Ловец во ржи - Джером Дейвид Сэлинджер

Он был помешан на канасте.

– У тебя еще кровь идет, бога в душу. Ты бы наложил чего-нибудь.

– Перестанет. Слушай. Хочешь раз-другой перекинуться в канасту или нет?

– В канасту, бога в душу. Ты случайно не знаешь, сколько времени?

– Еще не поздно. Сейчас только где-то одиннадцать, одиннадцать-тридцать.

– Только где-то! – сказал Экли. – Слушай. Мне надо вставать и идти утром на мессу, бога в душу. Вы ребята начинаете орать и драться среди нафиг… Из-за чего вы, блин, вообще подрались?

– Это долгая история. Не хочу докучать тебе, Экли. Я думаю о твоем благополучии, – сказал я ему. Я никогда не обсуждал с ним мою личную жизнь. Начать с того, что он был еще тупее Стрэдлейтера. Стрэдлейтер был, блин, гением рядом с Экли. – Эй, – сказал я, – я посплю сегодня на кровати Эли, окей? Он ведь не вернется до завтрашнего вечера, да?

Я был, блин, в этом уверен. Эли ездил домой почти каждые, блин, выходные.

– Я не знаю, когда он нафиг вернется, – сказал Экли. Ух, как он меня раздражал.

– Что, блин, значит, ты не знаешь, когда он вернется? Он никогда не возвращается до воскресного вечера, так?

– Так, но бога в душу, я не могу просто сказать кому-то, что он может спать на его чертовой кровати, если ему так охота.

Сдохнуть можно. Я потянулся с того места, где сидел на полу, и похлопал его нафиг по плечу.

– Ты принц, Экли-детка, – сказал я. – Ты это знаешь?

– Нет, я серьезно – я не могу просто сказать кому-то, что он может спать на…

– Ты настоящий принц. Ты джентльмен и богослов, детка, – сказал я. И это правда. – У тебя случаем нет никаких сигарет? Скажи “нет”, и я сдохну.

– Нет, между прочим, у меня нет. Слушай, из-за чего вы, блин, подрались?

Я ему не ответил. Что я сделал, я встал, подошел к окну и посмотрел на улицу. Мне вдруг стало до того одиноко. Я почти пожалел, что не сдох.

– Из-за чего вы вообще, блин, дрались? – сказал Экли, раз в пятидесятый. Вот уж зануда.

– Из-за тебя, – сказал я.

– Из-за меня, бога в душу?

– Ага. Я защищал твою чертову честь. Стрэдлейтер сказал, у тебя дерьмовый характер. Я не мог спустить ему такое.

Тут он разволновался.

– Он так сказал? Серьезно? Так и сказал?

Я сказал ему, что просто шучу, а затем подошел к кровати Эли и прилег. Ух, как паршиво мне было. До того одиноко.

– Эта комната воняет, – сказал я. – Я отсюда чую твои носки. Ты никогда их в стирку не отдаешь?

– Если тебе не нравится, ты знаешь, что делать, – сказал Экли. Такой остроумный. – Как насчет выключить чертов свет?

Но я не спешил выключать его. Я просто лежал на кровати Эли, думая о Джейн и все такое. Меня просто дикое бешенство брало, когда я думал о ней и Стрэдлейтере, как они сидят где-нибудь в машине этого толстожопого Эда Бэнки. Каждый раз, как я думал об этом, хотелось из окна выпрыгнуть. Дело в том, что вы не знаете Стрэдлейтера. А я знаю. Большинство ребят в Пэнси просто треплются все время о своих половых похождениях с девушками – как тот же Экли, – но старик Стрэдлейтер на самом деле делал это. Я лично знал как минимум двух девушек, которым он вставлял. Вот так-то.

– Расскажи мне историю своей восхитительной жизни, Экли-детка, – сказал я.

– Как насчет выключить чертов свет? Мне утром на мессу вставать.

Я встал и выключил его, если ему так хотелось. Затем снова лег на кровать Эли.

– Ты чего надумал – спать на кровати Эли? – сказал Экли. Ух, само радушие.

– Может, да. Может, нет. Ты об этом не волнуйся.

– Я об этом не волнуюсь. Только ужасно не хочется, чтобы Эли вдруг вернулся и увидел какого-то типа…

– Расслабься. Не собираюсь я тут спать. Я бы не воспользовался твоим чертовым радушием.

Уже через пару минут он храпел как бешеный. Но я все равно продолжал лежать там в темноте, стараясь не думать о старушке Джейн и Стрэдлейтере в этой чертовой машине Эда Бэнки. Но это было почти невозможно. Беда в том, что я знаю, какая техника у этого Стрэдлейтера. От этого все даже хуже. Как-то раз мы с ним пошли на двойное свидание, в машине Эда Бэнки, и Стрэдлейтер со своей девушкой сидел сзади, а я со своей – впереди. Что за техника была у этого парня. Что он делал, это начинал умасливать свою девушку таким очень тихим, искренним голосом – так, словно он был не просто парнем-хоть-куда, а еще добрым и искренним парнем. Я, блин, чуть не блеванул, слушая его. А его девушка все говорила: «Нет… пожалуйста. Пожалуйста, не надо. Пожалуйста.» Но старик Стрэдлейтер продолжал ее умасливать этим искренним голосом Авраама Линкольна, и наконец на заднем сиденье настала такая зверская тишина. На самом деле было неловко. Не думаю, что он в тот раз вставил той девушке… но почти, блин. Почти, блин.

Пока я там лежал, стараясь не думать, я услышал, как в нашу комнату вернулся старик Стрэдлейтер из уборной. Слышно было, как он убирает свои захезанные туалетные принадлежности и все такое, и открывает окно. Он был помешан на свежем воздухе. Затем, чуть погодя, он выключил свет. Он даже не стал смотреть, куда я девался. Даже на улице была тоска. Не слышно даже было ни одной машины. Я почувствовал себя так одиноко и паршиво, что даже захотелось Экли разбудить.

– Эй, Экли, – сказал я, точнее, прошептал, чтобы Стрэдлейтер не услышал через душевую занавеску.

Но Экли меня не услышал.

– Эй, Экли!

Все равно не услышал. Он спал как бревно:

– Эй, Экли!

Услышал, порядок.

– Какого фига тебе надо? – сказал он. – Я уже спал, бога в душу.

– Слушай. С чего начинается вступление в монастырь? – спросил я его. Я как бы прикидывал, вступить-не вступить в монастырь. – Нужно быть католиком и все такое?

– Разумеется, нужно быть католиком. Козел, ты разбудил меня только затем, чтобы спросить тупой воп…

– А-а, спи дальше. Не собираюсь я вступать в монастырь. При моей везучести я бы наверно вступил в такой, где все монахи с приветом. Сплошь козлы тупые. Или просто козлы.

Когда я это сказал, старик Экли сел, блин, на кровати.

– Слушай, – сказал он, – мне все равно, что ты скажешь обо мне или еще о чем,