Уильям Голдинг - Ритуалы плавания
(23)
Двадцать третий день — по-моему. Саммерс берется рассказать мне все о главных частях такелажа. Я намереваюсь удивить его, показав, что и «сухопутная крыса» кое-что знает — главным образом из книг, о которых он и слыхом не слыхал! Я также намереваюсь доставить удовольствие Вашей светлости, представив кое-какие словечки из флотского жаргона: я на нем — правда, не без запинки — уже говорю. Какая жалость, что сие отменное средство выражения так мало используется в литературе!
(27)
Может ли человек всегда исчислять и расчислять? При такой жаре и влажности…
Все дело было в Зенобии. Замечали ли Ваша светлость… конечно же замечали! О чем я сейчас думаю? Всем известно: существует несомненная, испытанная и проверенная связь между восприятием женских прелестей и крепкими напитками! После трех рюмок двадцать лет, на мой взгляд, стаяло, как снег летом, с ее лица. Морское путешествие еще усиливает действие крепкого вина, этого незаменимого средства, с которым медленно, но верно мы одолеваем даже тропики, — спиртного, оказывающего определенное влияние на мужской организм, что, может быть, отмечено в малоизвестных фолиантах, используемых людьми некой профессии — я имею в виду медицинскую профессию, — но они мне по ходу моего общепринятого классического обучения не попадались. Возможно, что-то есть об этом у Марциала — я его с собой не захватил — или у того же Феокрита… помните? полуденная летняя жара τόν Πάνα δεδοίκαμεζ[17] О да! Здесь вполне можно бояться Пана или его океанического двойника! Но морские боги, морские нимфы — существа холодноватые. Должен признать, что эта женщина дьявольски, совершенно неотразимо притягательна, с ее румянами, белилами и всем прочим! Мы с ней без конца, снова и снова встречаемся. Да и как же иначе? Все это чистое умопомрачение, тропическое помрачение, бредовое состояние, если не распадение чувственности! И вот теперь, стоя у фальшборта тропической ночью, когда звезды блуждают среди парусов, тихо колыхаясь вместе с ними, я горлом ощущаю, как у меня напрягается голос и с какой дрожью я произношу ее имя… я знаю, это безумие… а меж тем она… у нее вздымается и опускается едва прикрытая грудь… туда-сюда, туда-сюда — не в пример энергичнее, чем блестящая поверхность бездонной пучины. Конечно, безумие, но как — как описать…
Достопочтенный мой крестный, если я поступаю дурно, побраните, одерните меня. На берегу я верну себе разум, я буду мудрым и бесстрастным советником, правителем, чью ногу Вы поставили на первую ступень… Но разве сами Вы не сказали мне: «Рассказывай обо всем»? Вы сказали: «Дай мне прожить вторую жизнь через твою».
В конце концов, я же молодой мужчина. Молодой!
Ну да ладно. Главная задача, черт бы ее побрал, — найти место для свиданий. Встречаться с этой дамой для меня не проблема: встречаемся мы каждодневно и неизбежно. Но среди всех! Мистер Преттимен постоянно прогуливается по палубе. Семейство Пайк, папаша, мамаша и доченьки, снуют по шкафуту и шканцам, поводя глазами то в одну сторону, то в другую — как бы с ними, не дай Бог, не заговорили, не унизили их, не втянули в какое-нибудь неприличие. Колли выходит на шкафут и теперь жалует меня поклоном и сверх того улыбкой, выражающей всепонимание и святую терпимость, — словом, являет собой эдакое ходячее приглашение к mal de mer.[18] Что же мне делать? Самое большее — я могу проводить прекрасную даму до фор-марса! Вы спросите, чем плоха моя клетушка или ее? Отвечаю: «Всем!» Стоит мистеру Колли выдохнуть «Гм» в одном конце коридора, как в соседней каюте просыпается мисс Грэнхем. Стоит пердуну Брокльбанку выпустить газы — а он каждое утро, как только пробьет семь склянок, это делает, — как начинает подрагивать деревянная переборка, разделяющая мою каюту с каютой Преттимена, что сразу за моей. Мне необходимо провести глубокую разведку, чтобы найти место для занятия amours.[19] Я подумывал разыскать баталера и представиться ему… но, к моему удивлению, оказалось, что все офицеры как один неохотно упоминают его имя, как если бы речь шла о человеке святой или неприличной жизни — право, не могу сказать какой, — а на палубе сам он не бывает никогда. Мне надо все это прояснить в уме — когда я снова буду в уме, а это… это умопомрачение конечно же…
(30)
В полнейшем отчаянии я предложил мистеру Томми Тейлору спуститься со мной в шкиперскую, где обитают только трое унтер-офицеров вместо обыкновенно более многочисленного контингента. К тому же свободного места в ней предостаточно, почему ее используют для еды, отдыха и прочих нужд всех унтер-офицеров, поскольку их кают-компания — не мне входить в тонкую корабельную политику — расположена слишком далеко в носовой части и ее передали для столования более респектабельной группе переселенцев. Эти трое — артиллерист, плотник и парусник — сидели в ряд за столом; они уставили на меня три пары таких проницательных глаз, какими, казалось, не обладал на судне никто, если мы, конечно, исключим мисс Грэнхем. Тем не менее поначалу я уделил сей троице мало внимания, причиной чему явился крайне странный предмет, целиком поглотивший мой интерес благодаря мистеру Виллису, нырнувшему всем своим длинным, тощим телом к трапу. Предметом этим было — как ни удивительно — растение, ползучее растение, корни которого покоились в кадке, а стебель, подымаясь на несколько футов, вился вокруг шпангоута. На нем не было ни единого листика, а там, где его усики и ветви не имели опоры, они свисали вниз, словно водоросли, которые, право, были бы здесь уместнее и полезнее. Я от удивления ахнул. Мистер Тейлор по обыкновению прыснул и ткнул пальцем в сторону Виллиса — вот, мол, он, не слишком гордый владелец сего чудища. Мистер Виллис сиганул вверх по трапу и исчез. Я повернулся от растения к мистеру Тейлору:
— Зачем оно здесь, черт возьми?
— А, — сказал артиллерист. — Наш брат, джентльмен Джек.[20]
— Это все мистер Деверель — большой затейник, — добавил плотник. — Он и поставил паренька за ним ухаживать.
Парусник улыбался мне через стол загадочной сострадательной улыбкой:
— Мистер Деверель ему сказал, это путь наверх.
Томми Тейлор захлебывался от смеха, буквально захлебывался, слезы капали у него из глаз. Он поперхнулся, и я стукнул его по спине куда сильнее, чем это его устраивало. Но беспредметное веселье всегда меня раздражает. Томми перестал смеяться.
— Ползучее, понимаете? Ползет вверх.
— Джентльмен Джек, — повторил плотник. — Меня и самого смех разбирает. Одному Богу известно, что мистер Деверель еще учудит на Нептуновом торжестве.
— Каком? Каком?
Артиллерист опустил руку под стол и достал бутылку.
— Пропустите-ка стаканчик, мистер Тальбот. После стаканчика сразу в толк возьмете.
— В такую жару…
Это был ром, огненный, обволакивающий. От него жар в крови еще усилился и, казалось, усилилась гнетущая тяжесть в воздухе. К сожалению, я не мог скинуть с себя сюртук, как сия троица свои бушлаты. Конечно, это выглядело бы неприлично.
— Адская духота, джентльмены. Поражаюсь, как вы выдерживаете в такой тяжелой атмосфере день за днем!
— Ах, — вздохнул артиллерист. — Тяжелая жизнь, мистер Тальбот, сэр. Сегодня здесь, а завтра — тю-тю. Нету.
— Сегодня здесь, и сегодня нету, — сказал плотник. — Помнишь того салагу — Готорн, кажись, — что появился на борту в начале нынешнего рейса? Так вот: ставит его боцман с другими-прочими к концу троса и говорит, значит: «Конец не отпускать, — говорит, — держать, что бы там ни стряслось». Судно начинает брать груз, в трюм, значит, вниз кипы сбрасывают. Все другие прочие, ясное дело, в сторону. А этот малец, Готорн, — он же в блоке верх от зада не отличает, и ничего удивительного: малый прямо с фермы — ни с места, как ему велено.
Артиллерист кивнул и осушил стакан.
— Выполнял приказ.
На этом история, видимо, закончилась.
— Что же было не так? Что там случилось?
— Как что, сэр… — удивился плотник, — конец троса, он же к блоку тянется — фьюить — вот так вот. Готорн этот стоял на конце. Так его, верно, целую милю протащило.
— И больше мы его не видели.
— Господи Боже мой!
— Вот я и говорю: сегодня здесь, сегодня и нету!
— А коли про пушки, — сказал артиллерист, — так я вам тоже одну-две истории расскажу. Очень они, пушки, скверные штуки, когда безобразят, а это они, пожалуйста, — на тысячи ладов. Так что коли надумаете податься в артиллеристы, сэр, тут голова нужна.
Мистер Гиббс, плотник, подтолкнул локтем парусника.
— Даже комендору голова нужна, сэр, — подтвердил он. — Вы не слыхали историю про комендора, потерявшего голову? Вроде, у Аликанте это было…
— Выкладывай, черт возьми!
