Иван Панаев - Дочь чиновного человека
- Благодарю вас… Еще я не хочу ничего скрывать от вас, и могу ли я скрываться в такие минуты? Я поручу няне отнести записку к матеря этого живописца, к простой и честной старушке; она любила меня без всяких видов: я только прощаюсь с нею в этой записке, больше ничего. Вы сделаете мне и это снисхождение?
В этот раз брови матери грозно надвинулись на глаза, так что она вдруг не могла расправить их. Судорожное движение гневно покривило ее губы; однако чрез минуту она успокоилась и отвечала:
- Пожалуй, если ты этого непременно хочешь…
- Прикажите же послать за нею и за священником; мне непременно хочется причаститься сегодня. Скажите батюшке.
К вечеру больная сделалась беспокойнее.
- Что же нет няни? - спрашивала она, - послали ли за священником?
Она вполголоса читала молитвы и по временам вздрагивала и прислушивалась, нейдет ли кто. Дверь скрипнула, точно кто-то вошел на цыпочках.
- О, это она, это моя няня! - произнесла Софья шепотом, - теперь мне легче.
В самом деле, то была она. Старуха шла к постели умирающей, глотая слезы и заглушая в груди рыдания.
- Няня, няня! это ты? - И девушка протянула к ней руки и улыбнулась, - я уж совсем не думала видеть тебя; подойди ко мне поближе.
Старуха не выдержала, взглянув на свою вскормленницу; она зарыдала в голос, бросилась на колени перед нею, схватила ее руку - и целовала ее, обливая слезами.
- Голубчик мой, красное мое солнышко! - приговаривала она, - думала ли я, что господь бог приведет меня увидеть тебя такой? Сердце-то мое пополам разрывается, глядя на тебя. Ох, лучше бы мне, горемычной, не дожить до этого часа! Пташка ты моя ненаглядная!.. улетаешь ты от нас далеко. Уж возьми и меня с собою!
Она еще что-то говорила, но слов нельзя было различить: эти слова сливались в отчаянный, безнадежный вопль.
- Прощай, родная моя няня! молись только обо мне богу; не плачь - я счастлива; только мне так тяжело дышать… Положи руку ко мне на грудь, вот так. Исполни мою последнюю просьбу, няня: возьми эту записку, отдай ее, когда меня не будет, Палагее
Семеновне. Она меня любила, поклонись ей от меня, скажи, что я ее не забыла. Как мне становится тяжело, няня!
В эту минуту священник вошел в комнату с святыми дарами; отец и мать подошли к ее постели. Она простилась с ними.
- Теперь ненадолго оставьте меня. Я хочу быть одна, - сказала она, - хочу приготовиться к святому причастию.
Все отошли. Отец заливался слезами, няня рыдала, закрыв лицо передником; мать смотрела в окно, приподняв стору, хотя на дворе было темно, как ночью; умирающая молилась…
Через четверть часа три человека ее приподняли, прислонили к подушкам, так что она могла сидеть, и отошли.
Священник в полном облачении приблизился к ее постели… Непродолжительна была исповедь; он причастил ее. После совершения обряда она так уже ослабела, что едва могла пошевелить рукою; но когда няня подошла к ее изголовью, она посмотрела на нее, но уже едва могла прошептать:
- Записку, няня, мою записку… да где ты? У меня вдруг потемнело в глазах. "Во имя отца…" - Это было ее последнее слово.
Еще несколько минут… раздался звонок в передней, и послышались чьи-то шаги.
- Доктор приехал! - сказала Надежда Сергеевна, - я узнаю его походку, - и побежала к нему навстречу.
Карл Иванович подошел к постели больной посмотреть на нее, взял ее руку: рука была холодна; наклонился к лицу ее: дыхания не было слышно… Он осмотрелся кругом, все ждали его слова. Он произнес вполголоса:
- Она скончалась!
Из груди отца вырвался стон; Надежда Сергеевна перекрестилась, сказала:
- Его святая воля! - и подняла к глазам платок. Няня бросилась к умершей, закричала страшным, раздирающим голосом:
- Нет, постойте, может статься, она жива еще, мое дитятко; дайте мне отогреть ее! - и припала к ее постели.
Не знаю, сколько времени пролежала бедная старуха у ног ее, только вдруг она почувствовала, что кто-то тянет ее за платок. Она оглянулась, открыла глаза: перед нею стояла Надежда Сергеевна.
- Довольно и без того слез и крику в целом доме. Поди за мною.
Старуха едва могла приподняться и кой-как поплелась вслед за нею. Надежда
Сергеевна пришла в свою спальню, заперла дверь за вошедшею няней, которая прислонилась к стене, чтоб не упасть.
- Отдала ли тебе Софья Николаевна записку, чтоб отнести матери этого живописца?
- Отдала, матушка.
- Где же она?
- У меня, со мною.
- Дай мне ее сейчас; я не хочу, чтобы записка моей дочери была в руках у… - Она не договорила. - Ну что же? Подай мне эту записку. Я приказываю тебе.
- Я не отдам ее вам ни за что! Делайте со мной, что хотите.
- Как ты смеешь?.. Я тебя не выпущу из дома.
- Убейте меня, старуху, коли вы не считаете это грехом, а тогда берите и записку.
- Дерзкая грубиянка! ты погубила дочь мою знакомством с этими тварями и еще осмеливаешься противиться мне; ты уморила ее!
Старуха вся затряслась, как в лихорадке.
- Нет, матушка ваше превосходительство! За нее, мою кормилицу, будет кто- нибудь отвечать богу, только не я. Не я уморила ее.
Она подошла к Надежде Сергеевне.
- Сказать ли вам, кто ее убил, матушка? Я знаю - и скажу это так же перед вами, как и перед богом. Я простая женщина…
- Кто? кто? - вскрикнула в бешенстве Надежда Сергеевна, сверкая глазами.
- Вы, сударыня! извините меня, я простая женщина: у меня что на уме, то и на языке.
Верно, такого ответа не ожидала Надежда Сергеевна, потому что она покачнулась и удержалась только рукою за кровать.
- Вон, вон с глаз моих! - прошипела она, - чтобы и духа твоего не было в моем доме!
Александр скоро узнал о болезни Софьи, и хотя ни он, ни мать его не думали, чтобы болезнь эта была так опасна, но они оба беспокоились, тем более, что няня ее давно не приходила к ним. Александр раз как-то попытался узнать о здоровье Софьи
Николаевны у людей г-на Поволокина, но из ответа их не мог вывести никакого заключения. Все эти люди смотрели на него подозрительно и нехотя, односложно и грубо отвечали: "Больна, лежит". Он спросил Ивана, того самого человека, который всегда ходил за нею, - ему сказали, что он более уже двух недель как не живет у них. Дни медленно тянулись для старушки и ее сына - и вот в один вечер, когда они сидели вдвоем, сильно зазвенел колокольчик. Они оба вздрогнули и посмотрели друг на друга.
- Кто б это в такую пору? - сказала Палагея Семеновна.
Был час седьмой вечера. Александр со свечой пошел отворять дверь.
Он отворил дверь - и отшатнулся. Перед ним стояла няня Софьи. Голова ее тряслась, седые волосы беспорядочно торчали из-под платка, она все запахивала полы своего салопа. Александр хотел ее спросить, "что с нею?" - и не мог. Наконец она сказала:
- Ух, как сегодня холодно! Не топится ли у вас печка, дайте, ради Христа, погреться… Я едва дотащилась досюдова.
И Александр, с предчувствием чего-то страшного, смотрел на нее.
- Что с тобою, Федосья? - спрашивала Палагея Семеновна, сажая ее на стул, - откуда это ты? Где ты так назяблась? Я сделаю тебе чаю, ты немножко поотогреешься.
- Нет, вы уж не отогреете моих старых костей! Зажилась я, глупая баба, на свете; полно! Пора и честь знать… Дитятко мое сердечное! И могилку-то ее так скоро занесло снегом! Разрою этот снег, непременно разрою.
Александр почувствовал, что ледяные иголки колют его в темя.
У Палагеи Семеновны забилось сердце.
- Что это, не помешалась ли ты, Федосья?
- Помешалась! лучше бы помешаться, матушка Палагея Семеновна! - Она вынула из-за пазухи какую-то бумажку. - Вот вам весточка от моей барышни: приказала вам кланяться. Я сейчас только от нее. Она переехала в спокойное местечко.
Палагея Семеновна дрожащими руками развертывала бумагу, в которую вложена была записка.
- Позвольте, я прочту, матушка.
- Нет, погоди, погоди, Саша! - И старушка надевала очки. Она едва могла разобрать следующее:
"Благодарю вас за те немногие минуты счастия, которые вы мне доставили. И теперь, когда смерть возле меня, я вспоминаю об этих минутах; даже, мне кажется, только еще и живу этими минутами. Помолитесь о той, которая любила вас от всего сердца!
Скажите вашему сыну, что он счастливейший человек в мире, потому что вы его мать.
Пусть он бережет себя для вас и для искусства. До свидания - там! С*".
Старушка сняла очки. Крупные слезы лились по лицу ее.
- Господи! Помяни во царствии своем рабу свою Софию! - прошептала она, перекрестившись.
Четыре дня и четыре ночи после этого вечера Палагея Семеновна прострадала, не смыкая глаз. На ее руках умерла в горячке няня Софьи.
- Друг мой, не убивай себя и своей старухи, - говорила Палагея Семеновна сыну, когда все в их квартирке приняло прежний порядок после похорон старушки-няни, - подумай только о том, что наша Софья Николаевна теперь счастливее. Ты знал, какова была ее жизнь. Отслужим-ка лучше по ней панихиду, помянем ее и помолимся о душе ее.
