Франц Кафка - Замок
— Ишь, как разлеглись, — сказала одна и то ли из жалости, то ли от стыда прикрыла обоих платком.
Какое-то время спустя, когда К., выбравшись из-под платка, осмотрелся, оказалось, что помощники — его это не удивило — уже снова тут как тут, в своем углу, тычут в сторону К. пальцами, безмолвными жестами призывая друг друга к ответственности, отдают ему честь, но, кроме того, у кровати, совсем рядом, сидит трактирщица и вяжет чулок, причем эта мелкая рукодельная работа никак не согласуется с ее мощной, едва ли не всю комнату застившей фигурой.
— А я давно жду, — сказала она, поднимая от рукоделья широкое, испещренное морщинками, однако во всем своем массивном облике скорее гладкое, а когда-то, должно быть, и красивое лицо.
Слова эти прозвучали совершенно непонятным и неуместным упреком, ведь К. и не думал ее приглашать. Поэтому он ограничился в ответ лишь кивком, сев на кровати, и Фрида тоже поднялась, но возле К. не осталась, подошла к креслу трактирщицы и стала там.
— Нельзя ли, госпожа трактирщица, — небрежным тоном бросил К., — все, что вы намереваетесь мне сказать, отложить на потом, до моего возвращения от старосты? У меня там важный разговор.
— Этот важнее, вы уж поверьте, господин землемер, — не согласилась трактирщица, — там, вероятно, речь всего лишь о работе, а тут о человеке, о Фриде, девочке моей, служаночке моей ненаглядной.
— Ах вон что, — отозвался К. — Ну тогда конечно, только я не пойму, почему бы не дать нам самим друг с другом все выяснить.
— Так это от любви, от заботы большой, — продолжала трактирщица, притягивая к себе Фриду, которая, стоя, ей, сидящей, едва доставала головой до плеча.
— Ну, раз Фрида питает к вам такое доверие, — сказал К., — тогда и мне нельзя иначе. Поскольку же Фрида недавно сообщила мне, что и помощники у меня, оказывается, верные, то, выходит, мы все тут среди своих. Коли так, могу сообщить вам, госпожа трактирщица, что нам с Фридой, я так считаю, лучше всего пожениться, причем как можно скорей. К сожалению, к глубокому сожалению, женитьбой этой я не смогу возместить Фриде всего того, чего она из-за меня лишается: места в «Господском подворье» и благосклонности Кламма.
Фрида подняла голову, в глазах у нее были слезы, от былого победоносного торжества в них не осталось и следа.
— Ну почему я? Почему именно мне такое выпало?
— Что? — в один голос переспросили К. и трактирщица.
— Совсем голову потеряла, бедная девочка, — сказала трактирщица. — Немудрено: столько счастья и несчастья враз свалилось.
И, словно в подтверждение этих слов, Фрида вдруг бросилась к К., стала его целовать, как безумная, словно, кроме них, никого в комнате нет, а потом, с плачем и все еще обнимая, упала перед ним на колени. Обеими руками гладя Фриду по волосам, К. спросил трактирщицу:
— Стало быть, вы одобряете мои намерения?
— Вы человек чести, — сказала трактирщица тоже со слезами в голосе, тяжко вздыхая и вообще как-то сразу, на глазах, подряхлев. Тем не менее у нее достало сил продолжить: — Надобно теперь обдумать известные ручательства, которые вы обязаны Фриде дать, ведь сколь ни велико мое к вам почтение, но вы человек чужой, пришлый, рекомендаций ни от кого не имеете, ваши домашние обстоятельства здесь неизвестны, так что ручательства нужны, вы и сами с этим согласитесь, дорогой господин землемер, сами же подчеркнули, сколько всего Фрида из-за отношений с вами и теряет тоже.
— Ну конечно, ручательства, разумеется, — проговорил К., — их, вероятно, лучше всего заверить у нотариуса, но и другие графские службы, возможно, еще вмешаются. Впрочем, до свадьбы мне непременно нужно уладить одно дело. Мне надобно переговорить с Кламмом.
— Это невозможно, — сказала Фрида, приподнявшись с колен и прильнув к К. — Что ты такое выдумываешь!
— Нет, это обязательно нужно, — упорствовал К. — Если я не смогу этого добиться, значит, придется тебе.
— Но я не могу, К., не могу, — залепетала Фрида. — Никогда в жизни Кламм не станет с тобой разговаривать. Как ты вообще можешь думать, будто Кламм станет с тобой разговаривать!
— А с тобой станет? — спросил К.
— И со мной не станет, — ответила Фрида. — Ни с тобой, ни со мной, это все совершенно невозможные вещи. — И, разведя руками, она обернулась к трактирщице: — Вы только посмотрите, госпожа трактирщица, чего он требует.
— Экий вы, однако, странный, господин землемер, — проговорила трактирщица, и сейчас, когда она, чуть распрямясь, сидела, широко расставив ноги с выпирающими из-под тонкой юбки мощными коленями, вид у нее был устрашающий, — вы требуете невозможного.
— Почему же это невозможно? — не унимался К.
— А вот я вам объясню, — сказала трактирщица таким тоном, будто объяснение это с ее стороны даже не самое последнее одолжение, а скорее, нечто вроде первого наказания, — охотно объясню. Сама-то я хоть к Замку и не отношусь и вообще всего лишь женщина, простая трактирщица, да еще в распоследнем трактире — ладно, пусть не в распоследнем, но близко к тому, — так что вы, быть может, словам моим особого значения не придадите, но только я жизнь не с закрытыми глазами прожила, много разных людей повидала, и трактир этот одна на своем горбу поднимала, потому как муж у меня парень хоть и славный, но трактирщик из него никакой, и что такое ответственность, ему в жизни не понять. Вот вы, к примеру, только ему и его разгильдяйству — сама-то я в тот вечер умаялась до смерти — обязаны тем, что сейчас тут, в деревне, в уюте и тепле на постели сидите.
— То есть как? — изумился К., разом очнувшись от некоторой рассеянности, причем изумился не столько от досады, сколько из чистого любопытства.
— А вот так: только его разгильдяйству и обязаны! — повторила, а вернее, выкрикнула трактирщица, грозно наставя на К. указательный палец. Фрида попыталась ее утихомирить, но та резко, всем телом к ней обернувшись, продолжила: — А что ты хочешь? Господин землемер меня спросил, я ему и отвечаю. Иначе как ему уразуметь то, что всем нам само собой понятно: господин Кламм никогда не станет с ним разговаривать, да что там «не станет» — не сможет. Вот вы послушайте, господин землемер. Господин Кламм — это господин из Замка, что само по себе, совершенно независимо от его там должности, уже означает очень высокое положение. А кто такой вы, чьего согласия на женитьбу мы сейчас столь униженно вынуждены добиваться? Вы человек не из Замка, вы даже не из деревни, вы никто. Но, к несчастью, при том, что вы никто, вы все же кто-то — вы пришлый, чужак, один из тех, от кого ни покоя, ни проходу, тот, из-за кого вечно одни неприятности, из-за кого прислугу приходится выселять, тот, кто непонятно чего добивается, тот, кто совратил нашу дорогую малютку Фриду и кому теперь, к сожалению, приходится отдавать ее в жены. Но все это, в сущности, не в упрек вам сказано; какой вы есть, такой вы и есть; слишком многое я на своем веку перевидала, чтобы именно от вашего вида вдруг в обморок падать. А теперь попытайтесь себе вообразить, чего вы требуете. Чтобы такой человек, как Кламм, и удостоил вас разговора. Мне было больно услышать, что Фрида дала вам подсмотреть в глазок — считайте, что, когда она это сделала, вы ее уже совратили. Теперь скажите: да как вы один только вид Кламма смогли вынести? Можете не отвечать, я и так знаю: прекрасно вынесли. Хотя, если хотите знать, по-настоящему-то Кламма вы видеть просто не в силах, и с моей стороны говорить вам это вовсе никакое не высокомерие, я тоже не в силах. Чтобы Кламм, и с вами-то, разговаривать стал — да он даже с людьми из деревни слова не скажет, еще никогда в жизни он сам ни с кем из деревенских не заговаривал. Ведь одно то, что он хотя бы Фриду имел обыкновение по имени окликать и что она могла обращаться к нему когда угодно и даже дозволение на глазок получила, — одно это было для нее огромным отличием, отличием, которым я до конца дней буду гордиться, — но чтобы разговаривать, нет, даже с ней он никогда не разговаривал. А что он иногда Фриду звал, вовсе не имело того смысла, который, может, иные и хотели бы тому приписать, — он просто выкрикнет имя «Фрида» — а с какой целью, откуда нам знать? — и, конечно, Фриде полагалось тотчас к нему бежать, а что ее к нему безо всякого пропускали — так это тоже только благодаря Кламму и его доброте, но утверждать из-за этого, что он будто бы и вправду по-настоящему ее позвал, никак нельзя. Правда, теперь даже и то, что было, безвозвратно прошло. Может, Кламм еще выкрикнет иной раз имя Фрида, но пропустить-то ее, девку, которая с вами спуталась, к нему теперь точно не пропустят. И одного только, одного я никак своей бедной головушкой в толк не возьму: как девушка, которая слывет возлюбленной Кламма — хотя я-то считаю, что «возлюбленная» это очень громко сказано, больно много чести, — такому, как вы, вообще позволила до себя дотронуться…
— Разумеется, это странно, — отозвался К., усаживая Фриду, которая, хоть и с опущенной головой, сразу ему покорилась, к себе на колени, — но, полагаю, это только доказывает, что и с остальным не все в точности так обстоит, как вам видится. Вот вы, к примеру, конечно, правы, говоря, что супротив Кламма я никто, и, хотя все еще добиваюсь с ним разговора и даже ваши объяснения не отбили у меня охоты с ним переговорить, однако это вовсе не значит, что я в силах вынести вид Кламма с глазу на глаз, без двери между нами, и не вылечу из комнаты пробкой при одном его появлении. Но подобное, хотя и обоснованное опасение для меня еще не повод отказываться от задуманного. Зато если мне удастся вынести его вид, тогда, быть может, и разговор не понадобится, мне достаточно будет оценить впечатление, которое произведут на него мои слова или не произведут, или он вовсе меня не услышит, — все равно при мне останется хотя бы тот выигрыш, что я свободно говорил перед лицом власти. Но именно вы, госпожа трактирщица, с вашим жизненным опытом и знанием людей, вы и Фрида, которая еще вчера была возлюбленной Кламма — не вижу, кстати, никакого резона от этого слова отказываться, — вы-то, конечно же, легко можете обеспечить мне возможность переговорить с Кламмом хотя бы в «Господском подворье», если другой оказии нету, быть может, он и сегодня еще там.
