Стефан Гейм - Агасфер
Глава 9
в которой кандидат Эйцен осознает силу слова, особенно если оно направлено против евреев.
Кто может быть счастливее человека, только что успешно сдавшего экзамены? Счастливчику кажется, что с души его свалился тяжеленный камень, ему хочется петь от радости, пусть не громко, но хотя бы про себя, он чувствует такой прилив сил, будто ему ничего не стоит вырвать с корнем дюжину деревьев, словно они были бы травинками.
Впрочем, испытывая облегчение и радость, кандидат Эйцен, без пяти минут магистр, отнюдь не позабыл, кому он всем обязан: во-первых, конечно же, Богу, от которого исходит всяческая милость, а во-вторых, причем не многим меньше, своему приятелю Лейхтентрагеру.
Что касается Бога, то Его Эйцен возблагодарил жаркой молитвой, вложив в нее все переживания до экзамена, во время него и после, а именно ужасный страх, от которого Господь в нужный момент его избавил, ощущение абсолютной пустоты в голове, которую Господь в нужный момент наполнил ученостью, и, наконец, душевное смирение, дарованное Господом, благодаря чему удалось произвести хорошее впечатление на господ профессоров и докторов, и прежде всего на высокочтимого доктора Мартинуса и магистра Меланхтона. По этому случаю Эйцен даже сочинил стишок, подражая лютеровскому стилю:
Экзамен был суров и строг,Но все ж он сдан, помилуй Бог.Господь был милосердный рядомС благочестивым кандидатом,Чтоб мудрый дать ему советИ нужный подсказать ответ.Так вознесем Христу и БогуСвою молитву за подмогу.
А вот с приятелем Гансом дело обстояло иначе. С одной стороны, его чудесные познания о сущности ангелов свидетельствуют, что Ганс явился орудием Божьего промысла, подобно ангелам благим, о которых он, кандидат Эйцен, так удачно все рассказал на экзамене, ибо благие ангелы per definitionem, по определению, являются посланцами, вестниками, слугами Господними и орудиями Божественного промысла; с другой стороны, Лейхтентрагер слишком мало похож на благого ангела. Чем же отблагодарить его? Деньгами? Но поясной кошель Эйцена заметно отощал, особенно после пирушки, которую пришлось устроить господам студентам, соученикам Эйцена, изнывавшим некогда на соседних скамьях, пока на улице светило солнышко и пели птички, а также господам преподавателям, читавшим курс всемирной истории или богословия; пожалуй, даже понадобится взять денег взаймы у приятеля Ганса, чтобы прикупить провианта в дорогу, ведь не обращаться же к евреям, дающим деньги под высокий процент и под залог отцовской торговли сукном и шерстью, дай Бог батюшке легкой кончины и вечного покоя.
«Послушай, Ганс, – сказал он приятелю, – Господь, думаю, остался доволен моею благодарственной молитвой и стишком в Его честь, а что желаешь ты за помощь на трудном экзамене?»
Только что пропели петухи, Лейхтентрагер протер сонные глаза, посмотрел на Эйцена, стоявшего перед ним в ночной рубахе и с голыми ногами, после чего проговорил: «Если бы душа твоя стоила дороже, чем обычная пасторская душонка, я бы, пожалуй, взял ее, но их и без того полно, а получить каждую можно дешевле тухлой рыбы в базарный день».
Эйцен насупился; грех отпускать подобные шуточки насчет бессмертной души любого благочестивого христианина, не говоря уж о собственной.
«Я вполне серьезно говорю, – продолжил Лейхтентрагер. – Сам не знаю, чего ради я вожусь с тобою: ведь ты отнюдь не герой, который увлекает за собой других, у тебя нет дара сплачивать людей вокруг себя, а мыслям твоим никогда не выскочить из наезженной колеи. Но, видно, времена измельчали, поэтому и призваны сейчас будут людишки, вроде тебя. Что толку в Александрах Великих или Сократах, если само небо нынче не выше комнатного потолка?»
«Но ведь Лютер великий человек», – возразил Эйцен, чувствуя, как у него холодеют ноги. «Верно, – согласился Лейхтентрагер. – Сначала он дал пинка папе, но затем понял, что надо сохранить Божественный миропорядок, чтобы верх остался верхом, а низ низом. Ты о чем будешь говорить утром на проповеди?»
«Пожалуй, о евреях».
Лейхтентрагер привстал, почесал бородку, ухмыльнулся. «Это из-за жида, который у тебя Маргрит увел?»
«Проповедь от Бога, а тот жид с сатаной снюхался», – раздраженно сказал Эйцен.
«Значит, хочешь доктору Лютеру угодить? Не забыл, стало быть, как он недавно поносил евреев в доме магистра Меланхтона. Что ж, недаром пророк говорит: кто поддакивает своему господину, тому хорошо живется».
Эйцен опять раздосадовался. «У меня своя голова на плечах». Он хотел было возмутиться и не дать приятелю издеваться над собой, но удержался, ибо вполне возможно, что его помощь еще понадобится на проповеди, как это уже произошло на экзамене. «Ты пойдешь со мной в церковь?» – робко спросил он.
«Надевай-ка штаны, Пауль, – ответил Лейхтентрагер, – а то у тебя уже коленки друг о дружку стучат».
«Ну пожалуйста», – взмолился Эйцен.
«Нечего мне в церкви делать, – сказал Лейхтентрагер. – А проповедь ты и сам прочитаешь, тут моя помощь не нужна, я в этом уверен».
«Неужели ты за евреев?» – спросил Эйцен, вспомнив, сколь близким другом Ганса казался жид в ту ночь.
«Евреи прокляты Богом, – ответил Лейхтентрагер. – Они хоть этим отмечены, чего не скажешь об иных народах».
Искренне желающий веровать в то, что Бог заботится о нем и даже послал на муки собственного Сына ради его спасения, Эйцен вдруг с испугом подумал, что Всевышний, может быть, действительно так равнодушен ко всему, как намекает на то Лейхтентрагер. Но нет же, нет, если ему не поможет друг, то поможет Господь. Утром, одевшись, Эйцен поел мучного супчика и, степенно вышагивая, ибо теперь ему надлежало шествовать с достоинством, отправился в замковую церковь, чтобы произнести проповедь прихожанам в присутствии строгого доктора Мартинуса и магистра Меланхтона. Нынче в голове у Эйцена было не так пусто, как несколько дней тому назад, на сей раз благоприобретенные знания оказались не вполне забыты, у него был план, кроме того, за последнюю ночь он перечитал все книги Моисеевы, отыскивая подходящие изречения, нашел много полезного, а на худой конец сунул в карман шпаргалку, которая выручит, если откажет вразумление свыше. К тому же утро выдалось таким погожим; выйдя из дома, он увидел капли росы, сверкающие будто диаманты, даже вода в сточной канаве посреди проулка сияла, отражая озаряющееся солнцем небо, а прихожане, спешившие спозаранок в церковь, приветствовали Эйцена так любезно, что втайне он подумал – сегодня не может быть неудачи, но тут же себя одернул, ибо сатана любит людей самонадеянных.
Он хорошо знал эту церковь с высокой крышей и вратами, к которым некогда доктор Мартинус прибил свои тезисы; вот как из малого возрастает великое, подумал Эйцен, всего сотня фраз, даже меньше, но они сотрясли Рим, оплот Антихриста. А дальше он подумал о том, что, может, и его собственное твердое и смелое слово будет услышано, наберет силу и послужит процветанию христианства.
После нескольких песнопений он взошел на амвон, внизу все смолкло, лица слушателей обратились к проповеднику, а тот опустил голову в тихой молитве, прося Господа послать ему удачу, чтобы не допустил позора, не выставил его перед людьми дураком или заикой, и, вспоминая, как сам он внимал благочестиво своему учителю Меланхтону или даже великому Лютеру, когда они произносили свои проповеди с этого же амвона, он обратился к пастве со словами: «Возлюбленные мои! Благослови вас Господь!» Затем он прочитал: «Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки перед народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника сего; смотрите вы. И, отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших». После этого Эйцен сказал: «Возлюбленные мои! Все, что вы сейчас слышали, произошло более полутора тысяч лет тому назад в Иерусалиме перед домом римского наместника Пилата, когда еврейский народ требовал крови нашего Господа и Спасителя, требовал распять Иисуса Христа. И сей народ, обремененный такою виною, живет среди нас, истово веруя до сих пор, что Бог даровал им и землю Ханаана, и город Иерусалим, и храм иерусалимский, а кроме того, они кичатся своей богоизбранностью, хотя еще римляне изгнали евреев из родных мест, рассеяли по миру и сделали изгоями в любой стране».
Подняв глаза, Эйцен поискал взглядом доктора Мартинуса и увидел, что тот согласно кивает головой, ибо подобные мысли о народе еврейском вполне соответствуют его собственным. Молодой проповедник понял, что попал в точку, а потому, ободрившись и воодушевившись, продолжил. «Так же сильно, как евреи ненавидели Христа, не веря, что он истинный Мессия, они ненавидят теперь всех добрых христиан. Евреи называют их гоями, а гои в их глазах – люди неполноценные, ибо происхождение имеют не столь славное и не ведут свой род от Авраама, Сары, Исаака и Иакова, хотя надо заметить, что Сам Господь устами пророков Своих называл Израиль блудницею, особенно пророк Осия, который упрекал народ Израиля за то, что тот служит Богу лишь напоказ, а сам осквернен грехом и идолопоклонствует».
