернулся к волнующей теме.

— Знаешь, — сказал он, — одна из главных причин, которая заставляет меня отречься от сана, это мое творчество, судьба моего таланта. Не кажется ли тебе, что женитьба будет не меньшей помехой для моего творчества, чем духовный сан, только, разумеется, в другом отношении? Ведь некоторые считают, что поэзия и семейная жизнь несовместимы.

— И ты этому веришь? — спросила Ауксе.

— Не верю, но хочу знать, как ты опровергнешь эту теорию.

— Очень просто. Практика не подтверждает ее. Ты и сам знаешь, что многие поэты и писатели и после женитьбы продолжали отлично писать. Видимо, в этом отношении нельзя вывести никаких правил. Ясно одно: и на творчество женатых и на творчество неженатых женщина оказывала большое влияние.

— Однако эта женщина чаще всего не была женою.

— Ты хочешь сказать, что она была любовницей? Бывало и так, хотя биографы, историки и критики многое привирают. Но к тебе ведь это не относится. Я не думаю, чтобы ты мечтал о рассеянном образе жизни и о любовницах.

— Мы говорим о принципе.

— В принципе я признаю любовь, а не легкомысленные отношения. Вопрос о семье я не связываю с творчеством. Тот, кто утверждает, что поэту нельзя жениться, — псевдоромантик или старый маньяк, считающий женщину не человеком, а ведьмой или воплощением дьявольских соблазнов. Они боятся подобных женщин, но в то же время тянутся к ним. Их нездоровое воображение населено Клеопатрами, Ксантипами, Мессалинами, цыганками либо танцовщицами из кабаре, они выдумывают всякую чепуху о прелестях этих искусительниц. Чистая любовь им непонятна и недоступна.

Васарис слушал Ауксе и любовался ее раскрасневшимся лицом, блеском глаз и строгой логикой ее речей. Ему не хотелось спорить, потому что его собственные мысли приняли то же самое направление. И он продолжил в полном согласии с ней:

— Ты права. Вероятно, ни о ком не написали и не наговорили столько нелепостей, сколько о женщине. Одни изображают ее дьяволицей, другие — ангелом, а в действительности она просто человек. Однако признайся, Ауксе, что женщины отчасти сами виноваты в том, что к ним так относятся. В наше время слишком многие из них мечтают прожигать жизнь и быть игрушкой мужчины. Тебе я верю и ради одной тебя прощаю всем остальным их пустоту и презрение самим к себе. Но если я разочаруюсь в тебе, то, может быть, и сам стану одним из тех старых маньяков, о которых ты говорила.

Ауксе взглянула на него просиявшими глазами и рассмеялась:

— Ах, пожалуйста, не суди всех женщин по мне. Если я окажусь плохой, то найдется много хороших. Да и плохие скорее всего просто несчастные. Не надо их презирать.

Васарис точно по наитию свыше вдруг воскликнул;

— Как я могу презирать женщин, когда моя мать женщина? И кто из нас может дурно отзываться о своей матери? А ведь матерей миллионы. Я думаю, что материнство, в конечном счете, искупает все грехи женщин.

— Вот видишь, а ты даже со мной боишься создать семью.

— Ах, Ауксе, но ведь это совсем другое, — заупрямился Васарис. — Ты ведь знаешь причины,

— Я тебя не упрекаю и не заставляю жениться на мне, но позволь мне разобраться в этих причинах! Во-первых, отрекшись от сана, ты приобретешь право жить как обыкновенный порядочный человек. Значит, всеобщее осуждение тебе не угрожает. Во всяком случае не все тебя осудят. Некоторые поговорят и замолчат. Твоему таланту не грозит никакая опасность. Тебе не придется терзаться в одиночестве и метаться по чужим углам. У тебя будет свой домашний очаг, ты сможешь заниматься любимым трудом, ни в чем не зная недостатка, а я буду тебя любить и беречь. Не верь, что душевные терзания, бедность и одиночество вдохновят тебя на великие произведения. Может случиться обратное. Ты такой чувствительный, впечатлительный, гордый, что тебя может сломить первая же крупная неудача.

Васарис раздумывал над ее словами, машинально сгребая землю концом своей палки. Наконец он заговорил:

— Боюсь, что комфорт семейной жизни может убить во мне желание работать, усыпит фантазию, погасит энтузиазм. Вот она, главная опасность.

— Ах, как ты всего страшишься! — нетерпеливо воскликнула Ауксе. — Тебе всюду мерещатся сотни опасностей и ты не решаешься сдвинуться с места. Впрочем, мне кажется, ты не то что боишься, а просто любишь выдумывать себе разные препятствия и строить бесконечные предположения. Если ты не избавишься от этой болезни, я тебя брошу.

— Ну, не сердись, Ауксе, — сказал Васарис, беря ее за руку. — Я готов признать твою правоту и согласиться с твоими доводами, но теперь еще слишком рано говорить об этом. Ведь я не знаю, как поступлю, когда буду совершенно свободен.

Ауксе уже и тем была довольна, что он согласился с нею в главном. Теперь она могла ждать и надеяться. Без этой надежды ее любовь была бессмысленной, а жизнь бесцельной.

Вернувшись домой после этой прогулки, Ауксе еще раз надолго задумалась над всеми этими вопросами. Она не сомневалась в своей любви к Васарису, знала, что будет любить его одного всю жизнь. Она убедилась, что оба они сходятся характерами, что интересы у них общие, и твердо верила, что жизнь их сложится счастливо. Но Васарис колебался, и поэтому вся ответственность ложилась на нее. А готова ли она принять на себя эту ответственность? Кроме того, Ауксе знала, что, если выйдет за Васариса, то и на нее обрушится ненависть и презрение некоторой части общества: ее обвинят в мещанстве, в дурном тоне, скажут, что она обольстила ксендза, а поэта заставила погрязнуть в буднях, сорвав с его головы лавровый венок.