Божена Немцова - Бабушка
– Но все было напрасно — он заговорил! Ох, ваша правда, милая кума, он может околдовать одними речами; у меня и сейчас голос его звучит в ушах, все слышу его слова, что он любит меня, что я его жизнь, его счастье! .. .
– Ахти мне, грех какой! Сразу видать, что это дьявольские козни; какому человеку придет в голову говорить такое! Несчастная ты девушка, и что же ты сделала и как ему поверила,— горевала кузнечиха.
– Боже мой, как не поверить, когда тебе говорят, что любят!
– Говорят, говорят — ну и пускай себе! Все это враки; он хочет голову тебе вскружить!
– Я так ему и сказала, но он душой своей и богом клялся, что полюбил меня с первого взгляда и только потому избегал говорить со мной и признаться, что не хотел связать жизнь мою со своей несчастной судьбой, которая его всюду преследует и не дает быть счастливым. Ох, уж я и не помню, что он мне еще говорил. Очень уж все жалостливое. Я во всем ему поверила, сказала, что сначала боялась его, что только от страха перед ним стала невестой, призналась, что ношу на сердце ладанку, и когда он попросил, — отдала ее, — закончила Викторка.
– Боже ты мой! — вскричала кузнечиха. — Она отдала ему освященную ладанку, отдала вещь, согретую на своей груди! Уж теперь ты вся в его власти, теперь и сам господь бог не вырвет тебя из его когтей, приворожил он тебя безвозвратно!
– Он мне сказал, что это колдовство и есть любовь и чтобы я никому другому не верила, — отозвалась Викторка.
– Да, да, рассказывай мне про любовь... Я бы ему объяснила, что это за любовь... Да что теперь проку! И натворила же ты беды, ведь это упырь; будет он сосать кровь из твоего тела, а когда всю высосет — задушит тебя, и не найдет твоя душа покоя и после смерти. А ведь какой могла бы ты быть счастливой!
Викторку как будто перепугали слова кумы, но через минуту она промолвила:
– Все равно ... Я пойду за ним, если даже поведет он меня в ад. Все равно . . . Прикройте меня, я озябла, — шепнула Викторка, немного помолчав.
Кузнечиха набросила на нее теплых одеял, сколько нашла, а Викторке все было холодно. Больше она не проронила ни словечка.
Старуха и впрямь любила Викторку, и хоть рассердилась за то, что та выпустила из рук ладанку, судьба девушки, которую она считала погибшей, сильно ее печалила. Все, что Викторка ей рассказала, кузнечиха сохранила втайне.
С того дня Викторка больше не поднималась с постели. Все молчала, говорила во сне какие-то непонятные слова, ничего не просила, ни на кого не обращала внимания. Кузнечиха не отходила от нее и, чтобы помочь девушке, призвала на помощь все свое искусство. Но напрасно. Родители с каждым днем становились печальнее, жених совсем загрустил. Кузнечиха часто качала головой и думала про себя: «Это неспроста, статочное ли дело, чтоб ни одно мое средство не дало облегченья! Ведь стольким я уж помогла! Не иначе, тот солдат вконец ее обворожил. Видно, так оно и есть».
Эти мысли не покидали ее ни днем, ни ночью; а однажды поздно вечером ненароком выглянула она из окошка и увидела в саду под деревом закутанного в плащ мужчину: глаза его, устремленные на окно, светились, будто раскаленные угли, — так по крайней мере показалось кузнечихе. Теперь ее догадки подтвердились. Большую радость доставило принесенное ей как-то Микшей известие, что егерь получили приказ выступить из деревни.
– По мне, пусть все тут остаются, а вот если только один уйдет, я буду рад больше, чем если б отсыпали мне пригоршню золота. Сам черт нам его подсунул. Сдается мне, что наша Викторка изменилась с тех пор, как он здесь появился; может, и впрямь он навел на нее порчу . .. сказал отец; мать и кузнечиха с ним согласились.
Кузнечиха надеялась: покинет село вражья сила, и все обернется к лучшему.
Солдаты ушли. В ту самую ночь Викторке стало так худо, что кузнечиха собралась было посылать за священником: к утру девушке полегчало, час от часу становилось лучше и лучше; уже через несколько дней она была на ногах. Старуха приписывала выздоровление тому, что Викторка избавилась от дьявольского наваждения, но ей приятно было слышать, когда люди говорили: «Кузнечиха знает свое дело, не будь ее, Викторке не встать...» И так как говорили это повсюду, она и сама в конце концов поверила, что именно ее искусство спасло девушку.
Но радость была преждевременной. Викторка хоть и встала с постели и уже начала выходить во двор, но оставалась по-прежнему ко всему безучастной. Молчала, как и раньше, никого не замечала. Взгляд был какой-то затуманенный. Кузнечиха утешала всех, говоря, что со временем и это пройдет. Она не считала больше нужным находиться безотлучно при девушке. Опять с ней в горенке спала сестренка Марженка.
В первую же ночь, когда девушки остались вдвоем, Марженка села на кровать к Викторке и с искренней нежностью — она была добрая душа — спросила, почему сестрица такая странная, чего ей недостает? Викторка посмотрела на нее и ничего не ответила.
– Видишь ли, Викторка, мне хочется тебе кое-что рассказать ... Боюсь только, что ты рассердишься.
Викторка покачала головой и сказала:
– Расскажи, Марженка.
– В тот вечер, как ушли солдаты ... — начала Марженка: но едва она произнесла эти слова, Викторка схватила ее за руку и спросила:
– Солдаты ушли?... Куда? ...
– Да, ушли, а куда — и не знаю.
– Слава богу, — вздохнула Викторка и вновь легла на подушки.
– Так слушай, Викторка, только не сердись; я знаю, что ты видеть не могла черного солдата и будешь злиться на меня за то, что я говорила с ним.
– Ты говорила с ним? — живо приподнялась Викторка.
– Ну как же мне было отказать, когда он так просил; но я ни разочку на него не взглянула, так боялась. Солдат долго ходил вокруг нашего дома, а я все убегала. Поймал он меня в саду. Совал какие-то коренья и все просил для тебя сварить: тебе, мол, полегчает . . . Но я сказала, что ничего от него не возьму. Страшно мне было, вдруг даст тебе приворотного зелья. И когда я наотрез отказалась взять коренья, он попросил: «Так хоть скажи Викторке, что я ухожу, но никогда не забуду своего обещания, пусть и она не забывает, мы еще встретимся!» Посулила я солдату передать эти слова и не обманула его. Но не бойся, он уже больше не вернется и оставит тебя в покое, — закончила Марженка.
– Хорошо, хорошо, Марженка, ты славная девушка, правильно сделала, что сказала. А теперь ложись спать! Ложись!... — приказала Викторка и погладила сестру по пухленькому плечику.
Марженка поправила ей под головой подушку, пожелала спокойной ночи и улеглась. Когда утром Марженка проснулась, постель Викторки была пуста. Она подумала, что сестра, верно, уже сидит в горнице за своей обычной работой; но Викторки там не оказалось, не было ее и во дворе. Родители недоумевали. Тотчас послали к кузнечихе: не у нее ли Викторка; но и тут ее не нашли . . . «Куда же она делась?» — спрашивали все друг друга, осматривая каждый угол. Отправили работника к жениху. Викторка словно в воду канула. Тем временем пришел из соседней деревни Тоник и сказал, что ничего о ней не знает. Только после этого кузнечиха решилась заговорить:
– Сдается мне, — смущенно начала она, — что Викторка убежала за солдатом!
– Это неправда! — вскричал жених.
– Вы ошибаетесь, —уверяли родители, —ведь она его терпеть не могла, как же это возможно?
– А все же это так, а не иначе, — твердила свое кузнечиха и передала кое-что из того, в чем ей призналась Викторка. И Марженка тоже рассказала о вчерашней беседе с сестрой. Сопоставив одно с другим, все скоро убедились, что и в самом деле Викторка могла уйти за солдатом; как видно, не в силах она превозмочь дьявольскую силу.
– Я ее не виню, она тут ни при чем; только напрасно Викторка не рассказала обо всем раньше, тогда ей еще можно было бы помочь. Теперь все погибло, он ее околдовал, и будет она за ним ходить, пока на то его воля. А если вы за ней пойдете и приведете домой — все равно убежит, — рассудила кузнечиха.
– Будь что будет, я разыщу ее. Может, и уговорю, она всегда была послушной дочерью.
– Я пойду с вами, отец! — вскричал Тоник, которому казалось, что он видит сон.
– Ты останешься дома, — решительно заявил крестьянин. — Когда человек в гневе, он легко теряет разум, так, пожалуй, угодишь в холодную или в солдаты. К чему это? Довольно ты намучился вместе с нами за последние дни, не растравляй еще больше своей раны. Ведь твоей женой ей уже не быть — выбрось ее из головы. Если хочешь, подожди годик, я отдам за тебя Марженку. Она славная девушка. Я с радостью назвал бы тебя своим сыном, но неволить не хочу, делай так, как тебе подскажет разум.
Все кругом плакали, а отец сказал в утешение:
– Не плачьте, что проку в слезах; если не приведу я ее домой, придется положиться на волю божью.
Микша взял на дорогу несколько золотых и, распорядившись, как и что делать по хозяйству, отправился в путь. По пути он всех спрашивал, не видал ли кто такую-то и такую, подробно описывая дочь. Но никто ее не видел. В Йозефове ему сказали, что егери ушли в Градец. В Градце сообщили, что черный солдат зачислен в другую роту и будто бы даже собирался выйти в отставку. Но куда его перевели — сказать егерь не мог, а это был тот самый, что в свое время находился на постое у Микшей. Он утверждал, что Викторки здесь никто не видел. Многие советовали отцу обратиться к начальству: мол, это самое верное, но крестьянин не захотел иметь дела с властями.
