Джим Томпсон - Сейчас и на земле
Вспоминая о ней, мы покупали ей время от времени какую-нибудь безделушку или что-нибудь из одежды, что надо было бы купить Джо. Но с появлением Мака, с его квадратными плечиками, вспоминать о ней становилось все труднее. А Шеннон выкидывала иногда такое, что мы не могли даже осмыслить. Так раз она постирала покрывало Роберты в туалете. Или как вчера вечером, когда она предложила мне десять центов – «чтоб я купил себе виски». (Спасибо, я не выдрал ее за это.)
Когда шум и гам стихал и все успокаивалось, Роберта, бывало, спросит: «Но почему ты сначала не спросила маму и папу?» А Шеннон, не зная, как перевести на человеческий язык шепот своих инстинктов, не зная, как объяснить, что она нас не спрашивала потому, что не уверена, что мы что-нибудь понимаем, стояла с отсутствующим видом и молчала, глядя на нас хмуро или свирепо, с негодованием, изумлением или страданием, но непобежденная; готовая биться до последнего удара своего сердечка.
* * *В этот вечер она не притронулась к еде. Она твердила, что устала, и все просила, чтоб я держал ее на руках. Температуры вроде у нее не было, но время от времени она начинала жаловаться, что ей жарко. Вот я и взял ее на руки – она была почти невесома – и вышел с ней прогуляться на свежем воздухе. Я отнес ее сначала к парку, потом к заливу; она вцепилась пальчиками в мою куртку, и глазки у нее блестели, как звездочки. А когда я хотел присесть на один из столбиков, она опять стала жаловаться, что ей жарко.
– Послушай, малышка, – говорю, – папе тоже жарко. Может, пойдем домой, возьмем бутылочку пивка, посидим на ступеньках?
Она немного подумала и говорит, глядя на меня как-то странно:
– Давай зайдем в мой магазин.
– Обязательно зайдем, малышка, только не сегодня.
– Идем в мой магазин, – твердит она свое. – Слышишь, что говорю? Мой магазин, мой магазин...
– Ладно, идем, – говорю. – Только не волнуйся. Уже идем.
Ну и идем. И никогда я не был так счастлив и так печален. Мне и в голову не могло прийти, что Шеннон где-то могут быть рады, а здесь – не то слово. Официантка, обслуживающая автомашины, слонявшаяся перед входом, вся так и ожила. Она стремглав бросилась к нам, собираясь взять Шеннон у меня из рук, но Шеннон не захотела, и ей пришлось довольствоваться тем, что она погладила ее щечки и запустила наманикюренные пальцы в ее волосики.
– Как наша малышка сегодня? – квохтала девушка. – Хочешь побороться со мной? А? Хочешь побить Алису?
Она вошла вместе с нами внутрь и крикнула парню у сатуратора:
– Привет, Рей. Тут твоя дочурка. Плесни нам стакашку карболки с мышьяком без льда.
– Не называй Шеннон дочуркой, она моя любовь, – осадил ее Рей. – Мыс ней поженимся, правда ведь, Шеннон?
Не успела Шеннон что-нибудь сказать или подмигнуть, как появился хозяин и повел нас в аптеку со словами, что нет, дескать, Шеннон не может выйти замуж, потому что должна работать у него. Он представился, а я с некоторым смущением говорю, что, мол, надеюсь, что Шеннон не доставила ему особых неприятностей.
– Неприятностей? – прямо-таки изумился он. А потом рассмеялся. – Говоря по правде, мы не сразу сообразили, как вести себя с ней, и малость натерпелись. Она заявилась как-то, и потребовала жвачку, и такое нам задала, что... в общем, нам ничего не оставалось, как уступить ей. А на следующий день все та же история. Легче было дать ей колу или конфету, чем пытаться спорить с ней. Получив свое, она не уходила, хотя вела себя спокойно. Идет к полке с журналами и начинает там ковыряться. Мы решили, что она ищет комиксы. А потом Рей заметил...
– Не Рей, а я, – вмешивается разносчица.
– Верно, Алиса... Так вот Алиса заметила, что Шеннон раскладывает журналы. То есть она все кругом оглядела и решила, что это первое место, где надо навести порядок.
Клянусь святым Георгием, она взялась за работу. И вы бы посмотрели, какая это была первоклассная работа. Я... Она умеет читать?
– Не знаю.
– Мне так сдается, что умеет. Иначе как ей удается запомнить обложки так, как она это делает. У меня, мистер Диллон, здесь до ста пятидесяти наименований журналов и газет, и Шеннон все их помнит. Она ни разу ничего не перепутала. Она приходит сюда утром, открывает два или три десятка пакетов и раскладывает все по стеллажам – каждое издание на свое место. – Он рассмеялся и хлопнул себя по коленям. – Шеннон – чистое золото. Эти недотепы школяры, что обычно приходят сюда выпить колу, а потом полдня мусолят журналы, больше себе этого не позволяют. Шеннон просто их со света сжила. Она дает им пять минут и...
– Я хочу пива, – говорит Шеннон.
– Может, детка, – говорю, – лучше мороженого...
– Пива!
Что греха таить, пиво она иногда выпивает. Дома-то у нас оно всегда водится, и попробуй не дай ей, но здесь, на людях...
Аптекарь пощупал ей пульс и положил ладонь на сердечко. Брови у него полезли вверх.
– Если вы не против, немного пива ей не повредит. Ей надо заснуть.
Приносят они новую бутылку; мое бы Шеннон не стала пить. Лежит она у меня на руках в обнимку с бутылкой, потягивает пиво, облизывая с губ пену.
– Да, сэр, Шеннон – это чистое золото. О такой дочке я бы только мечтал, – говорит аптекарь.
А я ни слова не говорю и все думаю про себя. Ну почему она в самом деле не твоя дочка? Лучше б ты, чем я. Или отчего бы нам не быть такими обеспеченными, как ты, и тогда бы мы с нетерпением ждали ее появления, как и ты. И вот лежит она у меня на руках, вся обессиленная, но пуще смерти боится заснуть, потому что вся пропитана духом окружающей ее ненависти, а я от одной мысли о том, что мы не могли себе позволить хотеть, чтоб она появилась на свет Божий, чувствую себя преступником. Но я не преступник. И Роберта не преступница. Мы с нетерпением ждали и хотели Джо, хотели Шеннон и хотели Мака. Мы хотели, чтоб у нас их было шестеро, и еще большой белый дом с большой лужайкой, и много спален, и кладовая, набитая запасами провизии. Мы хотели их, но хотели и этого. Не для себя, а для них. Мы этого хотели, потому что понимали, что за жизнь ожидает их без всего этого. Я испытал это на своей шкуре, и Роберта испытала на своей. Мы знали, что иначе все будет, чем с нами.
Да, черт побери, она нам была нужна. Была нужна! Она нам нужна сейчас. Надо быть безумцем, чтобы сказать, что она нам была не нужна. Но мы начинаем выбиваться из сил: слишком непомерно бремя и слишком многое еще надо сделать.
Почему? Я спрашиваю, почему все так? Не для Роберты, не для меня, но для нас всех. Почему, Карл? И что ты с этим поделаешь? Не двадцать лет спустя, когда Шеннон и все другие Шеннон вырастут, и чума охватит всю землю, и брат поднимет руку на брата.
Не тогда, когда уже поздно, а сейчас!
А Ты, Боже? Что можешь предложить Ты? Услаждающую слух музыку? Пирог на небесах? Да. А на земле?..
Сейчас и на земле?
– Да, сэр, – говорит аптекарь. – Не девочка, а чистое золото. Вы можете ею гордиться.
– Я и так горжусь, – отвечаю. – Я и представить себе до сегодняшнего дня не мог, что так горжусь ею и так люблю ее.
Бутылка выпала из ручонок Шеннон и разбилась об пол. Головка откинулась на мои руки, и по всему ее хиленькому тельцу пробежала дрожь. Она уснула. И как бы я ни пытался, мне не описать красоты ее улыбки.
Глава 12
Это было в прошлую субботу, а Шеннон проболела всю неделю. Мы дважды приглашали врача – и я ума не приложу, как мы собираемся с ним расплачиваться, – но все, что он мог нам сказать, – это что у Шеннон перенапряг и истощение, что ей нужен покой и что мы должны давать ей витамины. И это все, что мы в силах сделать. Покой у нас был, что правда, то правда, – у всех у нас. Целую неделю никаких скандалов. Правда, от этого особой помощи, похоже, нет. Шеннон только становится все более вялой. Она часами сидит уставившись в одну точку, словно к чему-то прислушиваясь. Время от времени встает и бродит по дому, что-то высматривая, а что, не знаю. Чего только мы ей не предлагали; мы пытались понять, в чем дело, но все напрасно. Если мы слишком много разговариваем с ней, она начинает плакать, и в этом плаче есть что-то ужасное. Джо совершенно не сочувствует Шеннон; ей, по-видимому, кажется, что Шеннон валяет дурака, и она относится ко всему саркастически. Только Мак, судя по всему, знает, что происходит. Он становится такой же молчаливый и отсутствующий, как и она, и не оставляет ее ни на минуту. Сидит она, сидит и он, чуть не прижавшись к ней. Она начинает высматривать что-то, и он высматривает вместе с ней. Мороз по коже подирает, когда видишь этих двух клопов, бродящих, взявшись за руки, из комнаты в комнату с отсутствующим взглядом. Роберта говорит, что, если это не прекратится в ближайшее время, она не выдержит. Но, мне кажется, она так напугана, что пока будет держаться. Мы изо всех сил стараемся сохранять спокойствие. Я уже это говорил, но ничего больше мы придумать не можем, и это наше единственное утешение – думать, что мы хоть что-то делаем и не сидим сложа руки. Только Шеннон не становится лучше, это постепенно затягивает и Мака. Мне уже не до печатной машинки. Я почти не выпиваю. Мы даже не зажигаем свет после девяти.
