Джослин Брук - Знак обнаженного меча
— О'кей — вместе-то оно теплее будет, — радушно пообещал бродяга. Мешки и солому переложили заново; Рейнард снял пальто и галстук, и, загасив свечу, мужчины улеглись бок о бок.
Какое-то время они бессвязно переговаривались, обмениваясь короткими фразами: Рейнард снова сонно поинтересовался насчет записи, в робкой надежде, что его знакомец, быть может, все же сообщит ему нужную информацию. Однако бродяга, похоже, ничего не знал ни о призывном пункте, ни о процедуре записи. Мало-помалу мысли Рейнарда перетекли в сновидения: он снова брел, спотыкаясь, по темнеющим лугам в поисках барака; снова толкал дверь и видел одинокую свечу и неясную фигуру за ней — но на сей раз окликнувшим его мужчиной был не бродяга, а Спайк Мандевилл, боксер… Потом ему снилось, что он вернулся домой и обнаружил мать на кухне; она сидела к нему спиной, и он не сразу смог привлечь ее внимание. Когда же, наконец, ему это удалось и она к нему обернулась, он с ужасом увидел, что лицо ее обезображено какой-то отвратительной болезнью… Он проснулся в испарине, со странным чувством морального падения, осязая лежащее рядом тяжелое тело и теплое дыхание бродяги на своем незащищенном лице.
11. Первое декабря
Проснувшись снова, Рейнард увидел, что в окна барака струится серый и безрадостный дневной свет; повернув голову, он с удивлением обнаружил, что его сосед исчез. Он глянул на часы: четверть девятого — надо было поторапливаться, если он хотел вовремя успеть в банк. Он деревянно встал с импровизированной постели и вышел из барака, отчасти ожидая, что крадущаяся фигура бродяги все еще виднеется в окрестностях лагеря. Тот, однако, пропал, а вернувшись внутрь, Рейнард обнаружил, что он, похоже, уничтожил и все следы своего пребывания.
Утро было зябким и пасмурным, предвещая дождь; когда Рейнард зашагал к шоссе, завеса тумана наползла на высокое плато, скрывая очертания Римского Лагеря и окутывая бараки, так что ночное приключение стало обретать для него нереальный характер сновидения. Вскоре после того, как он наконец вышел к дороге, ему посчастливилось сесть на ранний автобус, идущий в город; его первой заботой по приезде было побриться, и довольно скоро он нашел уже открытую в этот час парикмахерскую. И только после того, как его побрили и он выгреб из карманов всю оставшуюся мелочь, ему пришло в голову проверить нагрудный карман, чтобы убедиться, на месте ли бумажник.
Карман был пуст.
Потеря удивила его не слишком: неспроста бродяга ушел так рано. Рейнард уныло признал, что винить в этой незадаче приходится только себя. Стоя у парикмахерской, на пустой улице, он вдруг ощутил себя совершенно и безутешно несчастным: не столько из-за кражи денег (с которой он мог легко смириться), сколько из-за более значительной и непоправимой потери. С ясностью озарения ему припомнилась странная встреча в бараке: грубоватое добродушие бродяги, предложенные им «какава» и постель, внезапно зародившееся доверие и краткая, мимолетная приязнь между ними, двумя отверженными. Доверие и даже приязнь были искренними — в этом Рейнард и поныне был глубоко убежден; однако им не суждено было пережить ночь: рассвет принес обман, и преждевременный цветок увял в бутоне.
До прихода в банк Рейнарду оставалась еще четверть часа; он воспользовался этим, чтобы позвонить соседу в Прайорсхолт и оставить для матери сообщение о том, что накануне он допоздна задержался в банке и принял предложение переночевать в городе. Мысль о матери, ждавшей его вчера вечером и приготовившей ужин и постель, наполнила его непривычной жалостью к ней, и он решил (как делал уже не раз) впредь уделять больше времени и внимания ее благополучию; однако, не успел он принять это решение, как умом его (безо всякого осознания противоречия) снова завладела проблема грядущей «записи». И опять он обратился мыслями к предыдущему вечеру, припомнив, как специально для своего знакомца изложил вкратце беспорядочные события последних недель; как ни странно, бродяге его история была, казалось, не так уж непонятна; мужчина чуть ли не признал, что ему и самому кое-что известно про загадочный «батальон». Или же он просто потакал своему визитеру, возможно, намереваясь воспользоваться его доверием? Так или иначе, оставался тот факт (более вещественно значимый, чем простые слова), что на руке бродяга носил метку сподвижников Роя — змею и меч.
День прошел, а Рой в банке так и не появился. На следующее утро Рейнарду пришло в голову, что есть простой способ разведать, здесь Рой или нет. Всего-то и требовалось выяснить, по-прежнему ли у капитана Арчера есть счет в их банке или же его перевели в другое место.
Заговорив об этом невзначай с Тедом Гарнеттом, Рейнард узнал, что капитан Арчер («он ведь теперь майор», — сказал склонный к снобизму молодой клерк) несколько недель назад и правда перевел счет в отделение банка в столице графства. Из этого открытия Рейнард сделал немедленный вывод: если Роя направили в N, представлялось вероятным, что запись первого декабря будет проходить именно там — по-видимому, в объединенном призывном пункте. Что же ему делать? Первое декабря приходилось на вторник — значит нужно просить дневной отгул, что без убедительной причины нелегко. Если действовать в открытую и сообщить о своем намерении управляющему, то потребуется уведомить его официально; а вдруг, сделав это, Рейнард не сумеет разыскать призывной пункт или же его сочтут непригодным? Вся эта затея изобиловала трудностями; Рейнард решил, что лучше всего будет позвонить на работу во вторник утром и сказаться больным; тогда он сможет съездить на автобусе в N и, если его попытка окажется неудачной — вернуться в банк на следующий день, избежав лишних расспросов.
Однако, по мере того как месяц близился к концу, Рейнард замечал, что ему все меньше и меньше хочется ехать в столицу графства — хотя бы потому, что он по-прежнему не мог вспомнить указания насчет времени и места, объявленные тем вечером в «гимнастическом зале». Предположение о том, что запись будет проходить в N, — поскольку Рой перевел туда свой счет — было чистой воды догадкой. Вспомнить бы только это объявление! Он напрягал голову, но безуспешно; насколько ему запомнилось, выступавший назвал какую-то определенную канцелярию или комнату, обозначив ее чем-то вроде кода или шифра, но сама нужная комбинация от Рейнарда по-прежнему ускользала.
В Глэмбере, по пути в банк и обратно, а также во время обеда, он старательно приглядывался к людям на улицах, надеясь узнать в лицо кого-нибудь из мужчин, с которыми он тренировался в Римском Лагере. Однажды он увидел молодого человека, показавшегося ему знакомым, и какое-то время шел за ним следом, но в последний момент не решился окликнуть. И еще, как-то вечером, проходя мимо открытой двери паба, он готов был поклясться, что увидел силуэт Спайка Мандевилла у стойки, — но робость и на сей раз помешала ему войти и назваться.
В следующие несколько дней установилась непривычно холодная и противная погода; может быть, подспудно желая закалиться для армейской жизни — на случай, если он запишется, — Рейнард стал вечерами совершать долгие прогулки, понуждая себя к ним, несмотря на усталость, и стойко игнорируя проливной дождь с ледяным ветром.
Днем в субботу, двадцать восьмого ноября, он отправился на более дальнюю, чем обычно, прогулку. Ветер утих, и дождь на время перестал; стоял странный покой, будто все вымерло: жизнь словно покинула леса и поля, птиц и зверей не было видно и слышно, а поздние растения живых изгородей пожухли и увяли из-за недавних морозов. Припомнив загадочные намеки Роя и вновь отдавшись власти детских воспоминаний, он непроизвольно зашагал на юго-восток, по направлению к местности, не отмеченной на карте и известной как Клэмберкраун. Выйдя из деревни по узкой, окаймленной деревьями дороге, он поднялся к бровке долины, где дорога пошла краем большой буковой рощи. Как всегда, когда его прогулка лежала в этом направлении, он пошел напрямик через лесок по узкой тропинке, вьющейся среди буков и местами заросшей низким кустарником. Ему то и дело приходилось ступать с осторожностью, так как кусты и ползучие растения кое-где разрослись поверх окопов, вырытых солдатами в войну да так и не засыпанных. Лесок тогда, в сущности, превратился в резервную позицию батареи ПВО, размещенной в доме местного сквайра; укрепления в нем, впрочем, так никто и не обжил, поскольку это предполагалось сделать лишь в случае отступления перед силами захватчиков.
Ближе к центру рощи тропинка расширялась, и здесь, под подлеском, был виден чистый мел. Несколько диковинных холмиков, похожих на курганы, окружали центральную площадку: на самом деле это были землянки, и при более тщательном осмотре можно было обнаружить их входы — отверстия в грудах мела, сейчас полускрытые осенним наносом буковых листьев. Над самой большой землянкой была прибита к буковому стволу табличка с намалеванными краской словами: СПАЛЬНОЕ РАСПОЛОЖ. РЯД. И СЕРЖ. СОСТАВА.
