Чарльз Диккенс - Сверчок за очагом (пер.Линдегрен)
Фургонщикъ говорилъ громко, и во время его рѣчи въ комнату вошелъ старый глухой джентльменъ.
— Онъ не совсѣмъ незнакомецъ для васъ, потому что вы уже видѣли его однажды, Калебъ, — продолжалъ Пирибингль. — Вѣдь вы примете его у себя до нашего отъѣзда?
— О, конечно, Джонъ, и сочту за честь!
— Онъ самый удобный гость, потому что при немъ можно говорить какіе угодно секреты, — продолжалъ фургонщикъ. — Ужъ, кажется у меня здоровыя легкія, а и то надрываюсь, разговаривая съ нимъ, честное слово! Прошу садиться, сэръ. Тутъ все добрые знакомые и рады васъ видѣть.
Когда онъ высказалъ это увѣреніе громоподобнымъ голосомъ, подтверждавшимъ вполнѣ сказанное имъ о своихъ легкихъ, то прибавилъ естественнымъ тономъ:- стулъ у огня, вотъ все, что ему нужно, и старичекъ будетъ сидѣть себѣ молча, привѣтливо поглядывая по сторонамъ. Онъ не требуетъ многаго.
Берта напряженно вслушивалась. Она подозвала къ себѣ Калеба, когда онъ подалъ стулъ гостю, и попросила его шепотомъ описать наружность этого человѣка. Когда отецъ исполнилъ ея просьбу (на этотъ разъ безъ обмана, вѣрно до мелочей), она пошевелилась въ первый разъ послѣ прихода незнакомца и вздохнула, а затѣмъ какъ будто перестала интересоваться имъ.
Фургонщикъ былъ особенно въ ударѣ въ тотъ вечеръ и болѣе прежняго любилъ свою жонку, — добрый, простодушный малый!
— Наша Дотъ была чистая рохля, — сказалъ онъ, обнимая ее своей грубой рукой, когда молодая женщина стояла поодаль отъ другихъ. — А между тѣмъ я люблю ее, почему-то. Взгляни-ка туда, милая Дотъ!
Онъ указалъ на старика. Миссисъ Пирибингль потупилась; я думаю, что она дрожала.
— Онъ — ха, ха, ха, ха! — онъ безъ ума отъ тебя, — продолжалъ Джонъ. — Только о тсбѣ и было у него рѣчей всю дорогу сюда. Право, онъ славный старикашка!
— Мнѣ было бы пріятнѣе, еслибъ онъ избралъ болѣе достойный предметъ разговора, Джонъ, — сказала Дотъ, безпокойно озираясь вокругъ. Ее особенно тревожилъ Текльтонъ.
— Болѣе достойный предметъ! — подхватилъ весельчакъ. — Да что же можетъ быть достойнѣе? Слушай, сними-ка ты съ себя свой теплый плащъ, долой толстую шаль, долой тяжелую амуницію! Посидимъ въ пріятной компаніи полчасика у огня. Къ вашимъ услугамъ, сударыня! Не соблаговолите ли вы сыграть со мной партію съ криббеджъ? Славная штука. Подавай карты и доску, Дотъ. Да налей мнѣ стаканъ пива, если еще осталось на мою долю.
Приглашеніе Джона относилось къ старой лэди, которая принята его благосклонно, и вскорѣ они занялись игрой. Сначала фургонщикъ осматривался порою по сторонамъ съ веселой улыбкой или подзывалъ къ себѣ отъ времени до времени Дотъ, чтобъ она, заглянувъ черезъ плечо въ игру, подавала ему совѣты въ сомнительныхъ случаяхъ. Но его партнерша строго соблюдала правила и ловко пользовалась каждымъ его промахомъ, такъ что Джону приходилось смотрѣть въ оба, и онъ такъ погрузился въ свое занятіе, что уже не видѣлъ и не слышалъ ничего происходившаго кругомъ. Мало по малу все его вниманіе сосредоточилось на картахъ; онъ не думалъ ни о чемъ иномъ, покуда чья-то рука опустилась ему на плечо и заставила его очнуться. Джонъ оглянулся. За его стуломъ стоялъ Текльтонъ.
— Мнѣ жаль безпокоить васъ, по прошу васъ на одно слово, сейчасъ же.
— Мнѣ сдавать, — возразилъ фургонщикъ. Минута самая рѣшительная.
— Именно такъ, — подтвердилъ Текльтонъ. — Пойдемте же, говорю вамъ.
На его блѣдномъ лицѣ было что-то, заставившее Джона проворно встать и спросить впопыхахъ, что случилось?
— Тише, Джонъ Пирибингль! — произнесъ Текльтонъ. — Я очень огорченъ. Повѣрьте мнѣ. Я боялся, что тѣмъ кончится. Я подозрѣвалъ это съ самаго начала.
— Да въ чемъ же дѣло? — допытывался фургонщикъ съ видомъ испуга.
— Тише! Я покажу вамъ, если вы пойдете со мною.
Джонъ послѣдовалъ за нимъ, не говоря ни слова. Они перешли дворъ при свѣтѣ яркихъ звѣздъ и вошли въ маленькую боковую дверь, которая вела въ собственную контору домохозяина. Въ конторѣ было стеклянное окно, возвышающееся надъ кладовою, запертой на ночь. Въ самой конторѣ не было огня, но въ длинной узкой кладовой горѣли лампы, такъ что въ окнѣ виднѣлся свѣтъ.
— Одну минутку! — сказалъ Текльтонъ. — Хватитъ ли у васъ духу взглянуть въ окно?
— Почему же нѣтъ? — удивился фургонщикъ.
— Еще минутку, — продолжалъ игрушечный фабрикантъ. Не вздумайте совершить какого нибудь насилія. Это безполезно, а также и опасно. Вѣдь вы силачъ; вы можете совершить смертоубійство, не успѣвъ опомниться.
Джонъ посмотрѣлъ ему въ лицо и попятился, точно его ударили. Въ одинъ прыжокъ былъ онъ у окна и увидалъ…
О, тѣнь на домашнемъ очагѣ! О, правдивый сверчокъ! О, коварная жена!
Джонъ увидалъ ее съ глухимъ джентльменомъ. Тотъ не былъ уже старикомъ, но оказался бравымъ, молодымъ мужчиной, державшимъ въ рукѣ сѣдой парикъ, подъ прикрытіемъ котораго онъ втерся въ ихъ несчастный и жалкій домъ. Джонъ видѣлъ, какъ Дотъ слушала его рѣчи, когда обманщикъ нагибалъ голову, чтобъ шептать ей на ухо; она позволила ему даже взять себя за талью, когда они медленно направлялись по мрачной деревянной галлереѣ къ дверямъ, въ которыя вошли сюда. Джонъ видѣлъ, какъ они остановились, и замѣтилъ, какъ Дотъ, повернувшись прямо къ нему лицомъ — которое онъ такъ любилъ! — своими руками приладила парикъ на головѣ негодяя, смѣясь при этомъ — вѣроятно, надъ недогадливостью мужа!
Сначала фургонщикъ сжалъ въ кулакъ свою могучую правую руку, точно собираясь положить на мѣстѣ льва. Но тотчасъ опять разжалъ кулакъ, растопыривъ пальцы передъ глазами Текльтона (потому что нѣжно любилъ жену даже въ тотъ моментъ) и въ такомъ видѣ упалъ ничкомъ на конторку, когда они выходили вонъ, и ослабѣлъ, какъ ребенокъ…
Джонъ, закутанный до подбородка, возился съ лошадью и поклажей, когда Дотъ вошла въ комнату, готовая къ отъѣзду.
— Вотъ и я, милый Джонъ! Прощай, Мэй! Прощай, Берта!
Хватитъ ли у нея духу поцѣловаться съ ними? Хватитъ ли у нея духу быть веселой и радостной при прощаньѣ? Отважится ли она взглянуть имъ въ лицо, не краснѣя! Да. Текльтонъ смотрѣлъ на нее пристально, и она продѣлала все это.
Тилли укачивала ребенка, шмыгая мимо Текльтона взадъ и впередъ и повторяя въ полудремотѣ:
— Неужели, когда они узнавали, что то были ихъ жены, ихъ сердца были готовы разбиться? И неужели отцы обманывали дѣтей съ колыбели только для того, чтобъ въ концѣ концовъ разбить ихъ сердца!
— Ну, Тилли, давай мнѣ ребенка! Прощайте, мистеръ Текльтонь. Куда же дѣвался Джонъ? Скажите ради Бога!
— Онъ пойдетъ пѣшкомъ рядомъ съ лошадью, — отвѣчалъ игрушечный фабрикантъ, подсаживая миссисъ Пирибингль въ повозку.
— Мой милый Джонъ. Пѣшкомъ? Въ ночную пору?
Закутанная фигура мужа поспѣшно кивнула головой вмѣсто отвѣта, а такъ какъ мнимый незнакомецъ и маленькая нянька были уже на своихъ мѣстахъ, то старая лошадь тронулась въ путь. Тѣмъ временемъ Боксеръ, ничего не сознававшій, кидался то впередъ, то назадъ, то вертѣлся вокругъ фургона съ торжествующимъ и веселымъ лаемъ.
Когда Текльтонъ также удалился, чтобъ проводить домой невѣсту съ ея матерью, бѣдный Калебъ подсѣлъ къ огню возлѣ дочери; тревога и раскаяніе точили его и онъ попрежнему твердилъ про себя, не спуская съ Берты скорбнаго взгляда:
— Неужели я обманывалъ ее съ колыбели только для того, чтобы разбить ей сердце?
Механическія игрушки, заведенныя для забавы маленькаго Пирибингля, всѣ давно остановились и замерли въ неподвижности. При слабомъ свѣтѣ огня въ наступившей тишинѣ невозмутимо спокойныя куклы, борзые кони на качалкахъ съ выпученными глазами и раздутыми ноздрями, старички у наружныхъ дверей ихъ жилицъ, скрюченные почти вдвое на своихъ подгибающихся колѣняхъ и щиколодкахъ, щелкунчики съ кривыми рожами, даже звѣри, шествующіе попарно въ ковчегъ, на подобіе пансіонерокъ, точно остолбенѣли въ фантастическомъ изумленіи, когда Дотъ оказалась измѣнницей, или Текльтонъ любимымъ, по какому-то странному стеченію обстоятельствъ.
III
Голландскіе часы въ углу пробили десять, когда фургонщикъ подсѣлъ къ своему очагу. Онъ былъ такъ разстроенъ и убитъ горемъ что испугался кукушки, которая мелодично прокуковала десять разъ съ тревожной торопливостью, юркнула обратно въ Мавританскій дворецъ и захлопнула за собою дверку, какъ будто ей было слишкомъ тяжело смотрѣть на необычное зрѣлище. Еслибъ маленькій косарь былъ вооруженъ самой острою косою и при каждомъ взмахѣ вонзалъ бы ее въ сердце Джона, онъ никогда не изранилъ бы его такъ жестоко, какъ сдѣлала это Дотъ.
То было сердце, переполненное любовью къ ней, опутанное безчисленными нитями подкупающихъ воспоминаній, спряденными изъ ежедневнаго вліянія ея милыхъ свойствъ; то было сердце, въ которомъ она водворилась такъ незамѣтно и прочно, сердце до такой степени правдивое, такое сильное во всемъ добромъ, такое слабое во злѣ, что оно не могло поддаться сначала ни бѣшенству, ни жаждѣ мщенія, и въ немъ хватало мѣста лишь для разбитаго образа его кумира.
